Как дамы в незавязанных кимоно создали японскую литературу
Когда японцы стали японцами
Предки японцев были колонизаторами на островах, населённых предками айну — теми, кого сами японцы обычно обозначают как «эмиси». Долгое время колонизаторам, даже уже сильно разбавленным перешедшими на их сторону местными князьками, было важно сохранять культурное родство с родиной. Всё китайское для японцев имело огромное значение, и никто не пытался превзойти китайскую литературу — а значит, незачем было творить новое. Всё уже создано в великом Китае.
В эпоху Хэйан — самую утончённую из японских эпох — произошёл радикальный переворот в самосознании. Японцы вдруг стали воспринимать себя отдельной нацией. Для японской элиты стало важно одинаково отделять себя и от китайской, и от «презренной» аборигенной культуры, и были разработаны новая эстетика, новая философия, новое искусство.
Китайским нарочитости, монументальности и любви к украшательству молодая японская нация противопоставляла естественность, любование мимолётным и хрупким и лаконичность, вплоть до суровости. Выразителями нового отношения к себе были, прежде всего, женщины.
Естественными были женские распущенные волосы — в противопоставление вычурным укладкам китаянок и практичным причёскам крестьянок и рыбачек (и эмиси). Естественными были незавязанные кимоно, подобранные по цвету так, чтобы подчеркнуть единение японки с природой и её изменчивостью: и цвет, и узоры (стилизованные до крайней лаконичности, даже скупости черт изображения разного рода растений) подбирались под время года. Разве что макияж напоминал о китайском прошлом: японки точно так же густо накладывали белила.
Что касается нового, чисто японского искусства — именно в эпоху Хэйан фактически была рождена национальная литература. И рожала её, конечно, женщина. Точнее, несколько женщин. В этом, вероятно, тоже был скрытый вызов всему китайскому: трактаты и романы в Китае были уделом образованных мужчин, а не дам, выходящих из дома только в сад или храм.
Время для моногатари
В эпоху Хэйан были и стихи, и трактаты, но всё же её считают временем моногатари — щедро иллюстрированных повестей, и дзуйхицу — записки обо всём, что в голову пришло, которые со временем превратятся в классику японской литературы. И знаковые имена для этих жанров — женские, несмотря на то, что мужчины тоже пробовали писать моногатари.
Моногатари повествуют о выдуманных событиях, но, как правило, в любом случае реалистичны. Тремя главными повестями эпохи, определившими дальнейшее развитие японской литературы, считают «Повесть о Гэндзи» Мурасаки Сикибу, «Повесть об Отикубо» неизвестного, но предположительно женского авторства, и «Записки у изголовья» дамы, известной как Сэй-Сёнагон.
Кроме того, Хэйан — эпоха и поэтесс, чьи стихи потом войдут в классические сборники и будут известны любому образованному человеку. Легендарными поэтессами считаются Оно-но Комати, Исэ, Акадзомэ-эмон, Митицуна-но хаха. В Японии существует список из тридцати шести величайших поэтов средневековья — и в него входят все четыре дамы.
Влетают, как бабочки, и исчезают, как бабочки
Несмотря на то, что эти писательницы и поэтессы были гениями своей эпохи, им не дозволялась жизнь, хоть как-то отличная от жизни типичной аристократки-затворницы. Они невольно делили своих мужчин с десятками других женщин и мальчиков, им трудно было отправиться в путешествие, они переносили изнасилование в качестве обычного начала придворной любовной жизни или голод от потери мужа — ведь им нельзя было кормить себя самим.
Им приходилось общаться с интересными людьми через ширму и терпеть людей несносных, ничем им не полезных и не привлекательных, но способных легко испортить жизнь только потому, что у последнего придворного мужчины было возможностей для этого больше, чем у первой придворной женщины.
Оно-но Комати была удивительно красива — впрочем, возможно, красивой её делали её прекрасные стихи, потому что отличить друг от друга японских дам под густым макияжем было трудновато. Про её стихи, которые считались в её время «болезненными», позже скажут — опередили время.
Главная легенда, связанная с жизнью этой поэтессы, гласит, что в неё влюбился вельможа. Не оценив своего счастья, красавица заявила, что разделит с ним постель, только если он проведёт у её порога сто ночей. Вельможу условие только распалило — как романтично! войдёт в легенды! — и он исправно являлся каждую ночь, но на сотую замёрз насмерть.
Исэ родила от императора сына, который умер во младенчестве, и потом стала любовницей принца Ацуёси. Этот очередной роман стоит упоминания только потому, что от него родилась ещё одна поэтесса — прославленная Накацукаса. Потом она состарилась, и никому было не интересно следить за судьбой той, чьи стихи мог процитировать по памяти всякий.
Митицуна-но хаха до того, как её сын вырос и её стали называть по нему, была известна как дочь Томоясу (так и звали). Ей повезло куда больше, чем Исэ. Как и Акадзомэ Эмон, и Мурасаки Сикибу, и Сэй Сёнагон, мать Митицуна и дочь Томоясу была замужем, что частично давало ей защиту от посягательств. Мать Митицуна также считалась равной по красоте Оно-но Комати, но это не спасло её от охлаждения мужа после рождения сына.
Она исчезала так же стремительно, как появлялась на литературном небосклоне. Вот только оставляла след более яркий и долговременный, чем основательные мужчины вокруг, которые подписывали тысячи документов, про которых известно, какими домами в старости они владели и как прошло их детство.
Фото: Legion Media