Кого на самом деле любил «комик с грустными глазами» Готлиб Ронинсон

Ему очень хотелось петь, и в детском хоре, который он посещал, его считали талантливым и предсказывали, что после возрастной ломки голоса у Ронинсона сформируется отличный тенор. Юноша мечтал о карьере оперного певца — но из этого ничего не вышло. Разочарование ждало его и в мимическом ансамбле — его пришлось покинуть.

О службе в армии нечего было и думать — парня с врождённой эпилепсией признали негодным к строевой службе. Когда началась Великая Отечественная, ему было 25 лет, он был студентом Щукинского училища. Будущему актёру поручили эвакуировать в тыл детские учреждения Москвы. Так Ронинсон (и мама, разумеется) оказался в городе Верхнеуральске Челябинской области. Работал воспитателем детского сада, собирал по поручению райкома продукты для освобождённых от фашистов районов. Организовывал концерты, на которых выступали эвакуированные, — а весь сбор от концертов отправляли на дело обороны. За активную работу в эвакуации Ронинсона наградили медалью.

После Победы он вернулся в Москву, окончил «Щуку» и был принят на работу в Театр на Таганке. Этот театр стал для Готлиба вторым домом почти на полвека. Нет, у него практически не было главных ролей — но было множество интересных эпизодов, его любили зрители. В каждую свою роль актёр вкладывал всю душу, старался сделать её запоминающейся. Например, в спектакле «Товарищ, верь...» Ронинсон блистательно исполнял роль цыганки: появлялся перед публикой в разноцветных юбках и платке, наброшенном на плечи, тряс «золотыми» серьгами, строил глазки (ярко подведённые!), плясал и пел душещипательный романс. Каждый раз этот номер срывал овации, зрители хохотали до упаду.

Да, ролей в театре было у него немного, поэтому приходилось «добирать» творческими вечерами, участием в концертах, записями на радио. Ронинсон хорошо пел, у него превосходно получались остроумные пародии. Скоро зрители начинали смеяться, только увидев артиста на сцене: они уже знали, чего от него можно ждать, и заранее предвкушали удовольствие. В Театре на Таганке его звали «дядя Гоша», уважали и любили.

Но всякий раз его успокаивали и уговаривали остаться. Так он и остался на Таганке — до своего последнего дня. За ним гурьбой бегали дети актёров — он с лёгкостью находил с ними общий язык, ребятишкам было с ним интересно. Рассказывали, будто «дядя Гоша» умеет снимать головную и зубную боль — мол, ему достаточно просто поводить руками над больным человеком, и всё пройдёт. Его даже звали в шутку «министром здравоохранения», а Владимир Высоцкий посвятил ему шуточные стихи.

Но по-настоящему знаменитым Готлиб Ронинсон стал после того, как его начали снимать в кино. Первую заметную роль он сыграл в 50 лет — зато сразу у мэтра кино, Эльдара Рязанова, в комедии «Берегись автомобиля». Ему досталась роль начальника Юрия Деточкина — доброго и несколько наивного человека, которому приходится то и дело отпускать своего подчинённого в отпуск за свой счёт, к якобы больным родственникам. Ронинсон сумел придать своему персонажу яркий характер и не затеряться в созвездии таких актёров, как Смоктуновский, Миронов, Ефремов, Папанов. Его запомнили, его появление на экране снова вызывало улыбки и смех.

Потом были «Зигзаг удачи», «Ирония судьбы, или С лёгким паром!», «12 стульев», «Афоня»... Гротескные комедийные роли удавались Ронинсону лучше всего. В образе наивных недотёп он переходил на робкую, чуть заикающуюся речь, а вместе с неповторимой мимикой и убийственно серьёзным лицом получалось очень смешно. Стоило Готлибу произнести в кадре одну фразу — и она тут же становилась крылатой. «Это нахальство, обнимать мою жену! Это даже я себе не дозволяю!», «Скажите, а двести рублей не могут спасти гиганта мысли?», «Не надо фамильярностей!», — помните? Его называли «рыцарем нелепых образов» и «мастером гротеска».

Когда пришли 90-е, Готлибу Ронинсону трудно было смириться с происходящими переменами. Он держал на сберкнижке какие-то сбережения, тратил мало: мама умерла, а он так и остался один, не обзавёлся ни женой, ни детьми. Как рассказывали друзья актёра, он завещал всё, что успел накопить, детскому дому. Но в один момент его сбережения, как и всех остальных граждан страны, обесценились. Исчезли. Его это потрясло. На нервной почве обострились все болезни, да и возраст давал о себе знать. Ронинсон не жаловался, но был бесконечно одиноким. Когда он выходил на улицу, к нему тут же слетались птицы со всей округи — он подкармливал их крошками и зерном. А если вдруг подходили люди за автографом — отмахивался: «Что вы, я не артист, я бухгалтер. Вы спутали». Только детям не отказывал — подписывал открытки и фотографии.

Коллеги сразу встревожились — Готлиб никогда не позволял себе пропускать спектакли, он ни разу за всю жизнь не опоздал ни на одну репетицию. Придя к нему домой, они застали своего товарища мёртвым — он скончался от инсульта. За несколько лет до смерти Ронинсон заказал себе надгробную плиту со скромной надписью и попросил друзей поставить ей на могилу, когда придёт время. В этом был он весь — не хотел никого напрягать даже после смерти, сам обо всём позаботился заранее.