Маркиза де Ментенон, тайная королева Франции, и её первая школа для девочек

Навещая детей, король волей-неволей заговаривал с их наперсницей... И вскоре обнаружил, что говорить с ней его тянет куда больше, чем с любой из известных ему женщин. Д’Обинье совмещала в себе все представимые достоинства: гугенотскую простоту, дворянское достоинство, замечательный ум, широкий кругозор, какую-то особенную, непоказную и притом не старательную нравственность и огромную доброту, особенно к детям.

Через пятнадцать лет знакомства он произвёл д’Обинье в маркизы де Ментенон и подарил ей имение её имени, возле Шартра. Ещё через пять лет причислил к дворовому штату законной дочери. Монтеспан отступила на задний план. На переднем оказалась... Жена короля. Ментенон, имевшая на Людовика уже огромное внимание, указала ему на то, что супруга и королева не должна пребывать в забвении.

Королевский двор было не узнать. «Даже кальвинисты завыли от тоски,» говорили о новых нравах Версаля. Людовик вдруг начал демонстрировать небывалые высоты нравственности и целомудрия, требуя того же от других. Все знали, откуда дует ветер, и Ментенон вскоре стала ненавистна дворянству. Тем временем королева умерла, и сорокапятилетний монарх тайно венчался с сорокавосьмилетней няней своих детей.

Когда Ментенон была малышкой, никто и представить не мог, что однажды она станет хотя и тайной, но королевой Франции, и установит в Версале строгие порядки. Девочка, крещёная Франсуазой, родилась в заключении. Её родители по приказу кардинала Ришельё содержались в крепости Ниор, прежде всего потому, что её отец был одним из предводителей гугенотов.

Когда девочке было четыре года, семейство д’Обинье выслали в Новый Свет, на Мартинику, остров в Карибском море. Позже из-за этого её звали «Прекрасной индеанкой», хотя, конечно, была Франсуаза не так уж прекрасна и тем более не индеанка. Когда ей было около десяти лет, её отец умер, и это дало возможность матери вместе с детьми вернуться во Францию.

Надо сказать, что, хотя родители Франсуазы были гугенотами, её саму крестили в католичестве — чтобы обезопасить. Времена были неспокойные: сегодня гугенотов ссылают, а завтра могут начать убивать...

В результате детство будущей маркизы де Ментенон протекало на фоне истового католицизма в сочетании с гугенотской суровостью воспитания. Последнее очень помогало переносить нищету — ведь д’Обинье теперь были нищи. Их приютила поначалу одна старая гугенотка, но потом, по настоянию самой королевы, Анны Австрийской, Франсуазу отдали на обучение в монастырь урсулинок.

Монастырские нравы Франсуазе пришлись не по душе. Много позже она чётко решила для себя, что такое обращение с детьми никуда не годится, и со своим проектом школы для девочек во многом шла от обратного. «Упрямую гугенотку» в католическом монастыре не щадили, каждое её живое движение трактовали как мятежность, которую обязательно надо сломать. Вдобавок к такому обращению в пятнадцать лет Франсуаза осиротела окончательно.

Казалось, когда её в семнадцать выдали замуж за пожилого, почти парализованного поэта Скаррона, это только стало очередной бедой для Франсуазы. Но подбирала мужа девушке тётя, и выбирала она из соображений его доброты. Доброта — это то, чего Франсуазе последние несколько лет очень не хватало. Молодой жене Скаррон во всём потакал. К её услугам были не только его ласковое слово, но и его обширная библиотека, на которую Франсуаза набросилась с жадностью. Прочитанное она обсуждала с мужем, а потом и не только с ним — их гостиная превратилась в салон, где собирались поэты, писатели и драматурги, привлечённые как славой и острым словом мсьё Скаррона, так и обаянием и умом молодой мадам Скаррон.

Позже Франсуаза вспоминала свой первый брак как лучшие годы жизни. Она была свободна, она была обожаема, она была известна и, главное, на некоторое время забыла о нищете. После смерти мужа Франсуаза снова осталась без средств к существованию. Предложение мадам де Монтеспан присматривать за её детьми стало для Франсуазы настоящим спасением.

