«Можно ли верить Елене Прокловой?» Ирина Понаровская об обмане и непорядочности

​«Мне пришлось много чего пережить, и настало время обнародовать правду, чтобы больше вам не рассказывали про меня всякие байки и невероятные глупости», — так пояснила Понаровская издание своей книги. Публикуем фрагмент, в котором Ирина вспоминает о самых крупных разочарованиях в своей жизни и озвучивает мнение о правдивости рассказа Елены Прокловой о домогательствах к ней на съемках.

Разочарования были, и их было больше, чем хотелось бы. Насколько они велики, по прошествии времени трудно сказать, потому что я человек, не живущий прошлым. Вспоминаю это как какие-то факты из моей жизни, помню, что было очень больно и обидно и что я плакала. Как правило, все было связано с работой – с обманом и несправедливостью. А обманывали меня очень подло. Особенно запомнился случай с Татьяной Коршиловой, она была одной из основательниц программы «Песня года» и одно время вела ее. Но сейчас ее уже давно нет в живых, в молодом возрасте она разбилась в аварии.

И вроде бы такой правдолюбкой сначала казалась, а потом выяснилось, что способна на подлые чудовищные вещи. Кого-то, наверное, нельзя было бы обвести вокруг пальца, а меня можно, потому что я всегда была честной и верила людям. Даже представить себе не могла, что такое бывает. Уж не знаю, самое ли большое это было разочарование, но видите, я не забыла о нем до сих пор. Произошла вот такая история... Коршилова пригласила меня на «Песню года» – то ли 83, то ли 85, сейчас уже не помню – и у меня в репертуаре была песня Жени Мартынова, которая называлась «Заклятье».

Это был очень удачный перевод стихотворения индийского поэта, и Женя написал песню, которую отдал мне петь. Просто взял и подарил. Тогда никто не продавал и не покупал песни, все это было по-иному: композиторы получали авторские от исполнения, и все были довольны. Я, конечно, схватилась за нее, потому что песня была мощнейшая, и она у меня получилась по нутру, по накалу, по всему... А Коршилова меня приглашает с песней Фельцмана – я ее просто записала для его пластинки, она даже не входила в мой репертуар – но поскольку он член Союза композиторов, была гарантия, что на «Песне года» ее точно не вырежут.

Тогда на этой программе все пели по две песни, и я ей говорю: «Тань, давай сделаем так – я спою "Заклятье" (потому что, ну это песня) и Фельцмана до кучи. Ему нужно просто дань уважения отдать, так что и ее исполню». Она соглашается. Начинается вся эта катавасия, и случилось так, что я немножко раньше времени прихожу на репетицию и вдруг слышу, как мою песню «Заклятье» поет какая-то девочка. Никому не известная ни тогда, ни сейчас литовская певица.

А она: «Да нет, она пробует просто. Мы ее прослушиваем». Короче говоря, пою две песни на записи программы, а когда вижу эфир, «Заклятье» поет эта литовка. Более того, поскольку на съемке в концертной студии «Останкино» пела я, а девочку сняли вообще без зрителей, мою публику Коршилова решила подмонтировать к ее выступлению. Я звоню и говорю: «Таня, ты подлая тварь, как же ты так могла?» Это не просто разочарование и я не испытывала бешенство – меня убили, раздавили. Обманом оставили с этой, в общем-то, очень средненькой песенкой Фельцмана, а «Заклятье» отдали литовке, которая спела ее просто никакосово.

Видимо, ее специально привезли и предложили эту песню, потому что иначе я взорвала бы эфир, а этого кто-то никак не хотел допустить. Руководство дало Коршиловой указание, чтобы я не выходила с этой песней, но, поскольку она была обещана Жене Мартынову как финалистка «Песни года», ее все равно должен был кто-то исполнить. На примете оказалась вот эта литовка. Коршилова дала ей возможность записать песню на студии и все спродюсировала. А меня выпустили с говенной песней Фельцмана, которую никто ни до, ни после этого никогда не слышал и не пел, потому что она вообще никакая. Очередная дурная советская песня, которую я постаралась спеть прилично.

И это не первый похожий случай. У меня такое ощущение, что судьба мстит всем этим людям, которые меня обижают. Вот еще один пример... Из-за собеседования в ректорате – такой был экзамен при поступлении в консерваторию – ректор Серебряков зарубил меня. И это несмотря на то, что вступительные экзамены, а я поступала по классу фортепиано, были на 5 с плюсом, таких оценок вообще не бывает. На этом коллоквиуме он меня запарывает, и я не поступаю в консерваторию.

А мой папа когда-то учился с его сыном. И вот он звонит ему и говорит: «Слушай, ты там никак не можешь на отца своего чуть-чуть надавить? Дочь не проходит с оценками 5+ в консерваторию из-за этого сраного собеседования в ректорате, потому что она не знала, кто там президент Зимбабве и какая правящая партия в Куала-Лумпуре». Ну и, спасибо папе, меня допустили до второго коллоквиума. Но я хочу сказать, что столько, сколько я проплакала, прорыдала в голос и прокричала вместе со своей мамой, – представить себе невозможно.

И что же – через полтора месяца Серебряков умирает. Среди полного здоровья, ни на что не жалуясь, не болея. Просто ложится и не просыпается. Понимаю, что в жизни бывает очень много совпадений, но не таких же. Меня реально нельзя обижать так, чтобы по-крупному. На мелкие обиды вообще не обращаю внимания, а вот на такие не реагировать невозможно. Лучше не доводить меня до истерик, до обливания слезами и до дикого безумного разочарования, не ставить в положение, когда задаю вопрос: «Ну как же можно так поступать?»

