Мужчина месяца: Вадим Демчог

Я благодарен ему, что он раскачал массовый интерес зрителей — и зрительниц — ко мне как к артисту, к моему творчеству. Но у меня хватает здравости понять, что доктор Купитман — это не я, а всего лишь персонаж. Хотя должен признаться, что примерно до 12-й серии я ещё водил Купитмана по съемочной площадке, а после — уже он меня. И после команды «Мотор» я полностью отдаю свою психофизиологию в его распоряжение.

А Ваше отношение к женщинам не стало более циничным, «докторским»?

Нет! К женщинам у меня самое возвышенное отношение, в какие бы «темные бездны» не глядел мой персонаж — венеролог Купитман. В этой причастности к темным, стыдным тайнам кроется стержень роли: доктор знает «бездны» пациентов, а они платят ему за сохранение тайны.

Вадим, Вы считаетесь рекордсменом по числу сыгранных персонажей. Только на радио во «Фрэнки-шоу» Вы перевоплотились сотни в три совершенно разных личностей. Как Вам удается входить в роль, а главное возвращаться из неё?

Я считаю себя последователем «культа игры», «игровых технологий». У меня есть книга «Самоосвобождающаяся Игра». Согласно этой системе взглядов человек — это ролевая функция. То есть не ты испытываешь эмоции, в ответ на ситуации провоцирующие тебя, но одна из скрытых в тебе ролей предлагает свой сценарий.

Эта система применима только на сцене или универсальна?

Да, она применима и в жизни. Главное понять, какая роль через тебя сейчас течет, и где у тебя «кранчик», который управляет этим течением. Вот сейчас, например, через тебя течет ревность, а сейчас гнев, зависть, похоть. Как только ты это понял, то легко можешь своими эмоциями управлять, «отыгрывать» их.

В семейной жизни «Игра» помогает?

Да. У меня очень строптивая супруга и в некоторых ситуациях я даже думаю: «А хорошо бы взять тарелку с супом и запустить в стену!» И иногда, когда я чувствую контроль над своим «кранчиком», я позволяю себе — не тарелку, конечно, — но довольно сильные жесты. Я понимаю, что «отыгрываю» эмоцию, Вероника это понимает, и нас разбирает хохот. «Как ты мне нравишься в этой роли!» — говорит она. А иногда я её провоцирую на осознанность. У нас такой пинг-понг провокационный.

У вас жена актриса. Как уживаются два актера в одной семье?

Нам не просто. Но мы выработали свою драматургию семейных отношений. Мы кипим, играем, горим. Важно при этом выработать состояние «осознанности». А «осознанность» — это не тотальный контроль, не запрет на естественное течение жизни... это предоставление свободы всему, что может внести коррективы в ваш план действий! Например, наш сын Вильям плещется в этой же среде, а ребенку так важно давать проявлять эмоции, даже агрессию, он ведь познает мир... но включать это в «Игру». И тогда он вырабатывает дистанцию по отношению к своим собственным играм...

Скажите, доктор Купитман, а ваша «Игра» — это теория или медицинский факт?

Это работает. Моя дочь Настя в детстве пришла ко мне из песочницы со слезами по пустяковому поводу. Вместо утешений, я сказал ей: «Классная сцена! Сыграй её ещё раз!» Она обиделась. Но, пару месяцев спустя она упала с велосипеда, разбила в кровь коленку. И вот видя мой взгляд, она уже подходит ко мне, берет сценическую паузу и объявляет: «Сейчас я это сыграю!» Сейчас ей 26 лет, она не актриса, а лингвист с экономическим уклоном, но до сих пор она вспоминает: «Папа, тот случай для меня как камертон. Я могу перенести в плоскость игры любую проблему».

Как родилась эта «теория Игры»?

Это мамино наследие, мама заложила в меня игровое восприятие мира. Моя мама — очень бурное существо, эпицентр жизнелюбия. В три месяца отец оставил меня и с тех пор дом был полон отчимами. «Шесть официальных браков, не считая ошибок», — как мама сама говорила. Она была «поваром 6-го разряда со знанием зарубежной кухни». Так что с едой в доме всё было в порядке. И свадьбы она каждый раз делала пышные. И я с детства созерцал её любвеобильность. Ей всегда было не до меня, я был предоставлен себе, и на меня никто никогда не давил. Наверное, это состояние «сытой свободы» и сделало меня артистом. Но уж когда мама находила для своих детей время, она хватала нас и всех наших друзей в охапку и устраивала на природе праздники, приходили родители друзей, кто блин испечет, кто принесет, что есть. Когда приходило время, мы отправлялись по соседям колядовать — мать шила костюм лешихи себе, мне — рогатого лешенка и мы веселились от души.

Вы общаетесь с родителями?

Мама умерла 1-го мая этого года. Долго болела, сама выбрала свою самую веселую фотографию: «Помните меня такой! Весёлой, жизнерадостной, юморной!» Мы эту надпись и фото ей на могиле и поместили, как последний подарок. А еще она очень просила, чтобы я купил деду скутер... «Он так о нем мечтает!» И я сделал это. Жаль только что мама верхом на этом зверьке его не увидит.

А с отцом Вы общаетесь?

Виделся раза три. Понимаю, что уже никогда не разберусь, чья вина, в чем причина их расставания, в его авторитарности или мамином жизнелюбии. Но я с детства держу на него зуб. То, что он бросил меня в 3-х месячном возрасте наложило серьезный отпечаток: я всю жизнь ищу отца... ищу его в своих учителях, сильных харизматичных мужчинах. Но благодаря этому я хорошо понимаю, что значу для своего сына, Вильяма. На мой взгляд, роль отца в семье имеет глубокий сакральный смысл, закладывает тот внутренний чип, что позже сформирует религиозность ребенка. Многие наши беды — это ответ на повальную безотцовщину, когда все держится на матерях.

ФОТО: ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА ВАДИМА ДЕМЧОГА. ТЕКСТ: СВЕТЛАНА МУН