Тридцать три выживших царевны Анастасии и одна, сумевшая прожить её жизнь

В дневнике Николая II есть запись о рождении дочери. Согласно ей, роды были быстрыми и лёгкими: в три часа начались схватки, в шесть уже появился ребёнок. Отец немедленно сел писать оповещения многочисленным родственникам. Правда, родственники на эти известия реагировали без энтузиазма. Друг другу о рождении Анастасии писали в духе: «Господи, опять девочка». Имя девочке, кстати, выбрала императрица в честь своей хорошей подруги, принцессы Черногории. В семье чаще всего сокращали до «Настаськи» – такая была девочка непоседливая, что «Настенька» к ней не клеилось.

На момент расстрела Анастасии было семнадцать. По нынешним временам – старшеклассница, выпускница. Пули её не взяли. Большая их часть застряла в корсете, где на случай побега и эмиграции, как и у её сестёр, были зашиты драгоценности. Те же, что вошли в плоть, видимо, серьёзных ран не нанесли. Анастасия боролась за жизнь дольше всех – чтобы добить, пришлось нанести ей несколько ударов штыком. А может быть, просто руки убивавших её мужчин отказывались бить в полную силу – ведь глядела она на них ещё детскими глазами...

После того, как стало известно о смерти царской семьи, как это уже бывало в истории, объявились «выжившие». Особой симпатией у тех, кто хотел бы быть выжившим Романовым, пользовалась фигура Анастасии. Всего за великую княжну себя выдавало больше тридцати девушек. Казалось бы, мотивы их просты и очевидны: у Анастасии было много родственников за границей – не только Романовы, но и, например, английская королевская семья. Влиться в одну из родных Анастасии семей было и удобно, и выгодно.

Некоторые «Анастасии» исчезали после того, как их разоблачали. Некоторые настаивали на своей личности всю жизнь. Последняя «великая княжна» умерла с наступлением двадцать первого века. Это была абхазка Наталья Билиходзе. В горах Кавказа, кстати, обнаруживались не только Анастасии, но и царевичи Алексеи. Так, широко обсуждался в прессе чеченец Мусост Мусаев, чья семья утверждает, что он и был царевичем, а они – потомки Романовых. Сын Мусаева даже официально переименовался в Романова Николая Алексеевича.

Та самая Наталья, по версии тех, кто представлял её как царевну Анастасию, будто бы жила с отцом, взявшим имя Сергея Давыдовича Берёзкина, в Абхазии. Там бывший император работал агрономом и, кстати, был накоротке с Берией. Вокруг её имени в своё время была поднята знатная шумиха, но оказалось, в конце концов, что всё это устроили желающие завладеть царским золотом в банках Европы, и саму Наталью при этом фактически использовали.

Вот неполная география, некоторые точки, в которых обнаруживали «выжившую царевну»: Берлин, Чикаго, Казань, болгарская деревня Габарево, штат Огайо, Волгоградская область, Рязанская область, Омск, филиппинская столица Манила. Иногда женщины уверяли в своём царственном происхождении только родных, иногда пытались заявить о себе как можно громче. А порой, похоже, «спасшиеся княжны» были только фантазией рассказчика, за которой не стояло даже той женщины, которую кто-либо собирался бы выдать за Анастасию.

После революции многие эмигранты из России нашли пристанище в Болгарии. В том числе – в деревне Габарево. Русское общество в деревне было совсем небольшое, так что прибытие в 1922 году молодой, едва за двадцать лет, девушки из России не прошло незамеченным. Девушку звали Элеонора Крюгер, и она утверждала, что наполовину полька и наполовину русская. Держалась она с соотечественниками, однако, не по-свойски. Глядела свысока, разговаривала снисходительно, явно ожидала от них услуг. Вскоре возле неё появился молодой человек по имени Жорж, очень болезненный на вид. Всё вместе породило слухи, что в Болгарии нашли убежище спасшиеся Анастасия и Алексей Романовы.

