Майя Плисецкая: почему «неправильная балерина» всю жизнь не могла заснуть ночами

Мать, киноактрису Ра (Рахиль) Мессерер, после этого тоже арестовали и отправили вместе с грудным малышом Азарием в Казахстан, в АЛЖИР — Акмолинский лагерь жён изменников родины. Старших детей, Майю и Александра, забрали родственники. Сашу — танцор балета Асаф Мессерер. Майю тринадцати лет — балерина Суламифь Мессерер. Ещё один дядя, Азарий, умер раньше, после ареста свояка, от разрыва сердца. Другой дядя Мессерер Маттаний оказался по доносу в Соликамском лагере.

Такие причудливые имена своим детям давал дед Майи, Михаил, еврей-литвак и стоматолог. Ему нравилось звучание ветхозаветных имён. Майя запомнила его постоянно рассказывающим о давно уже случившейся смерти девятилетней дочери, Пнины — девочка умерла от воспаления мозга. Пломбы, которые Михаил Мессерер ставил людям, служили десятилетиями. Он этим гордился.

Детство Майи и до того нельзя было назвать обычным. Когда ей было семь, Плисецкие поселились на Шпицбергене, очень холодном норвежском архипелаге в Северном Ледовитом Океане. Михаил Плисецкий сначала руководил там «Арктикуглем», а потом стал ещё и советским генеральным консулом. В Москву семья вернулась за год до ареста отца. Он продолжал работать в «Арктикугле».

С балетом Майю познакомила её вторая мама (да, тётя Суламифь удочерила Майю, чтобы у неё была нормальная анкета — иначе многие пути перед девочкой оказались бы закрыты). Суламифь отвела девочку на детскую постановку, «Красную шапочку», и Майя так вдохновилась, что дома всё время танцевала партии из постановки. «Наша девочка,» поняла тётя и отдала её в хореографическое училище. Это было перед отъёздом на Шпицберген. Майю не хотели брать, потому что принимали тогда с восьми лет — тётя уговорила. Но на Шпицбергене было, конечно, не до балета, но каждый год Майя приезжала немного заниматься.

Воспоминания детства, нормального детства, когда рядом была первая мама, был папа, Майя хранила как драгоценность. Как пустила по ручью плавать туфельки — хотелось, чтобы они стали кораблями, а мать потом убивалась — где в конце двадцатых так запросто достанешь детские туфли? Как на дачу приходил бабушку лечить китаец, а саму Майю отвозили просто к сельскому доктору. Правда, Майя была не больна: она засунула себе в нос канцелярскую железную кнопку. Как представлялась незнакомцам Маргаритой — имя нравилось. Как на фасаде дома напротив, кинотеатра, наискось от подъезда Плисецких, висел огромный портрет мамы.

Майя жила в восьмикомнатной квартире своего деда. После революции квартиру, конечно, уплотнили, но большинство комнат занимали собственные дети бывшего хозяина. В ванной жила няня с мужем, а в дальней комнате — пианист Цфасман. По длинному коридору Майя бегала, когда приходило настроение порезвиться. Манера бега у неё была особенная — на высоких полупальцах. Никто не знал, почему так, но на любой обуви горели мыски.

На Шпицберген нельзя было в детстве Майи долететь на самолёте. Плисецкий с семьёй ехали на поезде через Варшаву, через Берлин (кругом пестрели свастики), потом Данию. Из Дании морем — в Норвегию, с береговой Норвегии советским ледоколом — до Шпицбергена. Развлекались дети на Шпицбергене только лыжами.

Однажды, никого не предупредив, Майя ушла на лыжах на другой край острова — захотелось посмотреть другой город. Пока шла, началась пурга, но девочку это не смутило. У неё всю жизнь сохранялся такой характер: какая разница, что против меня, если я чего-то хочу? Правда, на Шпицбергене Майя не умерла чудом. Когда она начала замерзать, её нашли посланные следом спасатели с собакой.

