Зузанна Гинчанка: первая красавица Варшавы, которую год искало гестапо

Дома разговаривали только на русском — семья давно уже, при Российской Империи, была ассимилирована, но Сару тянуло к польскому языку. Он звучал в то время отовсюду — Ровно с двадцать первого года и до самой Второй Мировой входил в состав молодой самостоятельной Польши (или древней и наконец независимой снова — как посмотреть). В гимназиях учили на польском, читали много стихов конца девятнадцатого и начала двадцатого века, когда в Польше случился настоящий взрыв поэзии, и у Сары от этих стихов билось сердце. Я буду поэтессой, говорила себе девочка из Киева, я буду писать стихи на польском.

Первое стихотворение ей удалось опубликовать в четырнадцать, в школьной газете. В семнадцать она рискнула участвовать в поэтическом конкурсе — и заняла третье место, и была замечена Юлианом Тувимом. А в девятнадцать ей удалось выпустить свой первый сборник, «О кентаврах». В тридцать шестом году она ещё не знала, что он же будет последним. Зато уже знала, под каким именем войдёт в историю. Сарочек Гинзбург было не так уж мало. Поэтессе пришлось стать единственной Зузанной Гинчанкой. В этом новом имени она сохранила своё еврейское происхождение: «Зузанна» – это ветхозаветная еврейская Шошана и отсылка к домашнему имени Сана (Сара плюс Полина), а слог «Гин» в фамилии — это от «Гинзбург».

После гимназии (и триумфа в поэтическом конкурсе) Зузанна Гинчанка отправилась покорять столицу. Тем более, у неё там уже был знакомый — Юлиан Тувим. Зузанна поступила в Варшавский университет на педагогический факультет — туда был один из самых низких конкурсов, а учёба ей была нужна не столько для профессии, сколько как предлог для бабушки. Главным же было — вращаться в поэтических кругах. А где ещё? Юлиан Тувим входил в группу поэтов, которых звали «скамандритами» — а скамандриты ходили болтать об искусстве и политике в «Земянскую», варшавское кафе. Гинчанка поначалу спускала на это кафе половину содержания от бабушки.

Вторую половину она спускала на наряды и косметику. На еду оставалось практически ничего, особенно после покупки тетрадей и чернил, но Зузанна, казалось, расцветает от самих разговоров в кругу поэтов, от того, как меняется тон собеседников, когда она читает им новые стихи, и чашка кофе отлично заменяла ей и завтрак, и ужин. Чтобы оплатить эту чашку кофе, она писала сатирические эссе в журнал «Шпильки». Какие-то гроши платили и за стихи в литературных журналах. Для начала было неплохо. О ней говорили, как о безусловном таланте с большим будущем, её считали главной красавицей города, ей дали поэтическое прозвище «Суламифь» – по имени главной героини любовной песни царя Соломона, где он воспевает её красу.

Когда началась Вторая Мировая, Ровно, где Зузанна гостила у бабушки, оказался под советскими войсками, и аптеку экспроприировали. Зузанна слышала о расстрелах «капиталистов», она решила бежать. Да и если бы она осталась — то дождалась бы немцев. Каждый знал здесь, какой крови, какого корня Зузанна Гинчанка — она ведь никогда и не скрывала. Зузанна бежала во Львов, он же Лемберг.

Во Львове, чтобы сменить официальную, в паспорте указанную фамилию, Зузанна-Сара срочно вышла замуж. Ведь и имя Сара было международным, благодаря тому, сколько христиан предпочитали имена из Ветхого Завета. У искусствоведа Михала Вайнцигера фамилия по тем временам тоже была не ахти (немецкая, но использовалась и евреями), но «Гинзбург» звучала слишком однозначно. На жизнь Сара Вайнцигер зарабатывала счетоводством. Всё в ней стало — обычнее некуда... Но внешность было не скрыть. Сару Вайнцигер заметили не немцы — владелица дома, впрочем, жена немца. Она и донесла. Другие люди успели предупредить поэтессу и её мужа, и Вайнцигеры срочно уехали.

Они пробовали затеряться в Кракове, и год им это удавалось. Но можно ли было долго прятать красавицу, которая привлекала все глаза? Если бы она была серой мышкой, может быть, еврейских черт бы и не замечали — не разглядывали бы просто. Лицо же Зузанны Гинчанки, варшавской Суламифи, цепляло каждый взгляд. Было принято решение — разделиться и спрятаться. Год Зузанна не выходила на улицу. Страшно похудела — остались одни глаза; от голода не могла закончить ни одной мысли. На неё было больно глядеть, с ней было больно говорить.

Почти весь этот год гестапо разыскивало её, найдя её документы у арестованного и расстрелянного Михала Вайнцигера. И нашло. И расстреляло, с тем равнодушием, с каким варвары уничтожают прекрасное, с каким пираты Античности дробили черепа философам и учёным, с тем мимолётным удовольствием и деловитостью, с которой вандалы рушат чужие могилы. И вся бурлящая молодость Зузанны Гинчанки, вся готовность радоваться своему телу и своей любви, так и оборвалась — голодом, ужасом и пулей.

Мы требуем конституции, требуем права священного,
перед миром открыто признавать без смущения
что в нас бушует лимфа,
в слова облечь желания, идущие из сердца,
сказать, что есть и грудь у нас, а не только перси,
что женщина — не нимфа...
(одно из ранних стихотворений, перевод Анастасии Векшиной, опубликован в «Новой Польше»)

...Пусть лучше близким, чем прохожим на потраву.
Вы были близко, так что звать вас так осмелюсь.
Я вас запомнила, и вы, когда облавы
Пошли, меня припомнили немедля.

Так поднимайте, близкие, бокалы,
за то богатство, что моей купили смертью:
подсвечники, тарелки, покрывала;
всю ночь до света пейте, а с рассветом

ищите золото, и камни не забудьте
внутри матрасов и диванов, за коврами.
О, как в руках гореть работа будет! –
Взовьётся плотная набивка, облаками

Взорвутся белые подушки, и перины
Пером на руки сядут в виде крыльев,
На кровь мою пролитую прилипнув –
Как будто ангелы по комнатам кружили.

(стихотворение о тех, кто выдал Зузанну гестапо, перевод Лилит Мазикиной, публикуется впервые)