Потёмкин: каково быть царским мужем, если царица предпочитает открытый брак

Принц не нашёлся, что ответить. Ведь выше любого из этих титулов был бы только супруг правящей императрицы, а императрица, как известно, оставалась вдовой. И сам Потёмкин, что тоже было известно, никогда ни на ком не женился. Если бы де Линь в тот момент поглядел на спутников князя, то они ответили бы ему неловкими взглядами. Все, буквально все при дворе российском — и многие при иностранных дворах — знали или догадывались, что свадьба всё же была. И у Екатерины II, и у Григория. Одна на двоих. Но раз не объявлено...

Конечно, на всякий случай Потёмкина, необъявленного принца-консорта, принимали по всей России если не как царя, то как члена царской семьи. Да и сам он себе требовал и подарков, и почестей, и нарядов таких, которые пристало бы носить только турецкому султану.

Слухи были бы сильнее и обширнее, имей возможность сплетники прочесть все те бесконечные записки и письма, которыми даже в самой дальней, самой долгой разлуке год за годом неизменно обменивались царица и князь. Раз за разом она обращалась к нему: «муж любезный», «муж милый», «муж бесценный»... И если в русском языке «муж» также значило «мужчина», то обращение на французском не давало повода для разночтений: «cher epoux» – «дорогой супруг».

Нет, недаром Павел I и наследником, и царём приходил в бешенство при упоминании Потёмкина. Для сына законного монарха, Петра III, тайный брак матери с выскочкой, офицером, был бы пощёчиной, ударом по чести... А больше Потёмкин Павлу ничего и не сделал. Павел не мог бы подтвердить слухи о втором замужестве матери лучше, чем своим бессмысленным гневом по отношению к давно почившему старику, одному из множества мотов, казнокрадов и самолюбцев ушедшей эпохи.

История любви Павла тоже была сложной. Читайте: Мария, невестка Екатерины: как из восковой принцессы получилась чугунная императрица.

Екатерина влюблялась всю свою жизнь, влюблялась каждый раз навсегда: натура у неё была пылкая. Но только об одном из своих возлюбленных она сказала, услышав о смерти, словно о законном соправителе-царе: «Теперь вся тяжесть правления лежит на мне одной». А ведь он поначалу, казалось, мог легко претендовать на роль фаворита — и только. По слухам, мать Потёмкина была удивительно красива. В таком случае он пошёл в мать: белокурый от природы, голубоглазый, с яркими губами, румянцем на щеках. А статью, видимо, в отца: высокий, с отличной осанкой, которая подчёркивала разворот могучих плеч, с широкой и мускулистой грудью.

Но полюбила его императрица за то, что с ним всегда весело. Екатерина, в отличие от Елизаветы, шутов при дворе не держала, находя особенной дикостью заставлять калек вызывать смех своими увечьями. Зато ценила веселье обычное, дружеское, в беседе. Потёмкин умел рассмешить её меткой шуткой, как никто. В его запасе был и сочный, часто грубоватый народный юмор, и отсылки к античным авторам, которых знал он великолепно, и модные комедии, и собственные замечания порой чисто психологического толка.

Все возлюбленные Екатерины отпускали ей комплименты, и только Потёмкин дурачился, играл, щекотал словами, чего не делал больше никто, и тем вскружил голову. Что тридцатипятилетний блондин на особейшем положении, сорокапятилетняя императрица давала всем понять ясно. Она сама наносила ему визиты, открыто, в царской карете, а не вызывала во дворец; он имел право являться в кабинет ли, в спальню к ней без доклада, без вызова. Куда бы он ни ехал, ему организовывали царский эскорт.

Личные покои Григория располагались в Зимнем дворце прямо над покоями царицы, словно женские комнаты в боярском доме — над комнатами мужа. Посещал свою царицу князь по винтовой лесенке, устланной зелёным (цвет любви в то время) ковром — в точности как фаворитка французского короля мадам Помпадур. Супруг оставался любовником в своих правах, и через всего два года идиллических отношений Екатерина ясно показала это, приблизив к себе нового молодого красавца, Петра Завадовского.

