Льюис Кэрролл, слишком сильно любивший девочек, и его настоящие грехи

Память о священнике должна была остаться... невинной, максимально невинной. Так, как это видели девы викторианской эпохи. Ни в коем случае не должно было остаться обнажённой натуры – ни в его фото, ни в упоминаниях картин в галерее, которую он любил посещать. Исчезнуть должны были некие юные особы, которым помогал финансово знаменитый Льюис Кэрролл, он же Чарльз Лютвидж Доджсон, и увлечение – подумать только! – театральным лицедейством. По счастью, Доджсону хватало при жизни ума избегать мальчиков, так что тот грех, что обычно приписывали священниками, совершенно точно нельзя было за ним заподозрить.

Так, стараниями благонравных и очень любящих своего беспутного братца женщин появился новый Кэрролл. Никаких женщин. Никаких мальчиков. Только девочки. Льюис Кэрролл вошёл в историю любителем маленьких девочек. И невинно это смотрелось только на момент его смерти.

С тех пор получил распространение психоанализ. Начали открыто обсуждать педофилию – ибо, пока врага не назовёшь по имени, его не победишь. Дружба с девочками выросла в новый миф о Кэрролле. И от него уже отпочковался миф об особой одержимости одной-единственной девочкой Алисой, которую он, будто бы, пронёс сквозь всю свою жизнь. В конце концов, он посвятил ей две свои книги – а психоанализ учит нас, что импульс всякого творчества лежит в эротическом влечении. Потому-то, мол, художники и совращают натурщиц. Потому-то, мол, режиссёр не может не переспать с актрисой.

Реальный преподобный Доджсон-младший был очень странным человеком. По крайней мере – для своих современников. Ему было что скрывать – и он всю жизнь пытался это скрыть. Книги по феминизму в своей библиотеке. Своё активное общение с девушками, большинство из которых пересекло рубеж в шестнадцать лет. И – кто знает, что ещё? Ведь из его дневника оказались вырваны целые страницы. Многое в нём находили странным. Например, его одержимость постановочными фото. Обязательно с переодеваниями, с долгим подбором позы – и то, что на время съёмок он превращался из милого молодого профессора в почти тирана.

Мальчик Льюис довольно долго был в своей семье единственным мальчиком среди девочек, да и когда родились другие мальчики – обожал проводить время со своими сёстрами. В то время в детских была популярна игра в переодевание. Девочки переодевались в принцесс и нимф, русалок и ведьм.

Лютвидж, который проводил много времени со своими сёстрами, не мог не играть с ними. Быть может, полагали позже исследователи, именно сюда уходят корни его дружбы с девочками и его постоянного стремления снимать их переодетыми. Кто знает, может, сам он до конца жизни считал себя девочкой и... переодевался. Кто знает, может быть, у него было ещё больше причин чувствовать себя девочкой?

На многих фотографиях он выглядит очень... милым. Несколько женоподобным. Таким скромным, таким мягким. Если у него были гормональные нарушения, это объясняет, почему «девочка» Лу (как это имя легко переделывается в Луизу!) никогда не женился, в отличие от многих других священников...

Нет сомнения и в том, что, когда Льюиса отдали в закрытую школу для мальчиков, которая славилась своими регбистами, ему пришлось туго, и слово «девчонка» он слышал постоянно. Быть может, его слова о том, что он любит детей, но ни в коем случае не мальчиков, связаны не с опаской оказаться заподозренным в бойлаверстве. Быть может, это эхо – в лучшем случае – побоев и унижений, которыми славятся закрытые британские школы для мальчиков? Быть может, именно там он приобрёл своё знаменитое заикание, делавшее его болезненно стеснительным. Как тут не возненавидеть мальчишек!

Но нет, позже преподобный Льюис, общаясь с семьями своих коллег по колледжу, спокойно реагировал на мальчиков, делал их фотографии для семейных альбомов, спокойно составлял из них многофигурные композиции, когда ему не хватало девочек-моделей (но, конечно, лишь только если с ними была старшая сестра! – всё очень прилично!)

Быть может, вся странность Льюиса была только в том, что он, любя своих сестёр, принял за аксиому, что девочки – такие же дети, а не маленькие женщины. Что им нужны приключения, что им нужны свои героини, что они имеют право учиться математике и знать Шекспира – да, он специально отредактировал шедевры Шекспира так, чтобы до их изучения допустили и девочек, что прежде того было немыслимо. Хотя нет, конечно, странностей было куда больше.

