Когда встретимся с Оськой: лучшая история любви
Безумно сошлись
Они встретились в Киеве, в веселом мае 1919 года, в богемном клубе «Хлам», переделанном из подвала гостиницы. Мандельштам вошел и сразу приметил худенькую, глазастую девушку. Наде было 19 лет, она считала себя художницей. Осип читал стихи – а в те годы он читал стихи везде и всюду – и смотрел только на нее. Позже они поднялись в номер Мандельштама.
Как-то сразу стало понятно, что это навсегда. Утром купили на подворье Михайловского монастыря два дешевеньких кольца. Надя повесила свое на цепочку, Осип спрятал свое в карман. Мандельштам не мог оставаться в Киеве, после ухода большевиков для него это было опасно, и он уехал, но сказал Наде, что обязательно вернется за ней. Юг России в те годы лихорадило; в своих скитаниях поэт два раза был арестован – в Феодосии врангелевцами (вызволил его оттуда Волошин) и в Батуми. Добравшись до Петербурга, Осип с головой окунулся в жизнь литературной богемы, но глазастая художница не выходила у него из головы. В 1921 году он вернулся за ней в Киев.
Они были безумно влюблены друг в друга. В мемуарах о том времени часто можно встретить что-то вроде: « а потом пришла влюбленная пара, Осип и Надя».
Мужской костюм
Петербургские знакомые вспоминают, как Мандельштам привел к ним знакомиться Надю, закрывая шляпой прореху на своих штанах (у всех гениальных поэтов того времени в гардеробе были всего одни брюки).
И каким-то чудом она была прекрасной хозяйкой. «Кто бы мог подумать!», — поражался Осип, уплетая ее пирожки.
Надя первой в Петербурге начала носить мужской костюм, задолго до Марлен Дитрих. Она коротко стриглась, презирала моду, а еще была невероятно умной – позже, во время Великой Отечественной, она легко сдаст выпускные экзамены филологического факультета в Ташкенте. Осипа это иногда раздражало, он предлагал:
Они жили, почти не расставаясь, разве что Надежда уезжала в Ялту, когда обострился туберкулез. Жили бедно: Надя зарабатывала редактированием чужих текстов, Мандельштам – переводами. Он пробовал добывать деньги литературным трудом, но во всех издательствах его расхваливали, а договоров почти не заключали.
Беззащитная принцесса
Как почти все поэты, Осип был увлекающимся, и однажды привел в дом свою старую знакомую, Ольгу Ваксель: красавицу с капризным и одухотворенным лицом, которую все называли Лютиком . Стриженная, измотанная болезнью Надя внешне сильно уступала Лютику: беспечной, увлекающейся, изящной. Даже Ахматова, скупая на похвалу, называла Лютика признанной красавицей. Надежда Яковлевна называла Лютика «беззащитной принцессой, заблудившейся в жизни», а Лютик ценила Надю как добрую, хотя и «прозаическую» женщину.
Есть две версии воздушного романа Мандельштама с Лютиком. По одной – он сходил с ума по женщине, которая отказывалась «брать чужое». После безумной сцене в «Англетере», где он плакал, стоял на коленях и умолял его пожалеть, гордая красавица ушла и отказалась видеться с Мандельштамами.
По другой – треугольник распался после того, как в гости к Мандельштамам зашел отец Осипа. Он увидел, как сын сидит между больной женой и цветущей Ольгой и выдал такую сомнительную шутку: «Вот хорошо, Ося, если Надя умрет, у тебя будет Лютик». Вскоре после этого Надя написала прощальную записку, собрала чемодан. Они встретились с Осипом в дверях – после этого он отказался от всех встреч с Ваксель.
Мы живём, под собою не чуя страны
В 1934 году Осип Эмильевич написал свое знаменитые антисталинские стихи: «мы живем, под собою не чуя страны». Нашелся доносчик – Мандельштама арестовали и отправили в ссылку в Воронеж. Надежда Яковлевна поехала за ним. Они делили на двоих нищету, голод, трудности. Каждые несколько месяцев она ездила в Москву и там ходила по чиновничьим кабинетам, пытаясь добиться смягчения наказания для мужа.
Срок ссылки кончился в 1937 году. Супруги вернулись в Москву, но вскоре поэта снова арестовали. Свое последнее письмо он написал из пересыльного лагеря из Владивостока:
«Родная Надинька, не знаю, жива ли ты, голубка моя».
Он не успел получить ответ:
«Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память. <..> Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному — одной. Для нас ли неразлучных — эта участь? Мы ли — щенята, дети, — ты ли — ангел — ее заслужил? И дальше идет все. Я не знаю ничего. Но я знаю все, и каждый день твой и час, как в бреду, — мне очевиден и ясен. <...>
Знаешь ли, как люблю? Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе... Ты всегда со мной, и я — дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, — я плачу, я плачу, я плачу.
Это я — Надя. Где ты? Прощай. Надя. 22 октября, 1938 г».
Надежда Яковлевна умерла в 1980 году. Двадцать лет она петляла по огромной стране, меняя захолустные города, и терпеливо ждала часа, когда можно будет достать из тайника и опубликовать стихи Мандельштама. Как написал потом Бродский, ей удалось переупрямить время и совершить невозможное, сохранить стихи мужа.
«В сущности, никому не могла я признаться, что не живу, а просто жду, затаившись, когда я снова стану собой и смогу открыто сказать, чего я ждала и что хранила...».
Ее вела и грела вера в то, что после смерти она обязательно встретится с мужем. Она часто так и говорила: «вот, когда мы встретимся с Оськой»..
— Ни в коем случае! - запротестовала Надя. – Он тогда поймет, что это можно зашивать!