Гордость Потёмкина задета была тем сильнее, что познакомил Завадовского с Екатериной именно он — быть может, уверившись в непоколебимости своего положения после тайной свадьбы. Он ударился в дичайший разврат, объедался, пил без меры, рыдал и засыпал неверную супругу мольбами... Она отвечала ему ласковым, прохладным письмом, в котором стыдила за предрассудки. Мода того времени действительно диктовала от особ прогрессивных не препятствовать движениям сердца своих супругов — то есть жить открытым браком. В конце концов, и самого Потёмкина Екатерина не ограничивала в мимолётных романах...

Из истории с Завадовским князь сделал собственные выводы. Не в его силах было призвать супругу к верности. Он и сам продолжил свои похождения, чтобы быть прогрессивным супругом, а не жалким рогоносцем — и взял под контроль связи жены. Другой власти над ситуацией ему не светило. Григорий Александрович, князь, офицер, герой множества сражений, стал буквально поставщиком свежей плоти для императрицы.

Стоило ей заскучать возле одного фаворита (а они слишком трепетали, чтобы по-настоящему развлечь её), он представлял ей следующего, молодого, хорошего собой... И нередко глуповатого — потому что больше всего на свете боялся, что кто-то лишит его последнего преимущества перед другими мужчинами в глазах его жены. Ведь и его самого привёл к царице когда-то — просто из-за таланта смешить — её, казалось, постоянный отныне фаворит Григорий Орлов.

И тактика себя оправдывала. Потёмкин продолжал смешить царицу и обсуждать с ней их будущие великие дела — и тем постоянно оставался в её глазах на особом месте. Что касается великих дел, то восемнадцатый век для Европы был веком богатств, текущих из колоний. Практически все развитые державы могли похвастаться успешной колониальной политикой. Потёмкин предложил то же самое и России — только не плыть за новыми землями за моря, а искать их под боком. Отнять Крым у работорговцев-ногайцев, переманить запорожских казаков на службу, оставить Польшу под российским крылом, осваивать, тесня местные народы, прикавказские степи...

Они оба любили славу настолько же, насколько оба ценили веселье и простоту. Да, простотой в быту они были известны: она завтракала чашечкой кофе, которую варила сама, он любил есть чёрный хлеб и сырые овощи. Общие планы, общие интересы, общая гордость — вот что держало их вместе так долго, когда брак их уже не был связан постелью. И – нежность. Кажется, они не прекращали её испытывать или хотя бы выказывать ни на миг. Обменивались подарками, записками, ласковыми словами, мелкими услугами. Со стороны казалось, что отвернуть сердце императрицы от тайного мужа не может ничто. Только казалось.

За Потёмкиным знали множество причуд. Например, он, когда нервничал, грыз ногти. Екатерина находила его привычку и милой, и забавной, и, сочиняя правила поведения при ней придворных, в третий пункт списка добавила полушутливое: «ничего не грызть!» Все знали, у кого при дворе есть такая привычка — так что и адресат правила всем был известен. Сам же Потёмкин боролся с беспокойными своими зубами как мог: держал в кабинете яблоки или репку, чтобы было во что впиться зубами в минуты задумчивости. Огрызки он, не задумываясь, кидал на пол. Ими порой был буквально усеян дом, как ни старалась прислуга: когда князю приходилось много думать и нервничать, он грыз, и грыз, и грыз.

Точно такой же причудой был гарем из собственных племянниц, которым Потёмкин обзавёлся, и многочисленные его любовницы, среди которых была, например, замужняя княгиня Екатерина Долгорукая. Весь двор поражался кушанью, усыпанному бриллиантами, которое раз велел подать своей любовнице Григорий Александрович (камни она, конечно же, не глотала, а выбирала пальчиками, будто косточки... и оставляла себе). Императрица даже бровью не вела.

