«Любовь в женском обличии»: история Марины Цветаевой и актрисы Софьи Голлидэй
Маленькая Инфанта
Зима 1918−1919 годов для Марины Цветаевой выдалась непростой. Она осталась в Москве одна с двумя дочерями — семилетней Алей и двухлетней Ириной. Сергей Эфрон ушел на фронт. Вокруг холод, голод, незнакомые порядки, новый мир, к которому поэтесса абсолютно не приспособлена. Единственное, в чем она находит отдушину — это стихи и мимолетные увлечения, благодаря которым Цветаева еще чувствует себя живой.
Одним из таких увлечений был артист театра-студии Вахтангова Юрий Завадский. В декабре Марина читала перед студийцами свою повесть «Метель». После выступления поэт Павел Антокольский познакомил ее с Софьей Голлидэй.
«Передо мной маленькая девочка. Знаю, что Павликина Инфанта! С двумя черными косами, с двумя огромными черными глазами, с пылающими щеками. Передо мною — живой пожар. Горит все, горит —вся... И взгляд из этого пожара — такого восхищения, такого отчаяния, такое: боюсь! такое: люблю!» — напишет потом Цветаева в своей «Повести о Сонечке». Она называла ее только так, уменьшительно-ласкательно: Сонечка. В их дружбе Марина была старшей, более опытной, хотя так же мало приспособленной к окружающей действительности. Сонечка стала регулярно приходить в гости к поэтессе, в ее небольшую квартирку в Борисоглебском переулке.
Ее полюбили дети Цветаевой, а их общая любовь — Юрий Завадский — объединив двух женщин, словно отошел на второй план. Именно Марине Соня поверяла все свои «любови» и театральные обиды, когда ей не давали роли. При этом в те годы Голлидэй была довольно известной в Москве актрисой. «Сонечку знал весь город. На Сонечку — ходили. Ходили — на Сонечку. — "А вы видали? Такая маленькая, в белом платьице, с косами... Ну, прелесть!" Имени ее никто не знал: "такая маленькая"...» — писала Цветаева.
Такие разные Софьи
Хрупкость, романтичность, женственность — это было совсем не похоже на предыдущую любовь Марины к другой Софье. Поэтесса и литературный критик Софья Яковлевна Парнок была в ее жизни чуть больше полутора лет. Властная и сильная, Парнок после единственного неудачного брака прекратила всякие отношения с мужчинами, а Цветаеву полюбила по-настоящему. Муж Марины тогда самоустранился, решив, что эти отношения постепенно сойдут на нет сами собой. Так и вышло. Через полтора года близкой дружбы Цветаева застала в комнате Парнок другую женщину — и покинула ее навсегда.
Возможно, помня этот болезненный для нее опыт, к Сонечке она относилась бережно. Называя ее своей «любовью в женском обличии», Марина при этом ни разу не позволила себе ничего большего, чем дружеские объятия. «Мы с ней никогда не целовались: только здороваясь и прощаясь. Но я часто обнимала ее за плечи, жестом защиты, охраны, старшинства...»
Прощание и прощение
Цветаева пыталась помочь Голлидэй и в профессии: специально под нее писала пьесы, поэмы — но ни одна из них так и не была поставлена. После короткого периода известности (благодаря успеху спектакля «Белые ночи») Сонечка вновь оказалась не востребована. Отчаявшись, она согласилась на предложение провинциального театра — и уехала из Москвы. Их душераздирающее прощание Цветаева описала в своей «Повести о Сонечке»:
«...Марина, если вы когда-нибудь узнаете, что у меня есть подруги, подруга, — не верьте: все тот же мой вечный страх одиночества, моя страшная слабость, которую вы никогда не хотели во мне признать. И — мужчина — не верьте. Потому что это всегда туман — или жалость — вообще самозабвение. Вас же я любила в здравом уме и твердой памяти и все-таки любила — безумно».
Больше они не виделись. Через какое-то время от других людей Цветаева узнает, что Сонечка была в Москве и не зашла к ней. Потом — что актриса вышла замуж (за директора провинциального театра, которого никогда не любила). А через много лет, в эмиграции во Франции, Цветаева получит письмо с известием о Сонечкиной смерти от рака желудка, случившейся три года назад. Она сразу же сядет писать повесть о подруге, которая была в ее жизни так мало, но значила — так много. Цветаева поняла и простила свою подругу — посмертно.
«Сонечка от меня ушла — в свою женскую судьбу. Ее неприход ко мне был только ее послушанием своему женскому назначению: любить мужчину — в конце концов все равно какого — и любить его одного до смерти».