Гарем Емельяна Пугачёва: что сделали с жёнами лже-царя после его казни

Трудно представить, что беглый казак, на чьём лице отражалась вся его насыщенная событиями жизнь, мог всерьёз выдавать себя за императора Петра III – мужчины, может быть, не самого утончённого, но совершенно из других кругов. Однако там, где Пугачёв набирал сторонников, в таких материях никто не разбирался, а тех, кто мог бы разбираться – представителей дворянства – пугачёвцы вешали или убивали другими способами.

Его могла бы разоблачить, пожалуй, собственная семья. Законная жена Пугачёва – Софья Недюжева была венчана с ним со своих и его восемнадцати лет. Правда, сразу после свадьбы Емельян уехал на Прусский фронт и вернулся только через два года – теоретически, в это время его и подменить могли, но Софья мужа без труда узнала и стала с ним жить-поживать и детей наживать. Всего у них выжило трое детей: сын Трофим и дочери Аграфена и Христина.

Но в конце концов он сбежал со службы и помог сбежать мужу своей сестры, Семёну Павлову. Оба они собирались переехать на Терек, где, по слухам, жизнь казацкая была вольнее. Перед марш-броском на Терек тридцатилетний Пугачёв зашёл к жене, чтобы отдохнуть у неё, рассказать о своих планах и обещать позже, когда устроится, забрать к себе семью. Она буквально бросилась ему в ноги, умоляя отказаться от авантюры; рядом в ногах валялась и мать Емельяна. В общем, в наше время муж обвинил бы Софью в отсутствии поддержки.

Побег на Терек для Пугачёва и Павлова не задался. Павлова поймали, и он указал на Пугачёва как на организатора побега. Пугачёв некоторое время скрывался от властей, но его сдала жена. Всё дело в том, что Павлова простили и отпустили на первый раз, и она надеялась на такое же прощение для своего беспутного супруга. В рассказы Емельяна, что на Тереке его, мол, уже выбрали атаманом, она не верила. Возможно, зря. Пугачёв убежал в очередной раз, сама Софья осталась без средств к существованию, была вынуждена продать дом и с детьми просить подаяния.

Екатерина была намерена бороться с Пугачёвым не одними только ружьями. Она приказала разузнать о его семье и доставить жену и детей под конвоем в Казань, а дом, где он прежде жил, сровнять с землёй и на земле этой впредь ничего не строить, как на опоганенной. Для Софьи и детей арест был скорее благом, чем наоборот: по пути в Казань с ними обращались скорее равнодушно, чем грубо, в самой Казани поселили на съёмной квартире вместе с двоюродным племянником Пугачёва Федотом – его тоже арестовали, сняли со службы в Санкт-Петербурге.

Фактически, по меркам того времени это был наилучший вариант – Софья оказалась под присмотром родственника мужа. Софье и детям выписали приличный продуктовый паёк. Взамен Пугачёва должна была ходить по базару и... просто рассказывать правду. Но – как можно большему количеству людей. То есть объяснять, что Пугачёв – её муж, казак, а не какой ни Пётр III.

Конечно, за ней следили неявно служилые люди, но в целом принуждения не потребовалось. Правду говорить, как считала сама Софья, незазорно, да и наконец-то настала справедливая, сытая жизнь: бросил её муж на голод, накормила царица. Однако прогулки по базару пришлось прекратить, когда Пугачёв с большим войском приблизился к городу. Пугачёвцы взяли Казань и подожгли тюрьму, в одном из помещений которой жила Софья. Ей ничего не оставалось, как выскочить с детьми на улицу, в руки казаков, которые всех обитателей тюрьмы свозили в лагерь на Арском поле.

Возможно, Софье удалось бы просто уйти с малышами прочь, но их выдал одиннадцатилетний Трофим. Увидев отца на коне, он во весь голос завопил: мол, гляньте, матушка, вон наш батюшка! «Собака, супостат», – отреагировала матушка, поглядев на мужа. Муж ответил настолько же тёплым взглядом и приказал семью свою поселить в шатре неподалёку от его собственного. И, естественно, кормить.

В лагере Пугачёва обнаружила, что муж завёл себе настоящий гарем. В его шатре жило несколько молодых женщин, подобранных явно по внешности. Официально они находились при самозванце для того, чтобы ухаживать за ним: помогать одеваться-раздеваться, подавать еду. Прилюдно Пугачёв всегда или почти всегда вёл себя с ними с царской снисходительностью, принимая их услуги и ничего себе не позволяя. Но одна из девушек, желая похвастаться перед кем-то и не зная, кем приходится Софья «царю», рассказала немало подробностей интимной жизни Пугачёва с этими девушками.

С самой Софьей на разговор Емельян Пугачёв решился не сразу. Прошёл месяц прежде, чем они предстали друг перед другом лицом к лицу. Всё это время он выдавал её за жену друга, который ему якобы помог, когда он прятался от жены-царицы. В личном разговоре Пугачёв запретил жене упоминать о том, как они связаны на самом деле, пригрозив ей в качестве наказания лютой казнью. Не было сомнений, что супругу он не пожалеет и обещания выполнит. После разговора – большую часть которого вёл, конечно, он сам – Пугачёв как будто повеселел и стал часто вызывать к себе шатёр сына и дочерей, чтобы поболтать с ними, чем-то побаловать и полюбоваться.