В Санкт-Петербург приехал модный в то время шарлатан граф Калиостро. Он проводил «древнеегипетские ритуалы», пророчествовал, рассказывал, как живалось при древних римлянах или древних иудеях, на правах очевидца — а главное, поощрял обращаться к нему за мелкими магическими услугами за крупные реальные вознаграждения. Ни Потёмкин, ни царица в Калиостро не верили. Тем не менее, князь постоянно посещал дом шарлатана, словно бы затем, чтобы остроумно потом пересказывать разговоры Калиостро с клиентами.

Но очень скоро выяснилось, что главным объектом притяжения в этом доме была жена Калиостро, Лоренца Серафина. Супруга мага и гипнотизёра отличалась невероятной красотой — даже в бумагах инквизиции, в деле её мужа, она описывалась как «красавица», настолько это было её особой приметой. Ходили также слухи, что она необыкновенно верна своему супругу (что было, впрочем, неправдой — Калиостро давно принуждал её заводить богатых любовников). И вдруг буквально весь город заговорил, что она ответила взаимностью первому человеку после императрицы — Григорию Потёмкину.

Почти сразу после пронёсся новый слух — некая знатная дама заплатила графине Калиостро баснословную сумму для того, чтобы та отступилась от князя. А позже Потёмкин нашёл даму и сумму ей вернул. Фактически ни у кого не было сомнений, что за дама могла так взволноваться за сердце светлейшего князя. Если на предыдущих соперниц царица смотрела сквозь пальцы или быстренько выдавала их замуж, то тут она вдруг почувствовала, что ситуация выходит из-под её власти. Неужели Потёмкин увлёкся итальянкой настолько серьёзно?

Сам он позже точно так же испытал ужас почти свершившейся — или уже свершившейся потери. Второй раз после Завадовского он не смог смотреть равнодушно на новую любовь императрицы. Речь шла о последнем фаворите Екатерины, молодом офицере Платоне Зубове. Том самом, что после, вспоминая отношения царицы и князя, сравнивал их с супружескими (как и многие другие свидетели) и жаловался, что Екатерина постоянно говорила с ним о Потёмкине и ставила его в пример.

Царица всегда была очень нежна с фаворитами, но к Зубову пылала той страстью, которая разгорается от мысли, что эта любовь, быть может, последняя в жизни. Екатерине было шестьдесят, Платону — восемнадцать. Вопреки обыкновению, подложил его царице в постель не Потёмкин; это успел сделать его недруг — Сергей Салтыков (первая любовь Екатерины и ее первый, еще тайный, фаворит). Зубов был так юн, что ещё предавался любимым играм подростков того времени — например, обожал запускать с крепостных башен воздушных змеев и играть с дрессированной мартышкой.

Платона и его брата Екатерина постоянно упоминала в письмах как «милых детей». Вот только с одним из этих детей она обращалась совсем не по-родительски, и благоволение её было настолько сильным и очевидным, что Потёмкин почувствовал себя — впервые! – по-настоящему поверженным. Да, он был всё ещё умён... Но сед, очень толст, и если он умел забавлять императрицу словами — то теперь ей милее было забавляться детской наивностью, ребяческими выходками Платона.

Потёмкин пытался нанести точный и оглушающий удар. Вернувшись в столицу после триумфального взятия Измаила, князь ехал по городу в пышности и блеске, словно напоминая, кто здесь тайный супруг и соправитель Екатерины. Он устроил для царицы грандиозную вечеринку-сюрприз, невиданную по роскоши и размаху. Весь праздник он не отходил от неё, кидаясь исполнять малейшее её желание, и в конце празднества упал на колени, целуя ей руку и орошая её слезами.

Царица сделала вид, что «поняла»: мол, это была прощальная вечеринка. Не трогательно ли окончание отношений? Она оставила возле себя милого, свежего, наивного мальчика, а старый муж — куда он, в конце концов, денется? Быть может, именно это подкосило здорового во всех смыслах мужчину. Он подхватил лихорадку, которые прежде переживал, не особенно заботясь о том, как не заболеть и как выздороветь. И не выздоровел.

Смерть застала Потёмкина в пути. Он почувствовал, что дальше уже не может, и велел вынести его в поле, под небо, из комфортной, в мягкой обивке кареты... Царица пережила своего «мужа безценного» на пять лет.