Советская учёная на Чукотке: написать диссертацию и сойти с ума
Варвара на Чукотке
Тридцать шесть лет — время расцвета. Ты уже знаешь свою физическую силу, у тебя уже хватает опыта и ума, и опыт ещё не знак твоего угасания, старения. До Чукотки Кузнецова работала в музеях, составляла экспозиции, писала статьи. Если ей однажды суждено было вырваться в настоящую экспедицию, то лучше времени, чем в тридцать шесть лет, и придумать было нельзя. Так что темой подступившей диссертации — а диссертация предполагала обязательную экспедицию — Кузнецова выбрала не, например, саамов или ненцев, а далёких чукчей.
В такой теме надо было спешить — это в конце сороковых ещё не вся Чукотка была расчерчена на административные единицы, за пределами заводов и окруживших их городков ещё пели сотни народных песен, ещё помнили в деталях все родные сюжеты, ещё вели свой обычный быт (который, как тогда считалось, следовало изучить уже потому, что, скорее всего, примерно так же переживало человечество ледниковый период).
Вообще по правилам в экспедицию можно было отправляться, только зная язык. Кузнецова каким-то образом уклонилась от проверки, но оптимистично взяла с собой на Чукотку букварь, чтобы было с чего начать общаться. Ввиду прижимистых обитателей периферии, которые брать шефство над разными там экспедициями не спешили, Кузнецова везла с собой всё из Ленинграда. Всё — это чемоданы и ящики, багаж, огромную часть которого составляли упакованные канцелярские принадлежности.
Институт выдал с собой кукуль — спальный мешок из меха, и овечий полушубок. Полушубок оказался годен только для того, чтобы нарезать его на отделку, когда Кузнецовой удалось обзавестись нормальной чукотской верхней одеждой. Телогрейка, в которой она ходила поначалу, пошла потом на футляр для фотоаппарата и экспонометра. А вот что пригодилось — это защитная маска. В самые отчаянные холода Варвара Григорьевна надевала её, немало потешая чукчей.
Никаких разовых вылазок из какого-нибудь городка возле фабрики. Круглосуточное наблюдение. Чтобы благодарить за помощь, успешно знакомиться, Варвара Григорьевна взяла с собой целый ящик разной мелочи, дешёвой в Ленинграде, но дефицитной на Чукотке. Иголки, напёрстки, булавки, зеркальца — очень ценные в быту. Медные пуговицы, пёстрые ленты, лоскуты ткани, октябрятские звёздочки — для украшения одежды местными мастерицами. Браслеты, кольца, бусы — самим мастерицам.
Не жги свечу, духи слетятся
Если с бытом (даже с перевозкой совершенно лишних громоздких ящиков) чукчи помогали Варваре Григорьевне довольно охотно, то некоторые её привычки их всё же раздражали. Например, дневники Кузнецова пыталась вести вечерами, при свече. Одна из чукотских женщин осуждала: не жги огня, когда все спят, налетят злые духи.
Когда внезапно сошла с ума и умерла хозяйка яранги, в которой жила исследовательница, к ней подступили чукчи: обязательно русскими передай сейчас, что её заколдовали, колдунов зовут так-то и так-то, пускай разберутся поскорее! Как передать? Телеграфом? Впрочем, чукчи умели ждать и согласны были даже на письмо. Кузнецова при вдовце записала в свой дневник про колдунов — чукчи сочли, что это она пишет письмо, и немного успокоились. Но потом подходили спрашивать: как там, русские уже знают про колдунов?
Русские для них были полным синонимом слова «начальство». Русские со всем разберутся, русские запрещают самим наказывать, на это есть русские. Конечно, не такие русские, как Кузнецова. Кузнецова была непонятно чем, бездельницей. Над ней постоянно потешались и неохотно кормили. Вскоре вдовец женился, третий раз в жизни, и Кузнецова поторопилась подробно, впервые в истории описать чукотский свадебный обряд. В качестве угощения на нём были замороженное мясо и замороженная кровь, разбитые молотком. Их подали к чаю.
Чукчи рассказывали сказки и реальные истории своих отцов и дедушек. Варвара Григорьевна в ответ пыталась рассказать про Ленинград, про блокаду, про музей и про то, как они с другими сотрудниками музей спасали. Как дежурила, забрасывая песком зажигательные бомбы. Чукчи дивились, представляли явно что-то своё, диковинное. И опять рассказывали о вороне-волшебнике, об охоте, оленях, волках и простой чукотской любви.
Всё зря?
За три года Кузнецова выучила чукотский (луораветланский!), собрала много уникального материала и предвкушала, сколько же выйдет из него работ — не только диссертация. Одно беспокоило — она чувствовала себя странновато. Впрочем, нормальная жизнь должна была поправить здоровье. Сердечно распрощавшись с товарищами оленеводами, Варвара Григорьевна поехала в Ленинград.
Однако лучше ей дома не стало. Неясно было, просто трудные условия подорвали здоровье Кузнецовой или она чем-то заразилась (например, паразитами), но ей было всё труднее читать, писать, формулировать мысли. Поначалу она успешно защитилась и даже написала очень объёмную статью по праздникам и обрядам чукчей-оленеводов, но вскоре стало ясно, что наукой она больше заниматься не сможет.
Институт три года удерживал за ней должность, пока стало ясно, что она не вернётся. После увольнения Варвара Григорьевна прожила ещё двадцать лет — за ней ухаживали близкие. Разбор её дневников затянулся тоже на годы, и это делали уже другие люди, понимающие всю их ценность. Её фотографии почти сразу заполучила себе ленинградская Кунсткамера — в советское время музей Петра стал специализироваться на антропологии и этнографии. Эти фотографии можно увидеть на сайте музея.