Став королевой, маркиза де Ментенон не успокоилась на том, чтобы приучить короля к чтению Библию и размышлению о своём королевском долге. Она решила создать школу для таких девочек, какой когда-то она была сама: нищих сирот из благородных семей. Более того, это не должна была быть типичная монастырская школа — ни в коем случае!

Через три года пансион Сен-Сир открыл свои двери для двухсот пятидесяти девочек. Отбор в новую школу был строжайший, его производил лично Людовик. Он проверял происхождение каждой девочки — по отцу они должны были быть дворянками не меньше, чем в четырёх поколениях. Предпочтение отдавалось дочерям офицеров, особенно погибших на службе. Принимались девочки как из Парижа и окрестностей, так и из провинции. Один раз были даже приняты две девочки из Канады.

Сен-Сир стал не только первой светской школой для девочек во Франции, но и первой школой, где девочки надели коричневую форму. Только их форма была сшита из кисеи и соответствовала придворной моде — ведь девочки были дворянками. Единообразие костюма разбавлялось цветными лентами, которые обозначали, в каком девочка учится классе. Самые младшие воспитанницы, семи-десяти лет, украшали платье самыми яркими лентами — красными. Девочки одиннадцати-четырнадцати лет отличались зелёными лентами, пятнадцати-шестнадцати — жёлтыми и семнадцати-двадцати — синими. Голову покрывал белый чепчик. Все учительницы одевались в чёрное, и толпа девочек на их фоне выглядела довольно нарядно.

Младший класс, конечно, учился читать, писать и считать, знакомился с основами веры, изучал латынь и жития святых, но дальше добавлялись совсем не монастырские предметы. «Зелёные ленточки» углублённо изучали французскую литературу и латынь, и вдобавок — историю и географию (что для девочки-сироты казалось в те времена совершенно излишним, будь она хоть трижды дворянкой, да и для благополучных девочек было необязательной программой). «Жёлтым ленточкам» к программе добавляли пение, музыку, бальные танцы и рисование.

Старший класс по сути уже готовили к замужеству, рассказывая о том, как обращаться с мужем, детьми и слугами и как держать дом, а пока они официально учили геральдику и историю Церкви и помогали по хозяйству — ухаживали за заболевшими в лазарете, накрывали в столовой и учились шить платья и бельё, заодно одевая себя и младших. Каждой выпускнице выдавалось королевское пособие в три тысячи ливров. Достаточно для того, чтобы перебирать женихами или внести взнос в монастырь, если девушке хотелось стать монахиней.

Чтобы жизнь девочек не состояла из зубрёжки, им предлагались такие развлечения, как прогулки по обширному саду, игра в шашки и шахматы, обширная библиотека с книгами, отобранными лично тайной королевой и любительский театр, в котором ставили пьесы из этой библиотеки или написанные самой де Ментенон. Хотя девочек никому не показывали и никуда их не выпускали, оберегая их нравственность от охотников за невинными и простодушными, нельзя сказать, что воспитанницы жили как в заточении, и скромность их быта не переходила в суровость.

Казалось бы, невиннее и полезнее такого заведения быть не могло ничего, но его работа и устройство вызвали огромное недовольство католической церкви: как это можно воспитывать девочек вне монастырей? Через шесть лет работы школы де Ментенон пришлось уступить её церкви. Сен-Сир стал монастырским приютом, все воспитательницы встали перед выбором: принять монашество или уйти. Только на таких условиях школа смогла продолжить существование.

В 1717 году Пётр I, много слышавший об этом чудесном заведении, поставлявшем лучших невест Франции из числа тех, к которым не прилагается могущественная семья, лично навестил и монастырь, и его основательницу. По сути, по образцу школы Сен-Сир были созданы позже все девичьи пансионы Европы, включая Смольный институт.

Воспитанниц и воспитательниц прогнали, а здание отдали под военный госпиталь. Позже Наполеон, желая восстановить образовательное учреждение, но питая неприязнь к идее женского образования, устроил в Сен-Сир военную академию для юношей. Де Ментенон, в любом случае, этого не увидела. Она умерла в стенах Сен-Сир — в стенах нового дома для таких девочек, как она.