Между тем, помимо Софьи и девиц, изображающих из себя то ли фрейлин, то ли горничных, у Пугачёва была и жена-«царица». Он обзавёлся ею в ходе восстания. Звали новую жену Устиньей Кузнецовой. Она была из яицких казаков. Женитьба на Устинье была одним из самых неудачных поступков Пугачёва: во-первых, это подрывало его царский имидж, во-вторых, выставляло двоежёнцем, ведь «неверная жена» Екатерина была ещё жива – с ней-то и воевали! Сами участники восстания роптали на своего предводителя. Одни были недовольны моральным обликом, другие засомневались, настоящий ли царь.

После разгрома восстания Пугачёв, которому вменили множество преступлений – в том числе и двоежёнство – утверждал, что его заставили взять Устинью замуж казаки. Казаки же настаивали на том, что Пугачёв сделал это своевольно, через их сопротивление, и сопротивляться-то они ему перестали из соображения, чтобы он всех казацких девок не перепортил – потому что уже успел себе завести сразу нескольких любовниц, которых всюду возил с собой в кибитке. Сватовство состоялось странно: сваты пришли в дом, когда мужчин в нём не было, и перепуганная Устинья спряталась от них в подпол. Сваты вернулись второй раз – Устинья встретила их со взрослой женщиной, боевитой по характеру женой её брата, которая беспощадной бранью выгнала сватов прочь.

Третий раз свататься Пугачёв приехал верхом и в сопровождении вооружённого отряда. Устинья попыталась сбежать к соседям, но её чуть не силой притащили к Пугачёву. Тот объявил о скорой свадьбе, поцеловал и сунул тридцать рублей в руку. Девушка заплакала. В этот момент вернулся её отец. Старый казак на коленях умолял не неволить дочь, упирал на её молодость (царской избраннице было шестнадцать), но самозванец жёстко приказал готовиться завтра же играть свадьбу. Сама Устинья пыталась укорить Пугачёва тем, что он-де женат, но только вызвала этим его ярость.

Пугачёв наслаждался новой женой несколько дней, после чего уехал, оставив её под бдительной охраной в доме бывшего атамана Бородина. Говорить вслух о том, что у «царя» есть еще жена, ей строго запрещалось. Девушку тяготило её замужество, невозможность никуда сойти со двора, где её заперли с несколькими «фрейлинами», тяготили насмешки казаков над ней, как над обманной женой, незаконной. Изредка видя Пугачёва, она пыталась упрекать его, что он заел её молодость; он в ответ отшучивался: мол, сбрею ради твоей радости бороду, буду на вид молодой.

Большую же часть супружества Устинья мужа не видела и держала с ним переписку через их секретарей – к ней был приставлен грамотный мальчик из казаков, а при себе за секретаря Пугачёв держал дьяка. Переписка их сохранилась. В основном Пугачёв отдаёт распоряжения, что делать с его посылками.

Поймав Пугачёва и арестовав обеих его жён, власти провели большое расследование. При Петре и Софью, и Устинью, пожалуй, без следствия бы сослали в монастыри или бросили сообразно их сословию в острог для простых. Женщинам повезло, что при Екатерине нравы были уже не так просты. Устинья фактически была признана не только невиновной в государственной измене (соучастии Пугачёву), но и пострадавшей от него. Тем не менее, её отправили в ссылку в Кексгольмскую крепость. «Просто отпустить» в то время ещё не существовало как концепции. Ведь императрицей её звали? Звали. Нельзя оставлять гулять на воле фальшивую императрицу.

Сразу после ареста Устинью доставили в Казань, где, по распоряжению Павла Сергеевича Потёмкина, предъявили ей для опознания свеженаписанный портрет Пугачёва. Потом на Арском поле был сооружён помост с виселицей, на которой закрепили присланный портрет. Устинью подвели к помосту, после чего она громогласно объявила собравшейся толпе жителей города, что на портрете — её муж, самозванец и изверг. После объявления помост с виселицей и портретом Пугачёва торжественно предали огню.

Увы, есть причины считать, что Потёмкин, на время расследования, как тогда было принято говорить, сделал девушку своей наложницей. Защитить её было некому. Ссылка в замок, которая считалась официально «отдалением без наказания», не улучшила её жизнь. Ей достались более суровые условия, чем арестованным и признанным виновными казакам: покидать крепость даже ради работы она не могла. «Жён самозванца содержать в Кексгольме, не выпуская их из крепости и давая им только в оной свободу для получения себе содержания и пропитания, а сверх того производя из казны на каждого по 15 копеек в день», – таково было постановление Сената, которое Устинья обязана была считать милостью.

Для проживания жёнам и детям казнённого Пугачёва выдали отдельный каземат в крепости, в круглой башне, которую немедленно прозвали Пугачёвской. Единственного мальчика, Трофима, разместили отдельно, в одиночной камере солдатской гауптвахты. Всем им объявили, что отныне они не вправе пользоваться фамилиями. Ни мужа, ни отца, ни любой другой.

После восшествия на трон внука Екатерины, Александра, провели пересмотр всех уголовных дел Тайной канцелярии. Жён и детей Пугачёва, вопреки приговору, переопределили в участники бунта. Но летом 1803 года Александр сам посетил крепость. Увидев узников Пугачёвской башни, уже без малого тридцать лет влачащих своё существование в стенах крепости, он распорядился освободить их и разрешил поселиться в городском посаде при условии никуда оттуда не выезжать.

Устинья умерла через пять лет после этого. Софья, вероятно, через год. Трофим с сёстрами дожили свой век, не обзаведясь собственными семьями.