Вполне в духе времени Крюгер курила и употребляла опиум. Время от времени она, словно невзначай, вспоминала свою былую жизнь. В общем-то, зря, потому что всякая таинственность рассеивалась, когда она рассказывала, как прежде её купали в золотом корыте, и как нечто особенное, исключительное, вспоминала, что у неё была своя отдельная комната. Также, по рассказам Крюгер, прежде её причёсывали и одевали слуги. Это тоже не совсем соответствует образу царевны. Романовы, в духе модных веяний времени, воспитывали в дочерях самостоятельность, и те отлично одевались сами.

В любом случае, Крюгер всю свою жизнь проработала в Болгарии учительницей и театральной суфлёршей, не пытаясь просить денег и не требуя признавать свой титул. Похоже, ей просто нравилось напускать таинственности и фантазировать о собственной биографии. Её «брат» умер в 1930 году, совсем ещё молодым человеком, и Крюгер преданно ухаживала за его могилой. Сама она дожила до 1954 года.

В самой деревне о Крюгер сохранились только положительные воспоминания. Одна из учениц Элеоноры рассказывала, что голос её был глухим и гнусавым, и приписывала это повреждению горла пулей. Правда, скептики скорее видят последствия вылеченного сифилиса. Крюгер любила красивую жизнь и в меру своих представлений прививала деревенским детям представления о ней: учила французскому, ставила вместе с ними балет (до Крюгер они о балете никогда не слышали), организовала в местной корчме бал-маскарад. В общем, все бы самозванки были, как Элеонора!

В любом случае, Крюгер была не самой известной из «царевен». Больше всех прославилась «берлинская» версия.

История этой Анастасии интересна тем, что её чуть не признала сама великая княгиня Ольга, тётя реальной царевны Анастасии. Всё началось, впрочем, под мостом, в водах реки, в Берлине. Туда прыгнула неизвестная девушка. Её выловили полицейские и отвезли в участок. Некоторое время она отказывалась отвечать на вопросы, но потом заявила, что в Берлине приезжая, разыскивала тут свою тётю... Принцессу Ирен, сестры последней российской императрицы. Принцесса будто бы отвергла её из-за внебрачного ребёнка, и прыжок с моста был актом отчаяния от навалившегося чувства одиночества.

Ничто во внешности девушки не могло сказать, кто она. Одежда была самая простая, документов – никаких. Своё имя она отказалась назвать. В итоге полицейские просто отвезли её в психиатрическую клинику.

Согласна записям врачей, осмотревших новую пациентку, роста в ней было около метра семидесяти, вес – сорок четыре килограмма. Выглядела она очень истощённой и подавленной. Но что самое странное, её спина была покрыта пулевыми шрамами, и один шрам приходился на затылок. Речь девушки была не совсем внятной – врачи решили, что это восточноевропейский акцент, а ранение головы сочли наиболее вероятной причиной амнезии, из-за которой девушка не могла назвать своё имя.

С девушкой по очереди говорили по-русски и по-польски (носительниц других восточноевропейских языков в клинике не нашлось). Она понимала оба языка, но по-прежнему отказывалась отвечать на вопросы, на каком бы языке их не задавали. Позже она разговорилась, но её речи по-прежнему вызывали больше вопросов, чем ответов. Так, она уверяла, что врачи-евреи хотят её погубить (что было скорее идеологическими убеждениями, чем бредом больной) и уговаривала одну из медсестёр бежать с ней в Африку, где шли бои, и там работать сёстрами милосердия. В другой раз она сказала, что, когда выйдет из больницы, будет жить на вилле и гулять верхом.