Льюиса Кэрролла и Маргарет Кэмерон называют пионерами фотоискусства – именно постановочной фотографии, а не фоторепортажа или семейных портретов. Притом Кэрролл, надо сказать, оставил так много семейных портретов своих коллег и их чад и домочадцев, что их количество спорит с количеством фотографий девочек, которое принято теперь называть подозрительным. Оба, и Кэрролл, и Кэмерон, тем не менее, обычный фотопортрет рассматривали как ремесленничество – они считали, что фотография может со временем полновесно заменить живопись и имеет смысл для этого перенести в новый вид искусства проверенные живописные приёмы.

Разница была в подходах. Кэмерон считала последним словом в искусстве живопись прерафаэлитов – ореол волшебства, потусторонности. Чтобы добиться его, она не только ставила мистические или сказочные сюжеты на своих моделях, но и снимала фотографии в лёгкой расфокусировке – словно подёрнутыми нежнейшей дымкой. Кэрролл же такую манеру терпеть не мог. Он был преданным поклонником салонной живописи – такой милой, такой доброй, и особенно его волновали сложные композиции из двух и более фигур.

Те, кому доводилось встречать преподобного Доджсона в галерее перед картиной с голыми нимфами, чувствовали замешательство. «Изучаю искусство, композицию», – обернувшись, пояснял с кроткой улыбкой священник, а над его головой сквозь венчик русых волос светили розоватые нимфины перси.

Что поделать, салонная живопись была переполнена голыми телесами. Во-первых, они, конечно, удовлетворяли спрос на эротические ощущения... Во-вторых и в главных, викторианцы были уверены, что именно так и выглядит античность – все вокруг голые в красивых позах стоят. Так что светились с полотен не только розоватые нимфы, но и бугристые от мускулов герои, и голопопые амуры, и рыдающие над погибшими – обязательно нагими персями кверху – матерями голые дети обоих полов. Может, и правда, трудновато бывало преподобному изучать композицию, обходя обнажённую натуру по дуге.

Фотографии Кэрролла, в конце концов, подтверждают его страсть к композициям из двух, а лучше трёх детей (обычно девочек, но за неимением оных сходили и мальчики Китчин – конечно, совместно со своей старшей сестрой Экси Китчин). Выбор семей для дружбы у Кэрролла, надо сказать, тоже отдавал... многофигурностью – он явно предпочитал семьи не просто с дочерьми, а с тремя девочками схожего возраста.

Кроме троицы Лидделл, к которой принадлежала Та Самая Алиса, это были девочки семей Хатч и Харрингтон. Пытался он составлять композиции и из сестёр Эллисон, и из сестёр Дайкс, но те оказались мало приспособлены к труду моделей. Разве что изобразить спящих могли – что, конечно, было в самый раз для салонной живописи, но всё же – не то, не то...

В середине девятнадцатого века фотография была делом неспешным. И одно дело было – не шевелясь просидеть в кресле, пока делают твой портрет для семейного альбома, и другое – удерживать подолгу нужную позу и нужное выражение лица.

О, да, у Кэрролла было особое пристрастие к Троице Лидделл и особенно к Алисе. Достаточно посмотреть на их многочисленные фотографии, чтобы догадаться, какая страсть лежала в основе этой привязанности. Алиса и, в меньшей степени, Лорин и Эдит отлично позировали. Ещё бы – это были очень стойкие девицы, воспитанные суровым отцом в спартанских условиях. Каждое утро и вечер они, например, принимали холодные ванны – будь то лето или зима. И в то же время они были полны творчества и легко выступали сотворцами новых фотографий.

Алиса позже даже пыталась брать уроки живописи – но их давал ей Джон Рёскин, прерафаэлит, известный своим пристрастием к не совсем зрелым девушкам, так что со временем к этим урокам Алиса охладела. Рёскин известен тем, что, женившись на Эффи Грей, не смог вступить в супружеские права, потому что обнаружил на теле Грей... волосы. И, вероятно, другие знаки половой зрелости. Они развелись, и после Рёскин восемь лет ухаживал за девочкой по имени Роуз, ожидая, когда сможет сделать ей предложение. Роуз выросла, но Рёскину дали от ворот поворот после того, как родители уточнили письмом у Грей причины их с Рёскином развода.

