«Русская миледи», любовь Максима Горького и Герберта Уэллса

Алексей Максимович вскоре предложил Муре перебраться к нему, но она медлила, ночевала то у Горького с Андреевой, то у себя за печкой. При этом флиртовала с Горьким: Чуковский описывает, как Мура шлепала Алексея Максимыча по рукам, а он жаловался со счастливой улыбкой: «Мура дерется!»

«Русская миледи» все просчитала правильно: Андреева не выдержала, с Горьким они порвали. Мура переехала к писателю, стала его секретарем, переводчиком, другом, любовницей и хозяйкой в доме. Закревская и вполовину не была такой красивой, как Андреева, но она умела слушать, не сводя с Горького восхищенных глаз. В самой интеллектуальной компании она держалась с таким тактом, что казалось – всегда понимает, о чем идет речь. И Мария сумела упорядочить жизнь в безалаберной горьковской квартире. Сын писателя Максим даже не поверил своим глазам, когда увидел чистый пол, цветы, обед в нужное время: «Ну вот, наконец-то! Появился завхоз, и прекратился бесхоз», воскликнул он.

В 1920 году в Россию приехал Герберт Уэллс. Хороших гостиниц в Петрограде того времени не было, и фантаст поселился в квартире своего друга Горького. От Муры он просто ошалел – любвеобильный англичанин никогда не встречал таких женщин:

«Она была одета в старый британский армейский плащ цвета хаки и поношенное черное платье, — вспоминал Уэллс. — Ее единственная шляпка представляла собой некий скрученный черный лоскут — чулок, я думаю, — и все же она была великолепна. Она засовывала руки в карманы своего плаща, и казалось, что эта женщина не просто готова бросить вызов миру, но и способна навести в нем порядок. Она была моим официальным переводчиком. И предстала передо мной прекрасной, несломленной и обаятельной. Я влюбился в нее, я ухаживал за ней, и однажды ночью в ответ на мою мольбу она бесшумно порхнула через переполненные комнаты горьковской квартиры в мои объятия...»

— Даже для меня два великих писателя сразу – это слишком! – правдоподобно возмутилась она. – И потом, Герберт гораздо старше тебя!

В Эстонии у Муры остались дети, и она отправилась к ним. В Таллине ее сразу же арестовали как советскую шпионку. Мура наугад выбрала адвоката, и ей очень повезло: он оказался большим фанатом Горького и добился ее освобождения. «Я все это делаю для моего любимого писателя, для мирового автора "На дне" и "Челкаша".

Закревская поехала к детям – они жили под присмотром гувернантки, счастливые, «выросшие на свежем масле, куриных котлетах и белой булке» и провела с ними полгода. Дальше кончалась ее виза, и чтобы получить гражданство, она вступила в фиктивный брак с бароном Будбергом, позором приличной семьи. Она получила гражданство и титул, а взамен отдала значительную сумму денег, которые взяла у Горького.

Алексей Максимович горел желанием встретиться с ней. Он сам к этому времени был за границей, лечил застарелый туберкулез. В Италии, на берегу теплого моря, они с Мурой прожили шесть счастливейших лет. В это время Горький написал свои лучшие вещи и был совершенно счастлив рядом с любимой женщиной. Он посвятил ей «Жизнь Клима Самгина». Мура самозабвенно ухаживала за ним, во всем поддерживала, ловила каждое его слово... и несколько раз тайно встречалась с Уэллсом.

«В моем убеждении, что Мура неимоверно обаятельна, нет и намека на самообман. Однако трудно определить, какие свойства составляют ее особенность. Она, безусловно, неопрятна, лоб ее изборожден тревожными морщинами, нос сломан. Она очень быстро ест, заглатывая огромные куски, пьет много водки, и у нее грубоватый, глухой голос, вероятно, оттого, что она заядлая курильщица.

Обычно в руках у нее видавшая виды сумка, которая редко застегнута как положено. Руки прелестной формы и часто весьма сомнительной чистоты. Однако всякий раз, как я видел ее рядом с другими женщинами, она определенно оказывалась и привлекательнее, и интереснее остальных, — поражался фантаст.

В начале тридцатых европейские тиражи Горького стали падать. Он решил вернуться в СССР. Чтобы не ставить его в неловкое положение, Мура отправилась в Лондон, перевезла туда детей и гувернантку. Но их связь не прервалась - Мура и Горький переписывались, и ее портрет всегда стоял на его столе. В 1938 году по просьбе умирающего Горького Муру вызвали в Москву – попрощаться. Есть версия, что накануне Сталин прочитал очень обидный отзыв Горького о себе и поручил Муре отравить писателя, но многие биографы писателя уверены, что это было не так. В любом случае, Мура была последней, кто видел Алексея Максимовича живым.

Конечно, у них не было того, что сейчас называют «отношения на расстоянии». У Горького были увлечения, Мура была вполне счастлива с Уэллсом. «Герберта невозможно не любить – он пахнет медом», — смеялась она. «Она проводит со мной время, ест со мной, спит со мной, но не хочет выходить за меня замуж», — жаловался фантаст.

А она действительно больше не хотела никаких браков и ценила независимость превыше всего. Уэллс понимал, что Мура ему изменяет, но писатель был уже старым и мудрым: осознавал, что ее не переделаешь: «Моя поджелудочная железа не такова, как ей положено быть. Вот и Мура тоже. И та и другая — мои неотъемлемые части, и с этим ничего не поделаешь».

Уэллс заботился о Муре даже после своей смерти: он оставил ей 100 000 долларов, и она прожила до 1974 года, не зная нужды. Несколько раз Мария приезжала в СССР. В старости бывшая «красная Мата Хари» выглядела европейской интеллектуалкой: очки, длинные юбки, тяжелые бусы. Она много пила, не пьянея, постоянно курила, ругалась матом на двух языках и была невероятно обаятельной.

Когда Мура умерла, в «Таймс» вышел некролог: «Она могла перепить любого матроса, среди ее гостей были и кинозвезды, и литературные знаменитости, но бывали и скучнейшие ничтожества. Она была одинаково добра ко всем... Ее близким друзьям никто и никогда не сможет заменить ее».

Уже в последний год ее жизни какой-то журналист спросил Муру о Горьком: значил ли он для нее так же много, как она для него. «Горький был... как крепость», — загадочно ответила она. И добавила, что встреча с пролетарским писателем повернула течение ее жизни.