Конечно, я, наверное, тоже не всегда вела себя красиво по отношению к людям, тоже кому-то делала больно, но, во всяком случае, это было не подло, не исподтишка, а может быть, вообще даже неосознанно. Я никому не хочу делать зла, но и не желаю, чтобы мне чинили гадости. Из неприятной ситуации просто выхожу, то есть дистанцируюсь. Предположим, вот с мужчинами, с мужьями своими... Я понимаю, что человек меня разочаровывает, и я не хочу этого видеть. Тогда я прекращаю отношения, развожусь.

Терплю до какого-то определенного момента, до того, когда терпение лопнет, а оно у меня ангельское – я даю один, второй, пятый, двадцать пятый шанс, говорю тихо и спокойно, никогда не скандалю, но когда доходит уже просто до горла, говорю: «Собирай вещи и уходи!» «Розовая кофточка, встала и ушла!» – как сказал бы Киркоров. Поскольку мужчины в основном жили на моей территории, мне приходилось всем делать такие вот предложения. И с каждым разом – а было три официальных брака и один случай долгих отношений с совместным проживанием – разочаровываться все труднее и труднее.

Именно потому, что это так тяжело, о каждом своем спутнике жизни я думала, что это последний, и нас похоронят в одну могилу. Разрыв переживала очень сложно, но понимала, что чем дальше, тем будет только хуже, человек не изменится. И заставляла себя выйти из этой ситуации. А потом долгие годы могла быть одна, не быть ни с кем, и для меня это было нормой. Я ведь рассталась с одним не для того, чтобы лечь в постель к другому, нет – я ушла потому, что я больше не могла быть в постели с этим. У меня все идет от головы, от отношений. Мне ничего не нужно, если отношения барахло, неуважительные.

Ох, чего мне только не предлагали за эти годы... Например, должность профессора на вокальном отделении в ГИТИСе, чтобы я там преподавала. Я сказала: «Ребята, вы что, с ума сошли, какой я профессор? Для начала я должна была стать доцентом, по крайней мере, а потом уже в профессора идти. Это же профанация». Но не все такие щепетильные: Лариса Долина, например, с образованием три с половиной курса Гнесинского заочного – причем не высшего учебного заведения, а училища! – сейчас профессор, завкафедрой вокала в Институте культуры. Но не позор разве? Теперь она берет себе в ученики уже известных состоявшихся артистов, таких как Александр Панайотов, у которого многим певцам есть чему поучиться.

А год назад мне предлагали стать великой русской княгиней. По роду своему я могу претендовать на звание немецкой баронессы, это да. У меня немецкая, польская, еврейская и итальянская кровь, но вот русской нет ни капли. Какая может быть русская княгиня – как великий русский князь Иосиф Давидович Кобзон? Говорю им: «Вы чего вообще творите, вы хоть соображаете, что делаете? У вас совесть какая-то есть?» Сказала, что в эти игры не играю и не смогу носить этот титул.

И я, между прочим, «Сокровищница Родины». Получала этот титул вместе с Людмилой Зыкиной – где она, а где «Сокровищница Родины» я, которая топила всю жизнь про любовь и меняла мужей. Мне вручали камергерский ключ, который в последний раз вручали Пушкину. Понимаете, в каком бедламе и в каком сумасшедшем доме мы находимся? Подробностей я не знала, мне просто позвонили и пригласили спеть песню. У меня есть приятельница, а у нее – подружка в Министерстве культуры, которой надо было провести мероприятие. В это время все были на гастролях, и приятельница посоветовала ей позвать меня.

Все это должно было происходить в концертном зале храма Христа Спасителя, и я очень долго думала, что это розыгрыш. 20 раз им перезванивала и предупреждала, что со мной лучше так не шутить. Но меня заверили в том, что все серьезно: я спою песню, а мне вручат какой-то приз от Министерства культуры. Ни о какой «Сокровищнице Родины» меня, естественно, никто не предупреждал. Ключ из меди, выглядит как золотой ключик из «Приключений Буратино». Я даже не могу понять, при чем здесь «Сокровищница Родины» и этот ключ и почему он камергерский. Еще вручили огромную картину, которая сделана почти как икона, и грамоту в обрамлении. Разве не паноптикум? Ну что сказать, я пришла домой, складировала это за буфетом, и так все это там и лежит.

Не могу сказать, что было лучше или было хуже. Потому что слишком много работала, чтобы отслеживать, что творится вокруг. Если бы бузовы, моргенштерны и прочие работали столько, сколько я тогда – именно работали, а не тусовались в клубах и не на вечеринки ходили – у них просто бы не хватало сил вытворять то, что сейчас. У нас, у всех артистов, времени было крайне мало, мы все были на разрыв, нарасхват. Городов было много, страна огромная, республики которые входили в нее, большие – я не в каждом, даже крупном городе СССР, побывала. Своя грязь, была, конечно, находились уроды.

Находились и такие люди, которые предлагали к ним в номер зайти, и те, которые стучались в мой номер, подсовывали под дверь цветы и умоляли открыть. Я не хочу эти имена называть, потому что они старше меня лет на 20, и многих из них уже нет на этом свете. Но такие случаи были, они абсолютно реальные, и я это подтверждаю. Но... этого всего было все-таки не так много, опять же, потому, что мы чуть ли не сутками работали. Я была самодостаточной, всегда собирала залы и зависела только от самой себя, сама себе хозяйка.

Но, конечно, я лишалась чего-то, потому что не давала согласия на предложения. Поэтому и заслуженной-то стала так поздно, а народной, скорее всего, не буду уже никогда. Да я и не хочу, чтобы на подушечках за моим гробом несли вот эти все паноптикумные награды из сумасшедшего дома. Меня это оскорбляет, а не радует.