Гоген и его женщины: почему его покинули датчанка, француженка и таитянка

Когда Поль Гоген был ещё ребёнком, его семье пришлось бежать из Франции из-за преследования идеологов и участников неудавшейся новой революции. Отец его умер по пути в Перу – его схватил сердечный приступ посреди океана. Самого Поля вместе с матерью приютил его дядя, и до семи лет он так редко слышал французские слова, что, когда мать решила вернуться с ним в Европу, ему пришлось учить французский с нуля.

Пережив ряд нормальных для молодости приключений – в том числе службу на корабле, плавающим в дальние жаркие страны – Гоген женился на девушке-датчанке, нашёл себе денежное местечко, обзавёлся детьми и квартирой и, как все считали, наконец остепенился. Но степенная жизнь, видимо, была не для Гогенов.

Прежде всего, он подумал, что как-то скучно и трудно ему живётся, и сбросил с корабля своей жизни работу, жену и детей – точнее, только работу, из-за чего жене и детям стало нечего есть, так что им пришлось уехать жить к родителям мадам Гоген. Своим поступком художник вызывал закономерное возмущение у большинства своих знакомых. Сам Гоген этого возмущения, понятно, не разделял. Он же художник! Его талант гибнет о быт! Гоген скатался на Мартинику, в Панаму и в конце концов принял приглашение Ван Гога пожить немного у него.

Два художника долго дружили, в том числе по переписке. Но два месяца жизни под одной крышей, которые должны были стать по-творчески вдохновляющими, обернулись трагедией. Ван Гог оказался слишком богемен, Гоген – буржуазен, оба друг друга раздражали, хотя и пытались перекинуть какие-то мостики. Например, по обычаю джентльменов своего времени, вместе ходили в бордель (кстати, оба болели сифилисом) – но странно, почему-то спасти дружбу это не помогло.

В какой-то момент Ван Гог и Гоген так страшно рассорились, что Гоген, собрав вещи, ушёл в гостиницу, а Ван Гог – откромсал себе чуть не половину уха. Впрочем, есть и более конспирологическая версия – что ухо откромсал Гоген, но приятели решили не посвящать в эту тайну посторонних и всю жизнь хранили молчание.

К сорока трём годам Гоген составил себе особую картину мира. Он провозгласил цивилизацию болезнью, а тропическую природу – исцелением от любых болезней (возможно, включая сифилис) и поехал в места, которые ему казались похожими на Перу, но меньше затронутыми цивилизацией – на Таити. Там он был намерен писать шедевры. И оказался прав – там он писал шедевры. Возможно, действительно от близости к природе, а может быть, к 43 годам он уже выработал свой стиль и достиг своих вершин мастерства.

Чтобы собрать деньги Гогену на билет до Таити, его друзья устроили ему выставку-продажу картин. Художник выручил десять тысяч франков. Надо сказать, своей жене он продолжал слать письма, рассказывая о новых впечатлениях и упрекая, что она всегда к нему относилась, как мама к неразумному младенцу. Однако деньги – не письма, слать их жене и, главное, детям Гогена совсем не тянуло, и он разумно (по крайней мере, в соответствии со своим мировоззрением) потратил то, что мог бы выслать семье, на роскошный прощальный банкет.

Перед банкетом он как раз выслал письмо супруге: «Моя дорогая Метте, знаю, насколько тяжелы для тебя эти дни, но зато будущее обеспечено, я был бы счастлив, много более счастлив, если бы ты могла разделить его со мной. А когда мы оба поседеем, и страсть будет уже не для нас, мы вступим в полосу покоя и духовного счастья, окруженные нашими детьми, нашей плотью от плоти. <...> Уверяю, через три года я выиграю битву, и это позволит нам с тобой жить, не зная лишений. Ты будешь отдыхать, а я работать. И, может быть, когда-нибудь ты поймешь, какого человека дала в отцы своим детям. <...> Прощай, дорогая Метте, прощайте, дорогие дети, не поминайте лихом. Когда я вернусь, мы поженимся снова. А пока — прими обручальный поцелуй».