Да, хотя в викторианские времена обнажённые дети считались невинным зрелищем – педофилы существовали и тогда. А Кэрролл фотографировал детей и обнажёнными. Всегда в присутствии их матерей. Больше всего Кэрролл боялся потери репутации.

Девочки не только заглядывали к священнику в гости. Порой он договаривался о том, чтобы ему на несколько месяцев в гости прислали его маленького дружка (a childfriend). Так случилось, например, с актрисой Изой Боумен. Она оставила воспоминания о Кэрролле, в которых всячески подчёркивала, что ей было в те времена лет одиннадцать, и что Кэрролл просто «очень любил детей». Эти воспоминания послужили одной из основ мифа о Кэрролле – прообразе Гумберта Гумберта.

Но изучение биографии Изы даёт совсем другую картину. Кэрролла она посещала четыре лета подряд – со своих шестнадцати до своих двадцати лет. Он также оплачивал её занятия, необходимые для актёрской карьеры.

Немного другая картина вырисовывается? Её можно усугубить. Кэрролл оплачивал занятия молодым актрисам – как правило, девочкам из профессиональных актёрских семей – и постоянно зазывал их в гости. Были при этом девочки того возраста, когда к ним, скорее применяют слово «девушки». Кэрролл поддерживал дружбу с большим количеством актёрских семей, был вхож в гримёрки, где артистки занимались так милым его сердцу переодеванием, и всё это, конечно, просто потому, что очень любил искусство – а значит, и театр.

Когда знакомые встречали преподобного Доджсона в театре, уставившегося в бинокль на сцену, где молодые девушки изображали декольтированных Розин и других милых молодых героинь популярных пьес, он, кротко улыбаясь, так и пояснял – есть, мол, страсть... Люблю театр очень. Опять же, для фотоискусства изучить подачу героев, образы очень полезно. И далеко-далеко на сцене сквозь венчик нежных русых волос священника блистали юные актрисы. Часть из них – давние друзья преподобного, выучившиеся на его деньги.

И за этот грешок хватались исследователи: девушки, которые приезжают в гости, девушки, которым помогают финансово – как пикантно! В центре таких историй актрисы оказывались постоянно. А потом воспитывали невесть откуда взявшихся детей или становились бесплодными после неудачного аборта.

Но ни одна юная актриса (средний возраст которых чем дальше, тем больше увеличивался – в пятьдесят Кэрролл уже считал достаточно приличным пригласить развеять его старческое одиночество девушку двадцати пяти лет), ни одна студентка, с которыми, начав преподавать девушкам математику, Кэрролл общался очень тепло – ни одна из них не замечена ни в невесть откуда взявшихся детях и других скандальных историях именно с преподобным. Может быть, конечно, он тайком переодевался в их одежду (есть и такая теория) – но это грех только в религиозном смысле слова. В житейском – просто причуда.

Однако Кэрролл был однажды замешан в настоящем скандале. И этот скандал был вокруг дочери его коллеги, профессора. Только в наше время его бы, пожалуй, не поняли. То ли спутав возраст своей собеседницы, то ли забыв, что перед ним – далеко не актриса, Кэрролл на прощание поцеловал её в щёку. Присутствовавшая при этом (естественно) мать была эпатирована. Кэрролл немедленно прослыл стареющим эротоманом. Ему отказали от домов, где были дочери с признаками полового созревания. От ужаса Кэрролл забросил литературу, фотографию и преподавание – и свёл до минимума все контакты. Угадайте, оставили ли эту историю благонравные сёстры преподобного Доджсона в его официальной биографии? Правильный ответ: конечно, нет.

Преподобный Доджсон вошёл в историю любителем маленьких девочек. Но знаете что? Он им и был. В лучшем смысле этого слова. Надо очень любить девочек, чтобы давать им приключения, когда им положены только нравоучительные книжки с чаепитиями и бесконечной заботой о других. Надо очень любить девочек, чтобы вызваться преподавать им математику в колледже, когда все остальные профессора негодуют такому нововведению вообще. Надо очень любить девочек, чтобы продавливать идею давать им то же образование, что и мальчикам. И очень их любить, чтобы ни разу не предать их доверие.