Мать подростка, устроившего «Колумбайн»: «Я буду жить с этой трагедией до конца»

Это было 20 апреля 1999 года. Позднее этим утром в старшей школе «Колумбайн» мой сын Дилан и его друг Эрик убили 12 детей и учителя, а затем покончили с собой.

Но чудовищность этой трагедии нельзя измерить количеством погибших и раненых. Нет способа подсчитать психологический ущерб, который был нанесен людям, находившимся в школе, и тем, кто потом принимал участие в спасении раненых. Невозможно просчитать глубину последствий этих событий и понять, как они могут повлиять на тех, кому может прийти в голову повторить подобное.

«Колумбайн» был катастрофой, после которой обществу потребовались годы, чтобы осознать, что же произошло. Мне понадобились годы, чтобы принять действия моего сына, и его жестокое поведение показало мне, что он был совершенно не тем человеком, которого я знала.

Я всегда думала, что я хорошая мать, помогающая своим детям вырасти здоровыми, ответственными людьми, и считала это самой важной ролью в своей жизни. Случившаяся трагедия показала мне, что с этой ролью я не справилась. И именно поэтому я говорю об этом сегодня.

Помимо отца, я была тем человеком, который любил Дилана больше всех на свете. Если бы кто-то и мог знать, что происходило в его жизни, это должна была быть я. Ведь так? Только я не знала.

Долгие годы после трагедии я все вспоминала нашу жизнь, пытаясь понять, где я совершила ошибку и что сделала не так. Но окончательного ответа так и не нашла. Никакого решения у меня нет. Все, что я могу сделать – это поделится тем, что я узнала.

Когда я вхожу в любую аудиторию, как эта, я никогда не знаю, есть ли здесь люди, потерявшие близкого человека из-за того, что сделал мой сын. Поэтому, в первую очередь, от всего сердца я прошу прощения, если мой сын причинил вам боль.

Мне приходится просить людей о сострадании и сочувствии, когда я говорю о смерти своего сына как о самоубийстве. За два года до того, как он умер, он написал в дневнике, что резал себя. Он написал, что был в агонии и хотел бы взять пистолет и застрелить себя. Я ничего об этом не знала, и узнала только спустя месяцы после трагедии.

Когда я говорю о его смерти как о суициде, я не пытаюсь оправдывать его жестокость, я пытаюсь понять, как мысли о самоубийстве могли привести к убийству других людей.

Я прочитала много статей на эту тему, разговаривала с экспертами и пришла к выводу, что его поступок не был желанием убивать, а был желанием умереть самому.

Когда я говорю о поступке своего сына, я говорю прежде всего о психическом здоровье или здоровье мозга, но в то же время я говорю о насилии. Очень маленькое количество людей, которые страдают суицидальным расстройством, применяют насилие по отношению к другим людям. Но среди тех, кто кончает жизнь самоубийством примерно 75-90 процентов имеют какое-либо психологическое заболевание.

Понятно, что наша система охраны здоровья неспособна помочь всем. Не все люди с психическими расстройствами подходят под описание симптомов определенного диагноза, а многие люди с постоянным чувством страха, злости, отчаяния и безнадежности вообще никогда не подвергались диагностике или лечению. На них обращают внимание только в случаях неадекватного поведения или когда случается срыв.

Я проводила исследования и помогала собирать на них средства и при любой возможности пыталась говорить с людьми, которые пережили собственный кризис и попытку самоубийства.

Один из важных разговоров произошел с коллегой, случайно ставшей свидетельницей моей беседы с кем-то в офисе. Тогда я говорила, что, наверное, Дилан не любил меня, раз совершил настолько ужасный поступок. Позднее, когда мы остались с ней наедине, она сказала мне, что я абсолютно не права. Она рассказала, что когда была молодой матерью-одиночкой с тремя маленькими детьми, то страдала от сильнейшей депрессии, из-за которой ее госпитализировали ради ее же безопасности. В тот момент она была уверена, что детям будет лучше, если она умрет. И она решила покончить с собственной жизнью. Она убедила меня, что в этом мире нет ничего сильнее материнской любви, и она любила своих детей больше всего на свете, но из-за болезни была убеждена, что им будет лучше без нее.

