Ирина, ангел-хранитель Петербурга: когда стать одной из Бенуа — это судьба

Когда в классе учительница стала зачитывать фамилии, чтобы познакомиться с учениками, и назвала Бенуа — Ира не выдержала, оглянулась. Больно значима была для неё эта фамилия. Мальчик Миша Бенуа ничем таинственным не выделялся, был симпатичным, и только. Автору азбуки он был внучатым племянником. Как и Ира, с детства много рисовал. В общем, в товарищи годился. Так, по-товарищески, и в Академию художеств вместе поступили. Ирина училась на архитектора, Михаил — конечно, тоже. Конечно — потому что они оба уже поняли, что всю жизнь будут бок о бок идти.

На первом же курсе Ирина столкнулась с тем, чего не могла понимать и принимать. На студенческом собрании решался вопрос о волчьем билете для одного из студентов — показался политически неблагонадёжным. На голосовании, казалось, все, кто присутствовал, подняли руки «за». Но на вопросе «кто против?» взметнулась одна рука — Иры Осиповой.

Через несколько дней эту руку со слезами целовал старый, известный в Ленинграде (и ещё даже Петербурге) профессор: «Вы одна не повинны в этом убийстве». От отчаяния тот студент покончил с собой на следующий после собрания день. У Иры это едва в голове укладывалось. Волчий билет был мерой царистских времён. Разве не наступили новые времена? Как так можно? Все тридцатые годы она не могла найти для себя ответа на этот вопрос — как так можно. Ведь в эти годы репрессировали многих Бенуа...

Но тридцать седьмой для двадцатипятилетней Ирины был годом счастья, а не горя. Они с Мишей Бенуа выпустились и, конечно, сразу поженились. Так сама Ира стала одной из Бенуа-Лансере-Серебряковых, самой легендарной художественной династии России. Вскоре родилась дочка. Ирина работала в мастерской архитектором-проектировщиком и преподавала графику в строительном техникуме, Михаил тоже вертелся как мог. Быт удавалось налаживать, а с культурной жизнью у обоих в семьях всегда был порядок — так что и в новой, общей семье сложилось так, что приходили другие молодые архитекторы, художники, их товарищи, говорили об искусстве, о настоящем и будущем лице города.

Великая Отечественная изменила всё. Михаил ушёл на фронт добровольцем. Ирина с дочкой остались в Ленинграде и наблюдали, как погибает город. В сорок втором году им удалось эвакуироваться. Их повезли в Барнаул. На одной из долгих остановок поезда ленинградки, большая и малая, пошли в баню — и напугали местных женщин. Пока Ирина и дочка мылись, стояла тишина — никто не болтал, не плескался. Женщины смотрели на два живых скелета, обтянутых кожей. Шутка ли, при росте метр семьдесят Бенуа весила сорок два килограмма. Это она взвешивалась в тяжёлом зимнем пальто — сейчас таких тяжёлых уже не знают.

В Барнауле молодёжи тоже надо было учиться, и Ирина Николаевна продолжила преподавать архитектурную графику. Для каждого, кто учился в те дни на архитектора, было ясно, что это «на потом». Потом, когда закончится Великая Отечественная, руины надо будет отстраивать и застраивать. Потом она обязательно кончится... Не верить себе в это запрещали даже в дни самых чёрных новостей с фронта. А стоило, наконец, ей закончиться — Ирина Бенуа еле довела учебный год до конца. Собралась почти лихорадочно. Поехала с дочерью домой, не зная, в общем-то, стоит ещё её дом или нет.

Команда реставраторов, куда сразу пошла Ирина Николаевна, для всех была ангелами города. Они восстанавливали его изуродованное, но так горячо любимое, так памятно-прекрасное лицо. Первым проектом Ирины стал, конечно, Корпус Бенуа Русского Музея. Вообще вся команда начала с нуля. Не было ещё таких методик, по которым восстанавливали бы настолько разрушенные города, не было ни малейшего опыта. Всё нарабатывалось в процессе.

В работе горели. Масштабы разрушений были такие, что боялись не успеть — как бы стихия не доделала чёрное дело за несколько лет. Ирине Николаевне пришлось промерять так много зданий, что очень скоро она научилась делать это с потрясающей быстротой и однажды на экскурсии в Латвии просто интереса ради за пару минут обмерила здание, которое осматривала. Тем более, что в её дамской сумочке рулетка лежала всегда.

Обычно вся слава достаётся тому архитектору, что строил, а не тому, кто восстанавливал. Но Ирина Бенуа спасла столько зданий, что стала буквально легендой сначала Ленинграда, потом — Санкт-Петербурга. Если кто-то сначала мог думать, что фамилию она взяла ради чужой славы — то после стало ясно, что эту славу она делами только приумножила.

Представления о реставрации у Ирины Николаевна были своеобразные. Технических параметров, художественных деталей ей было мало. Она, как артистка, входила в образ дамы нужной эпохи и осматривала здание её глазами. Потому что человек из другой эпохи — не поймёт до конца, сфальшивит. Так ей казалось. В моменты, когда Ирина Николаевна думала о работах «из образа», у неё даже речь менялась.

Вообще артистизма Ирине Николаевне было не занимать. Когда она начинала рассказывать, вспоминать что-то, слушатели, увлекаясь, обязательно говорили: вот бы записать. Но никто, конечно, не записывал — и очень жаль. Впрочем, не всегда хороший устный рассказ будет так же увлекательно смотреться на бумаге. Больше всего сил Ирина Николаевна потратила на восстановление дворца, в котором позже открыли музей семьи Бенуа. Ну, а как иначе. Бенуа были её судьбой — с того момента, как она открыла азбуку с волшебными акварелями.

Дожила Ирина Николаевна до девяносто двух лет. До последних моментов оставалась кокеткой. В детстве родители старались из неё с сестрой убрать всякую тягу к нарядам, любование собой. Не удалось. Взрослая Бенуа до последних дней любила туфельки на каблучке и хорошие духи. И до последних дней между пудреницей и помадой в её сумочке лежала рулетка.