Одна из медсестёр, идя на работу, увидела в ларьке с прессой свежий номер иллюстрированной газеты. Он привлёк её двумя вещами. Во-первых, громким заголовком: «Одна из царских дочерей жива?» Во-вторых, тем, что портрет одной из царевен на опубликованной фотографии показался ей до странного похожим на одну из пациенток. Правда, это было бы неудивительно, даже если пациентка была бы чистокровной немкой – ведь и в царевне текла, в основном, немецкая кровь. В любом случае медсестра принесла газету в клинику и показала безымянной пациентке. Так произнесла только одно слово: «Молчи». Свидетельницей этого короткого диалога была соседка неизвестной, швея Мария Пойтерт.

Именно Пойтерт, выйдя вскоре из клиники, бросилась искать доказательства того, что лечилась вместе со спасшейся княжной. Она нашла бывшего императорского кирасира, капитана Швабе. Тот навестил безымянную пациентку, но ни к каким выводам не пришёл. Он показал ей портрет бабушки Анастасии, императрицы Марии – но пациентка, помолчав, сказала, что не знает эту женщину. Трудно было решить, виной ли была амнезия или осторожность, если это Анастасия, или тот факт, что к Анастасии девушка отношения не имела...

Швабе решил не сдаваться и привёл в клинику госпожу Зинаиду Толстую и её дочь. Услышав, как капитан обращается к Толстой «Ваша Светлость», пациентка сильно разволновалась и закрыла одеялом половину лица. Толстая долго с ней шепталась, но пациентка даже не отвечала. Однако по лицу её текли слёзы. Выйдя из клиники, Толстая сказала Швабе, что практически уверена: безымянная пациентка – это царевна... Татьяна.

Но одной из эмигранток удалось добиться того, чтобы девушка с моста открыла лицо – когда гостья обратилась к ней на английском, который хорошо знала царевна Татьяна. Увиденное сильно охладило визитёршу. «Определённо, не Татьяна», резюмировала она. Позже, когда та самая гостья услышала, что девушку с моста считают Анастасией, она категорически заявила, что с Анастасией у неизвестной нет никакого сходства. Кроме того, Анастасия никогда хорошо не говорила по-немецки...

После десятков визитов русских незнакомка, наконец, начала называть себя царевной. Анастасией. Она рассказывала, что потеряла часть зубов, когда её ударили прикладом по лицу. Что спас её какой-то солдат по фамилии Чайковский. Позже он вывез её вместе с семьёй в Румынию и там прижил с ней ребёнка. Сама же она пробралась в Берлин, когда солдата убили в уличной драке.

Выйдя из клиники, Анастасия, которая представлялась также Анной, жила то у одних, то у других добрых людей. Тем временем её личность как царевны пытались доказать официально. Ей устроили совместный обед с принцессой Ирен, которую настоящая Анастасия знала в детстве. После обеда Анна просто встала и ушла в свою комнату. Ирен пошла следом и пыталась с ней говорить. Однако девушка вела себя в точности, как в клинике: она повернулась спиной и ни на что не отвечала. Позже её спросили, понимает ли она, кто приходил – и Анна ответила: «Моя тётя Ирен». Но это ничего не значило. Портреты принцессы можно было увидеть в Берлине в прессе или где-нибудь ещё. Тем более, что сама «тётя» твёрдо отказалась признавать «племянницу».

Попытки узнать Анастасию в Анне, тем временем, продолжались. После каждого разговора, в следующем, она вспоминала всё больше деталей своего детства. Но что это было? Реальный ответ памяти на стимуляцию? Сознательный сбор и использование информации? Род психического расстройства, при котором пациент достраивает реальность, потеряв её такой, как она была, ориентируясь на других людей? Очень сложно теперь понять.

Анна болела костным туберкулёзом, и серьёзно. Когда она лежала в больнице после операции на локте, к ней прибыл посланник тёти, великой княгини Ольги, бывший воспитатель императорских детей господин Жильяр. Практически всё, что он обнаружил в Анне, склоняло его к мысли, что девушку перед ним сопровождающие её лица буквально мошеннически выдают за Анастасию. У Анны были слишком толстые губы, не та форма носа – в общем, ничего общего с царевной, кроме цвета глаз. Правда, сопровождающие утверждали, что лицо царевны просто изуродовано ударами приклада.