О том, что жить пока придётся с тётей, Майя узнала, зайдя к ней с цветами после тётиного выступления. Со второй мамой отношения были странные. Всё, что связано с балетом, пришло, кажется, в жизнь Майи через неё. Она же для поддержки отправляла Майе телеграммы от лица мамы. Но каждый день тётя попрекала девочку хлебом, одеждой, своей добротой, унижала — это доставляло ей удовольствие. Брату Саше пришлось лучше — ни дядя Асаф, ни дядина жена не упрекнули его своей помощью ни разочка.

Не меньше половины родственников, которых знала Майя в детстве, умерли во время Великой Отечественной. От одного дяди после того, как во время его дежурства разбомбили дом, другой дядя нашёл только руку — и узнал. Двоюродные братья умерли на фронте. Вторая мировая сильно проредила и Мессереров, и Плисецких...

Взрослая Плисецкая всегда была немного неправильной. Критиковала моду учить балету с дошкольного возраста: к сорока годам будут убиты все суставы (сама танцевала до самой смерти в возрасте в весьма преклонном, по общим меркам). Критиковала репетиции «до упаду», считая их скорее позёрством, опасным, опять же, для суставов, и горячо спорила с начальством, которое от неё таких репетиций требовало. На сцене не любила повторов и если могла что-то изменить, не мешая работе остальных — меняла, если не каждый раз, то часто. Могла выйти на сцену то так, то этак. Режиссёрам приходилось смиряться.

Майя славилась своими любовными победами. Она часто флиртовала с мужчинами, а до брака ещё и завела роман с российским персом пятью годами моложе: приезжала к нему в коммунальную квартиру на личном автомобиле с шофёром. Надолго и серьёзно она вышла замуж за композитора Родиона Щедрина — и все вокруг утверждали, что она ему изменяет. Среди любовников называли Роберта Кеннеди, Андрея Миронова и многих других.

Но те, кто знали Плисецкую близко, утверждали, что ей нравится флирт ради флирта, чувствовать себя желанной — и что мужа она любила горячо, беззаветно, во время гастролей названивала ему порой по международной связи. В тридцать-тридцать пять балерины обычно рожают ребёнка: именно в таком возрасте карьера танцовщицы заканчивается. Плисецкая на вопросы о ребёнке тоже отвечала: когда танцевать закончу. Но не заканчивала. Танцевать ей нравилось больше, хотя муж иногда заговаривал о детях.

Всё такое же немного неправильное Плисецкую привлекало. Хобби у неё было — собирать необычные, забавные фамилии. Высматривала их в газетных заметках, в титрах фильмов.

Майя всю жизнь оставалась худой, на вопросы о диете говорила — надо меньше есть. Но выбор продуктов, которые составляли её рацион, шокировал бы современных любительниц худеть. Плисецкая исключала из еды мясо, яйца, паслёновые, молочные продукты — и притом спокойно ела мучное и жирную селёдку. Селёдку она вообще обожала! В тридцатые годы это было самое доступное лакомство.

В советское время многие думали, что модные платья Плисецкая привозит из-за границы. Однако большинство своих нарядов она покупала дома, у фарцовщиков. Но мода не была её главным увлечением. Плисецкая была страстной футбольной болельщицей, в Мюнхене (после переезда) ходила на стадион чаще, чем в театры. В этом было что-то от её прабабушки — та обожала ходить в суды, болела почти всегда за ответчиков и даже угощала их пирожками. Других азартных зрелищ тогда в литовской дореволюционной провинции не было.

Мало кто знает, что Плисецкая не сама ушла из Большого театра с прицелом потихоньку переехать на запад — её уволили по достижении шестидесяти пяти лет. Майю увольнение обидело. После распада СССР она предпочла литовское гражданство и вообще к Москве очень охладела. Умерла она в неполные девяносто лет в Германии, где жила свои последние годы — умерла во время подготовки к своему юбилейному выступлению. Всё ещё танцовщицей.