Нервные люди: больная любовь Михаила Зощенко и Веры Кербиц

Как все было на самом деле — так, как виделось романтичной вчерашней гимназисточке или так, как вспомнилось хандрящему писателю? Была ли это любовь? Все знали о бесконечных «офицерских» романах Зощенко и полном равнодушии Веры ко всему, кроме нарядов и антиквариата. Казалось, эти двое поженились случайно... Но самые трудные времена они честно разделили на двоих.

Они сблизились в в 1918 году. Верочка — романтичная, воздушная, вся в кудряшках и рюшечках. Зощенко – недавно с фронта, с орденами, со следами ранения, в своем обычном подавленном состоянии. Несколько последних лет в него стреляли, травили газом, кормили всякой дрянью. Он уже не помнил, когда валялся на траве и слушал пение птиц. И почти забыл, как до фронта, до революции, написал в альбом Веры: «Не ищите любви — верьте страсти». И еще: «Мы (мужчины) не верим в любовь, но говорим, преступно говорим... иначе нет дороги к женскому телу».

В 1920 году Зощенко переехал к Вере, на Петроградскую сторону, в комнату, наполовину занятую пузатой печкой. В этой комнате они спали, волшебным образом умещаясь на тесной оттоманке. Зощенко говорил, что видит в этом, как минимум, одну выгоду совместной жизни: вместе теплее спать. Вторая выгода – Вера терпеливо разбирала и перепечатывала рукописи его рассказов.

В мае 1921 года у Зощенок родился сын, и следом — еще одна радость: Горький похвалил рукопись Михаила Михайловича. Тогда это было пропуском в Большую Литературу. Зощенко отдал в печать свой первый сборник «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова» и проснулся знаменитым. Молодая советская власть заигрывала с популярными писателями. Михаил Михайлович начал получать продуктовые пайки. Жить стало легче. Переехали в квартиру побольше, чтобы отдать одну комнату под кабинет. Но тут что-то произошло...

«Я переехал в Дом Искусств, чтобы крики младенца не мешали моей работе», — коротко написал об этом Зощенко потом.

Зощенко быстро стал самым популярным писателем СССР. Михаил Михайлович и раньше очень нравился женщинам, но теперь он как будто непрерывно купался в волнах дамского обожания. И даже не старался скрывать от жены свои бесконечные, но всегда короткие и какие-то незначительные романы.

Взамен на первые же большие гонорары мужа Вера обставила квартиру так, как мечтала. Мемуаристы желчно замечали, что интерьеры квартиры Зощенко как будто сошли со страниц его рассказов: фарфор, гобелены, кресла на кривых ногах, белая медвежья шкура, в углу – разлапистая пальма.

Зощенко то приходил и жил дома, то пропадал на недели – впрочем, продолжал считать Веру и сына своей семьей. Сына он баловал – паренька в компании сверстников часто видели в лучших ресторанах города. На обороте своей фотографии 1928 года Михаил Михайлович написал: «Благополучный человек! Таким бы всегда!».

Писатель радовался, конечно, не материальному благополучию – он был счастлив от того, что наконец-то перестал чувствовать непереносимую душевную боль, терзавшую его с ранней юности. Любимец женщин, воин, о храбрости которого ходили легенды, известнейший писатель – он каждый день сдерживался, чтобы не выть от тоски, заставлял себя поспать хотя бы пару часов и съесть хотя бы кусочек.

Он долго решался, но когда на горизонте замаячила дистрофия, все-таки пошел к известному психиатру: знаете ли, доктор, не могу спать, не могу есть, не могу делать вообще ничего. И такая хандра... «А вы, посоветовал доктор, читайте юмористические рассказы, и лучше всего Зощенко. Конечно, он простовато немного пишет, по пролетарски, но зато смешно!»

После такой врачебной помощи Зощенко решил лечиться сам. Прочел работы Фрейда и понял, что ему поможет психоанализ. Он откапывал причины своего состояния в самом раннем детстве, вспоминая себя в двухлетнем возрасте, отыскивая свои первые травмы. Ему на глазах становилось лучше...

Зощенко захотел рассказать о своем исцелении, чтобы помочь всем, кто ищет выход из своего личного ада, и написал повесть «Перед восходом солнца». Он дописывал эту повесть в эмиграции, куда поехал один. Вера осталась в блокадном Ленинграде, не могла оставить сына, которого должны были призвать в армию. При каждой возможности Зощенко слал в Ленинград продуктовые посылки. Соседи завидовали: Вера, какой у вас заботливый муж!».

В 1943 году журнал «Октябрь» опубликовал первые главы повести. Разразился жуткий скандал.
«Тряпичником бродит Зощенко по человеческим помойкам, выискивая что похуже. В Советской стране не много найдется людей, которые в дни борьбы за честь и независимость нашей Родины нашли бы время заниматься "психологическим ковыряньем". Рабочим и крестьянам никогда не были свойственны такие "недуги", в которых потонул Зощенко. Как мог он написать эту галиматью, нужную лишь врагам нашей родины?», — клеймил писателя журнал «Большевик».

После Великой Отечественной вышло знаменитое постановление ЦК ВКП(б) «О журналах "Звезда" и "Ленинград". Зощенко в нем сравняли с землей, как апологета "гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь". Его исключили из Союза писателей, с ним перестали сотрудничать все журналы. Вера, привыкшая к безбедной жизни, растерялась. Нищета стояла на пороге, и от нее было не откупиться безделушками и антикварной мебелью.

В почтовом ящике Зощенки иногда находили деньги – их подбрасывали Каверин, Мариэтта Шагинян и Федин. Безделушки отправились в комиссионку. Мебель распродали за бесценок, разменяли квартиру на меньшую, продали половину дачи в Сестрорецке. Вера держала голову высоко, спину прямо, по-прежнему носила красивые шляпки и кокетничала. Михаил Михайлович снова не мог ничего. Не мог писать, не мог есть, не мог спать... От этого удара он уже не оправился. Вера ухаживала за ним, как за ребенком – в эти страшные дни они простили друг другу все.

Весной 1958 года, когда праздновали 90-летие Горького, Зощенко впервые показался на публике. «Седенький, с жидкими волосами, виски вдавлены внутрь, и этот полупустой взгляд. Задушенный, убитый талант» — записал его друг Корней Чуковский.

Через три месяца Михаил Михайлович умер. В свой последний день он положил голову на плечо жены, прижался к ней, негромко сказал: «Как странно, Верочка, как странно... Как же нелепо я жил...».