Логично. На Таити, кроме природы, Гогена тянули женские образы из книги начинающего писателя Пьера Лоти. Лоти как раз съездил на Таити в секс-тур на два месяца, а потом написал об этой поездке лирическую повесть «Женитьба Лоти». Правда, поскольку общество уже не в полном составе или, по крайней мере, не слишком открыто одобряло секс-туры, писатель соединил всех своих мимолётных партнёрш в одну и придал всему вид женитьбы – пусть и без венчания. Гоген почитал и захотел так же. Чтобы проснулся с утра, огляделся – а кругом девы с голой грудью, и все очень далёкие от цивилизации...

В Европе Гоген оставил не только дорогую Метте и пятеро общих с ней детей, но и дорогую Жюльетт Юэ с одним общим ребёнком на подходе. Жюльетт была его натурщицей. Вообще внебрачные дети от нанятого персонала или просто женщин более низкого социального положения были в конце девятнадцатого века для мужчин нормой жизни, но полагалось, что настоящий джентльмен будет хоть немного, хотя бы небольшими суммами, участвовать в их жизни. Тем более, если связь с матерью ребёнка была не разовая. О, цивилизация! Как презирал её Гоген! Конечно же, он спокойно проигнорировал и эти её условности.

Метте, конечно, выкрутилась. Она устроилась работать гувернанткой сразу после того, как её приютили родители, а, узнав о выручке Гогена и его прощальном банкете, кое-что прикинула, поискала его оставшиеся полотна и продала их.

Общую дочь она вырастила сама; девочка стала художницей. Напоследок, правда, Юэ приняла подарок – швейную машинку. В то время это был один из немногих инструментов, благодаря которым женщина могла зарабатывать и жить самостоятельно – в России швейная машинка, например, была одним из символов эмансипации. Скорее всего, после столь щедрого дара Гоген уехал с лёгкой душой, но, тем не менее, косные обыватели сочли всю историю с Юэ безнравственной. По счастью, на Таити его ждали обыватели исключительно неприземлённого склада характера. Особенно обывательницы. Книга Лоти обещала это.

Письма Гогена жене из путешествия были полны впечатлений. Австралия его разочаровала тем, сколько в ней цивилизации; Нумеа – количеством бывших каторжников, ведущих жизнь состоятельных буржуа; на Таити его встретили, как уважаемого человека, губернатор и местная знать были очень ласковы – о французской репутации Гогена они не имели ни понятия, зато видели перед собой художника, готового запечатлевать красоты их родины (и, кажется, небезызвестного).

«Думаю, что в самом скором времени получу заказы на портреты за весьма хорошую плату. Пока что я заставляю себя уламывать (лучший способ набить себе цену). Так или иначе, похоже, что я здесь начну зарабатывать деньги, а я на это не рассчитывал... Вот что значит реклама, как это ни глупо, но в конце концов – почему бы и нет?» – спешил обрадовать Гоген новостями жену.

Приезд Гогена удачно (для художника) совпал со смертью таитянского короля. Похороны проходили живописно, на них собралось множество маохи, которые ночами жгли костры и пели. Художник бродил между приехавшими с блокнотом и делал зарисовки. Для жизни он снял себе хижину на краю города, шокировав белое население на Таити. Портреты заказывать ему передумали и, более того, сочли сумасшедшим.

Жизнь на Таити началась для Гогена тяжело. Языки он учил с трудом, а французский был в ходу только у богатейших людей острова; жить на лоне природы охотой, как он собирался (и для чего привёз с собой ружьё), оказалось невозможно – из живности были только свиньи и крысы; местные считали его безумцем.