Великая княгиня Ольга решила сама разрешить этот вопрос и навестила больную. Её смутило, что, когда она вошла, Анна спросила у сопровождающих по-немецки: «Это моя тётя?» – ведь Анастасия немецкого почти не знала. С другой стороны, вопрос был задан с сильным акцентом, да и за годы скитаний можно выучить любой язык... Внешне больная была похожа скорее на Татьяну – если бы она назвала себя Татьяной, Ольга готова была бы признать её безоговорочно. Но девушка звала себя Анастасией...

И всё же великая княгиня упрямо решила найти знакомые черты. Её сердце, жаждавшее чуда, твердило, что Анна и Анастасия – одно лицо. Увы, как отметила княгиня, Анна выглядила старше (что, конечно, можно было списать на годы тяжёлой жизни) и у неё были другие черты лица (нельзя же было настолько исказить их ударами?). Кроме того, она не понимала английского и не произнесла ни слова по-русски...

Поначалу Анна вообще почти ничего не говорила своей «тёте». То ли это было симптомом болезни, то ли намеренным ходом – при виде визитёров она часто замыкалась и отмалчивалась. За неё обильно говорили, отвечая на вопрос, сопровождающие, особенно некая госпожа фон Ратлеф.

И всё же на Рождество княгиня Ольга выслала Анне поздравления и собственноручно связанную шаль. Из жалости. Молодая женщина, лишённая памяти, больная, явно манипулируемая, вызывала в княгине острое сочувствие. В конце концов, может быть, она и была Анастасией – по своей вере в это, а не по факту рождения. Даже если ей случайно привили эту личность, как можно было не побаловать Настаську...

Анастасия тем временем направо и налево давала интервью – всегда под присмотром госпожи фон Ратлеф. Тем временем заинтересованные лица провели настоящее большое расследование. В Бухаресте не обнаружилось никаких следов солдата Чайковского, равно как и бесхозных младенцев, соответствующих описанию Анны. Зато следы девушки, внешне похожей на Анну, удалось отыскать – в Германии. Её звали Франциска Ченстковская, и она была полькой, фабричной работницей пятью годами старше Анастасии.

Русского Ченстковская не знала и, вероятно, понимала обращённую к ней речь только благодаря схожести языков и грамотности, которая помогала сообразить, как слова похожи в написании (произношения польского и русского слишком далеки друг от друга). Работала Франциска на сборке гранат на фабрике. Однажды во время работы она упала в обморок с гранатой в руке. Граната укатилась, но её осколками изрешетило спину и голову работнице. После этого Франциска начала себя странно вести, демонстрировать проблемы с памятью – и её заключили в психиатрическую клинику. Из клиники она пропала... Что произошло дальше, мы уже знаем.

Вскоре после разоблачения Анну-Анастасию-Францишку, тем не менее, пригласила жить к себе в США княжна Ксения Георгиевна – кто знает, поверив ей или тоже поддавшись грустному очарованию того факта, что личность царевны, похоже, продолжила свою жизнь в совсем другой женщине. Правда, в силу психиатрических проблем ужиться с Ксенией Анна (теперь у неё были документы на имя Анны Андерсон) не могла. Ей казалось, что княжна зачем-то хочет отравить её...

Дело это тянулось долго, и точку поставило только изобретение ДНК-анализа на родство. У мёртвой к тому уже времени Анны взяли ткани на анализ, и они показали, что к Романовым умершая отношения иметь не может. Всю свою жизнь она, к слову, провела, ложась то в одну больницу, то в другую – как в психиатрические клиники, так и в обычные, поскольку здоровье её было слабым. И всю жизнь она сохраняла привычку чем-нибудь прикрывать лицо...