Единственная француженка художника Петрова-Водкина: сумела простить даже измену

Рассказывали, что, несмотря на фамилию Водкин, сапожник, к удивлению горожан, был непьющим, — в отличие от своего отца, Петра, который был известным пьяницей, от него и «говорящая» фамилия пошла. Сергей Федорович однажды решил «подправить» неблагозвучную фамилию и добавил к ней вторую часть: Петров. И маленького Кузьму наставлял: «Помни, ты в первую очередь Петров, а потом уже — Водкин».

Мальчик получил начальное образование в четырехклассном городском училище. Там ценили одаренного ученика: Кузьма не только прекрасно рисовал, но и имел явные литературные способности, писал стихи. В 12 лет он увидел, как работают иконописцы. Это настолько захватило подростка, что он, понаблюдав за ними, сам попробовал создавать иконы. Он мечтал стать художником, но отец был против: он хотел обучить сына своему ремеслу, чтобы тот всегда мог прокормиться.

Но юноша проявил настойчивость: он будет художником! Очень помогла денежная субсидия, которую выделил способному парню один из петербургских меценатов. Благодаря ей Кузьма смог поступить в Московское училище живописи. Но постоянная зависимость от «покровителей» его угнетала. К счастью, вскоре он сумел обрести самостоятельность: стал получать выгодные заказы, например, роспись церквей, и еще подрабатывал частными уроками. Это дало ему возможность отправиться однажды в Мюнхен для обучения в частной художественной школе, а потом совершить путешествие по Италии.

Надо сказать, что, помимо таланта к живописи и литературе, у Петрова-Водкина наблюдался какой-то необыкновенный дар предвидения. Например, еще в юности он однажды, вздохнув, сказал гимназистке Леле, которая ему нравилась, что она не переживет зиму. Тогда это «предсказание» не восприняли всерьез: все дурачились, гадали на картах. Но зимой Леля заболела скарлатиной и умерла. Чуть позднее Кузьма проронил: «Мне кажется, что бабушку Арину я больше живой не увижу». И, когда он находился на учебе в Петербурге, бабушка скончалась.

Продолжились «озарения» и позднее. В первые годы советской власти было очень трудно с продуктами. Художник на обороте старой клеенки написал странный натюрморт: ржавую селедку, а рядом с ней — кусок грубого черного хлеба и пару кривых картофелин. Он сказал: «Это блокадный паек». В 1918 году он, получается, предвидел блокаду Ленинграда. Потом появилась картина под названием «1919. Тревога». За окном — темная ночь, отец семейства со страхом смотрит на улицу, а мать торопливо одевает дочку. «Я вижу обыски по ночам», — только и пояснил Кузьма Сергеевич. Именно так выглядели ночные аресты 1937-го, которые начались много позже.

Так получилось, что в 27 лет Кузьма все еще был одиноким, хотя не переставал мечтать о романтической любви. И любовь настигла его — в Париже, куда он отправился изучать опыт европейской живописи и искать свой стиль. Он жил в одном из предместий Парижа, в уютном семейном пансионе, посреди цветущего сада. Юная Мара была дочерью хозяйки пансиона. Молодой художник уговорил девушку позировать и писал ее портрет, и однажды, прямо во время сеанса, огорошил Мару необычной фразой: «Мне видится, что вы будете моей женой, у нас будет дочь, и мы будем гулять возле Исаакиевского собора в Петербурге».

Мара засмеялась и сказала, что такого странного предложения она еще не получала. Но художник был серьезен: он утверждал, что это уже далеко не первое озарение, и что все предыдущие «видения» сбывались. Видимо, Мара к тому времени и сама уже влюбилась в русского художника, потому что дала согласие на брак и принялась учить русский язык. Молодые поженились во Франции, отпраздновав событие в круге близких друзей.

