«Целую ваши ручки и прочие штучки!» Трагический анекдот Надежды Тэффи
Белый пароход
В 1919 году Тэффи стояла на палубе белого парохода и смотрела, как удаляется, удаляется, и вот уже совсем скрывается за горизонтом ее родина. Столько всего оставалось там! Дело, друзья, оглушительная слава. Поклонники устраивали из-за нее дуэли, поклонницы подражали ее шляпкам, духи и конфеты с названием «Тэффи» стремительно разлетались с прилавков магазинов. Публика встречала каждый ее новый рассказ восторгом.
В России Тэффи называли «Чехов в юбке» или «Аверченко в юбке». А она не нуждалась в сравнениях. Писательница умела смешить, и в ее рассказах чувствовалась настоящая любовь к людям: без осуждения, но и без снисхождения. А стихотворения у нее получались пронзительными и грустными.
Ты меня, мое солнце,
Все равно не согреешь,
Ты горишь слишком тихо -
Я хочу слишком знойно!
Ты меня, мое сердце,
Все равно не услышишь,
Ты стучишь слишком звонко -
Я зову слишком робко!
Фер-то ке?
Надежда Александровна рано закрыла для себя «семейный вопрос» — как будто для того, чтобы больше к нему не возвращаться: вышла замуж за польского юриста Владислава Бучинского, почти десять лет прожила в его имении под Могилевом, родила троих детей. Быстро развелась с мужем, вернулась в Петербург и принялась за литературную работу. Решение выбрать карьеру было верным: даже Николай II, обсуждая содержание альбома к 300-летию Дома Романовых, кричал: «Тэффи! Только ее. Никого, кроме нее, не надо».
Спокойная и радостная жизнь закончилась с приходом большевиков. Никаких иллюзий по их поводу у Тэффи не было. То, что происходило в стране, напоминало ей сказку про чудище, которому каждый год нужно было отдать 12 молодцев и 12 девиц. «Бывают пьяные дни в истории народов. Их надо пережить. Жить в них невозможно».
В скованном страхом Петербурге Тэффи повстречался антрепренер со смешным псевдонимом Гуськин: «не желаете поехать на гастроли в Киев?». Тэффи думала, что уезжает на месяц – оказалось, навсегда – после Киева был Константинополь, затем Париж: любимый маршрут белоэмигрантов. Тэффи вспоминала, как в первые парижские месяцы беженцы из России каждую ночь искали на небе Большую Медведицу – все, кроме звезд на небе, было незнакомым и чужим.
Первый рассказ, который она опубликовала в Париже, был про русского генерала: «Все это, конечно, хорошо, господа! Очень даже все хорошо. А вот... ке фер? Фер-то ке?»
В эмиграции ее рассказы изменились: в блестящей иронии появилась горечь. Оказалось, что бед в мире больше, чем радостей, и она не жалела своего дара: утешить, рассмешить, помочь.... Она продолжала писать и устроила литературный салон, куда захаживали Бунин, Алексей Толстой, Дон Аминадо....
Целую ручки и прочие штучки!
Тэффи много помогала своим соотечественникам. Собирала деньги в фонд памяти Шаляпина в Париже. Собрала средства, чтобы открыть в Ницце библиотеку имени Герцена. Часто читала свои рассказы на благотворительных концертах в пользу бедствующих русских писателей, хотя просто ненавидела публичные выступления. Восхищенный Бунин однажды позволил себе опасную остроту:
– Надежда Александровна! Целую ваши ручки и прочие штучки!
– Ах, спасибо, Иван Алексеевич. Спасибо за штучки! Их давно уже никто не целовал, – парировала Тэффи.
Это было не совсем так – в личной жизни Надежда Александровна была счастлива. Много лет, до 1935 года, она жила в гражданском союзе с Павлом Андреевичем Тикстоном, наполовину русским, наполовину англичанином, сыном богатого промышленника. Они любили друг друга и жили в полном согласии и благополучии, пока не грянул мировой экономический кризис. Тикстон в одночасье потерял все деньги. Его разбил инфаркт, инсульт, после которого он так и не оправился. Тэффи ухаживала за мужем до его последнего часа.
Да здравствует жизнь!
Когда Тикстон умер, и материальной поддержки не стало, Тэффи решила выучиться на портниху. Но, к счастью, ее рассказы оставались востребованными. Содержать салон она больше не могла, но на жизнь хватало и литературных заработков.
В 40-м году Париж заняли немцы. Тэффи отказалась сотрудничать с фашистами, и в ее жизнь вернулась нищета, которую она переживала в послереволюционной России. После Второй мировой все стало налаживаться – но годы уже брали свое, писательница начала болеть. Советское правительство предложило ей вернуться на Родину – Тэффи осталась верна себе и Парижу. Она пережила всех своих друзей, всех, кого знала еще по России. Но и в полном одиночестве, в бедной старости в крошечной квартирке, которую Тэффи делила с ленивым котом, она продолжала любить жизнь и глубоко понимать ее. В своей последней книге «Земная радуга» Тэффи писала:
«Наши дни нехорошие, больные, злобные, а чтобы говорить о них, нужно быть или проповедником, или человеком, которого столкнули с шестого этажа и он, в последнем ужасе, перепутав все слова, орет на лету благим матом: "Да здравствует жизнь!»