В них не оказалось ничего мистического. Его быстро выбрала себе в любовники одна местная метиска – видимо, любительница бедных гениев – но она раздражала его тем, что в ней не было никакого очарования дикой природы. «Маохи сгубили миссионеры», – в отчаянии резюмировал Гоген. Он всё же не сдавался и покинул город, чтобы жить по деревням, снимая хижину тут и там. Пейзажи вокруг деревень были прекрасны, но Гоген всё был недоволен. «Одиноко», – жаловался он в письмах. Ещё бы не одиноко – полюбившую его женщину он не взял с собой, чтобы она не портила своей цивилизацией прекрасную дикость природы. А ведь она любила его совершенно бескорыстно...

Зато деревенским жителям пришлась по вкусу его живопись (буржуа и знати она не нравилась из-за стиля, далёкого от реализма). Ему стали предлагать взять жену – стать своим. Правда, Гогену местные женщины не нравились. Он-то полагал, что женщина на лоне природы выглядит как обворожительная француженка, снявшая корсет. Женщины же маохи были коренасты, с широкими запястьями и щиколотками, с мускулатурой здесь и там – и никакой корсетной талии. В них не было игривости и кокетства – любовной страсти они предавались, как предаются вкусному сытному обеду, либо, как вариант, терпели мужские приставания, чтобы поскорее всё закончилось.

Но одно предложение он всё же принял. «Эта девушка – ребёнок лет тринадцати», – писал он о своей таитянской жене. Да, никаких иллюзий о том, что его избранница была взрослой. В той же записи он описывает форму её груди и сосков. Соседство этих фраз его не смущает.

На брак с ребёнком (делавшим его двоежёнцем – но не в своих глазах, ведь венчания не было) он смотрел, как все белые джентльмены своего времени. Если цветная – то можно. В конце концов, местные же это делают, а что может помешать ему? Цивилизованность? Но цивилизация – это грязь, надо быть ближе к природе, тащить в свою постель детей – чистота и простота нравов состоит именно в этом! Правда, беспокоясь о своём половом здоровье, сифилитик Гоген прежде уточнил, не болела ли чем Техура.

Параллельно Гоген заботился о венчаной жене – давал советы, как половчее продавать оставшиеся от него картины. Сам он гордо голодал на Таити – ел корнеплоды, фрукты и рыбу, которые день за днём ему добывала тринадцатилетняя жена. Разве ж это еда для белого джентльмена! Ни окороков, ни отбивных – и не побаловать себя пирожными к кофе. Гоген сильно похудел, даже исхудал, покрылся морщинами и поседел. Правда, возможно, на его вес сильнее рыбной диеты повлиял тот факт, что он начал харкать кровью.

Он безостановочно писал свою девочку-жену и в то же время ни в грош не ставил эти портреты: «То, что я сейчас пишу, уродливо, безумно. Господи, зачем ты создал меня таким? Надо мной тяготеет проклятие». Его одолевала депрессия. Техура не знала слова депрессия. Она день за днём добывала своему старому мужу еду, не вдаваясь в тонкости его душевной организации. Вообще никто на Таити не собирался вдаваться в тонкости душевной организации, несмотря на всю близость к природе.

Примерно через десять лет после высадки с корабля Гоген умер, несчастным и больным. Ему было пятьдесят пять. Техура, кстати, его оставила. Ей надоело быть единственной кормилицей в семье. У маохи так было не принято. Дикари-с.

В 2019 году возле изображений Техуры в лондонской Национальной галерее появились надписи, которые поясняли, что художник вступил с ней в половую связь, когда она была ребёнком (и это его собственное определение). Надписи вызвали большой скандал. Одни были шокированы самим фактом из жизни Гогена (вплоть до того, что некоторые призывали бойкотировать его творчество), другие сердились, что художнику что-то «припоминают», кидались словами вроде «ханжество» и «раннее созревание».

Посередине оказались третьи – признающие вклад в искусство античных скульпторов, но не перестающие осознавать, что древние греки были рабовладельцами и вступали в интимную связь с детьми обоего пола. Чем продолжится осознавание личности и биографии Гогена широкой публикой, пока сказать трудно.