А потом Кузьма Петров-Водкин привез любимую на родину, в Хвалынск, чтобы обвенчаться в церкви. Правда, поначалу он получил отказ от священника: ведь Мара была католичкой, а не православной. Но художник дал обещание расписать своды храма и этим растопил сердце батюшки. 28 августа молодых обвенчали, и это число — 28 — стало счастливым с тех пор для Петрова-Водкина. Стоит ли добавлять, что обещанную роспись он, конечно же, выполнил, вложив в нее всю душу.

На родине мужа француженку Мару стали звать Марией Федоровной. Надо сказать, судьба ей досталась не из легких. Девушка мечтала стать певицей — пришлось пожертвовать этой мечтой, чтобы быть женой и музой художника, вдохновлять и поддерживать его, служить таланту своего мужа. Она безмерно любила Францию — но пришлось жить в чужой стране, по чужим правилам, общаясь на чужом языке. Но все это было для нее неважно: главное, что она была вместе с любимым. Что-что, а любить Мара умела. И она хорошо чувствовала своего непростого мужа, ранимого и тонкого человека: верила в его талант, понимала все его сложности и проблемы.

Кузьма не уставал благодарить судьбу за то, что послала ему такую женщину. Расставаясь с Марой даже ненадолго, он сильно тосковал и писал ей нежные письма: «Думаю о тебе и о своей работе — это все, что у меня есть. Я рад, что у меня есть моя Мара, мой маленький товарищ, моя гордая и честная жена, которая с полной доверчивостью входит в мою необычную и тяжелую жизнь. Знай, что ты занимаешь первое место в моих мыслях и желаниях... Я нашел свою Эвридику!»

Мы уже писали о других женщинах, которым посчастливилось стать музами великих художников.

Только вот детей у них не было — а супруги так мечтали о малыше! Будто вымаливая у Всевышнего ребенка, Петров-Водкин без устали писал мадонну с младенцем. Наконец, после 16 лет брака Мария Федоровна забеременела. Это было очень рискованно — ей было уже 37 лет, и беременность протекала довольно сложно. Но, к счастью, все обошлось. В положенный срок родилась девочка, и восхищенный отец дал малышке имя Елена. О роковой любви другого художника, Врубеля, мы уже рассказывали.

Казалось, в этом семействе все хорошо и безоблачно. Но всё было не так. Во время беременности Мары в их доме поселилась веселая девушка Натюня — так они называли близкую подругу Мары, пианистку Наталью Кальвайц. С ее появлением жизнь Петровых-Водкиных стала другой: Натюня отличалась ребячливым, проказливым, легким нравом. Вокруг нее все смеялись и улыбались. Все бы ничего, только вот Кузьма Сергеевич оказался настолько очарован Натюней, что позволил себе связь с ней. И вскоре после рождения Леночки на свет появилась еще одна дочь художника: Наталья родила девочку Машу.

Разница между детьми была всего в пять месяцев. Это потрясло и глубоко обидело Мару, которой и без того было трудно восстанавливаться после беременности и родов. Через некоторое время Наталья Кальвайц покинула Россию, уехала в Польшу и больше никогда о себе не напоминала. А мудрая Мара, поплакав, простила своего художника.

Они были счастливы вместе 32 года. Не так уж много, хотя и немало. Последние 10 лет семью преследовали несчастья. У Петрова-Водкина развился туберкулез. Врачи запретили ему пользоваться масляными красками — это было опасно для здоровья. Не рисовать, не писать картин — приговор для творца. И все же художник строил планы на будущее, надеясь выздороветь. Эти планы не сбылись: в 1939 году Петров-Водкин умер и был похоронен в Санкт-Петербурге.

Через некоторое время Мария Федоровна передала музею города Хвалынска весь архив художника: письма, фотографии, рисунки и картины, а также личные вещи. Настоящим памятником Кузьме Сергеевичу стала ее книга мемуаров, которую она назвала «Мой великий русский муж». Поистине, эта женщина стала для Петрова-Водкина подарком судьбы.