Ее слова и то, что позднее рассказывали мне другие люди, помогли понять очень важную вещь: мы не решаем и не выбираем сами, покончить жизнь самоубийством или нет — так, как могли бы выбирать, какую купить машину или куда пойти в субботу вечером.

Даже если человек строит какие-то планы и совершает логичные поступки, его чувства пронизаны болью, которая искажает привычную реальность. И некоторым людям очень хорошо удается скрывать это состояние.

Мысли о самоубийстве время от времени возникают у многих из нас, но постоянные навязчивые мысли и разработка плана самоубийства являются опасными симптомами. И, как любую болезнь, ее необходимо вовремя заметить и лечить до того, как чья-то жизнь оборвется.

Но смерть моего сына не была только самоубийством, это было массовое убийство. И я хотела узнать, как его мысли покончить с собой переросли в то, что произошло. Исследований в этой области очень мало и нет простых ответов на этот вопрос. Да, скорее всего у него была затяжная депрессия. Он всегда был перфекционистом, старался казаться уверенным в себе и не стал бы просить помощи у других. В школе были проблемы, из-за которых он испытывал чувство обиды, унижения и злости. У него были непростые отношения с другом, который разделял его чувства гнева и отчужденности.

В тот период жизни, когда он был крайне раним и хрупок, Дилан получил доступ к оружию, хотя в доме его никогда прежде не было. Оказалось пугающе легко 17-летнему подростку достать оружие. Легально и нелегально, без моего одобрения и даже без моего ведома. И почему-то после неоднократных случаев стрельбы в школах и по прошествии 17-ти лет, это все еще так же легко сделать.

Помимо постоянного непреходящего горя и чувства безысходности, я очень боялась встретить кого-то из родственников убитых Диланом людей, журналистов или просто разозленных жителей. Я боялась включать телевизор и услышать в новостях, как меня называют ужасной матерью и ужасным человеком.

Начались панические атаки. Первый раз спустя четыре года после случившегося, когда я готовилась к слушаниям и должна была встретиться с родственниками жертв. Второй этап начался спустя шесть лет после стрельбы, когда я готовилась публично выступить и заговорить о трагедии массового убийства. Каждый раз это длилось несколько недель. Приступы случались везде: в магазинах, на работе и даже в постели. Я замыкалась на страшных мыслях, и как бы ни пыталась успокоить себя, ничего не получалось.

Казалось, мой мозг пытается убить меня, и пугаясь от того, что начнется новый приступ, я поняла на собственном опыте, каково это, иметь психические проблемы со здоровьем. Я осознала, что бывают проблемы, с которыми без профессиональной помощи справиться невозможно.

После терапии, лекарств и долгой работы над собой, жизнь начала возвращаться к той, которую можно было бы назвать нормальной, учитывая обстоятельства. Пройдя через все это сама, я поняла, что мой сын мог страдать на протяжении двух лет. Огромный срок, за который ему можно было помочь, если бы кто-то знал, что ему нужна помощь.

Но вот что я для себя поняла: если бы одной любви было достаточно, чтобы остановить кого-то от самоубийства и не дать причинить вред, самоубийств бы не было. Но одной любви недостаточно.

Я также поняла, что независимо от нашего желания, мы не может контролировать и знать все, о чем думают и что чувствуют близкие нам люди.

Наша уверенность в том, что мы не такие, как все, а те, кого мы любим, никогда не подумают причинить боль себе или окружающим, может привести к печальным последствиям. А если произойдет худшее, нам придется научиться прощать себя за то, что не замечали, не задавали правильных вопросов и не искали правильного лечения.

Я знаю, что буду жить с этой трагедией до конца своей жизни. Я знаю, что многие люди будут считать, что моя потеря несравнима с потерей других семей, я знаю, что мои попытки не сделают их жизнь легче. Я знаю также, что есть люди, которые считают, что у меня нет даже права испытывать боль, и я могу жить лишь в вечном раскаянии.

Горькая правда заключается в том, что даже самые чуткие и бдительные из нас не всегда способны помочь. Но ради любви мы никогда не должны переставать пытаться.

Фото: Getty images, Sue Klebold