Бесстрашная Мария: история девушки, которой можно было пугать гитлеровцев

Ад следующих дней укладывается в будничные слова: сметливую, умеющую всё на свете пересказать Байду перевели из санитарок в санинструктора, других санитарок готовить. Это не значит, что мужиков ей таскать было не надо — это значит, что у неё была дополнительная нагрузка. Немцы подошли к Севастополю. Мария попросила перевести её, которую всегда хвалили за силу и ум, в разведку — и её перевели.

«Я видела столько крови и страданий, что просто у меня окаменело сердце. Не могла забыть разрушенные хаты, убитых детей, стариков и женщин», рассказывала она потом, объясняя, почему ей надо оружие в руки.

Для разведки Мария оказалась настоящей находкой. Не снайпер, конечно, но стреляла прилично, никогда не жаловалась, умела двигаться незаметно и бесшумно, великолепно ориентировалась на местности. Ещё пока таскала раненых, поражала тем, что пробиралась к ним под самым носом у немцев — и под носом у немцев умудрялась оттащить к своим. Вот тебе и «санитарочка»...

Первым чудом был добытый ефрейтор. Вообще ко времени знакомства с ним Мария уже не раз проникала в тыл врага, осматривала позиции или добывала «языка». Один из «языков» был обер-ефрейтором и оказался очень гонористым — пока Байда тащила его к своим, сопротивлялся изо всех сил, не гляди, что связанный. Поскольку был он ещё и огромным, то Марии пришлось непросто. Неухватистый попался мужик, совсем неудобный.

Перебравшись на новую позицию, Марию посадили «на губу», три дня сидеть, о своём поведении думать. Байда, девушка основательная, расположилась и стала думать. Но — проходит два часа, и её срочно зовут. Пленный, мол, отказывается на вопросы отвечать. Вся в недоумении — она-то что с этим сделает? — Мария явилась на место допроса, и... Обер-ефрейтор, узнав похитившую его женщину, разволновался, как старшеклассница перед выпускным балом. В общем, был деморализован. Разговор после этого легче пошёл, сведения оказались ценными, и Марии перед строем объявили благодарность. Но главное чудо Мария показала потом.

В ночь на 8 июня 1942 года группа из четырёх разведчиков, включая двадцатилетнюю девушку Марию, попала в окружение под Севастополем. Где-то рядом отстреливались свои, вся разведрота, но помогало это мало. Запас патронов иссякал на глазах, от жары плавились, казалось, стволы и люди. С патронами Мария вопрос решила: когда они заканчивались, она перемахивала через бруствер и... Вскоре возвращалась с трофейными автоматами и магазинами к ним. А мужчинами рядом плавиться не позволяла взглядом, словом, одним своим присутствием — стыд их охватывал.

Когда ей удалось открыть глаза, уже наступила тёмная южная ночь. Месяц и звёзды сияли ярко и холодно — контуженной резало глаза. Рядом слышна была немецкая речь. Да не просто рядом — Байда с ужасом поняла, что немцы заняли позицию разведроты. Она нашарила оружие, с тяжёлой головой проверила магазин и поползла. На разведку. «Только двадцать... с небольшим», с облегчением она пересчитала немцев. Только двадцать, и все кучно. Правда, трудно в них сразу стрелять — попадёшь в полтора десятка пленных. Всё, что осталось от роты разведчиков... Надо подойти ближе. Надо начать стрелять прямо возле немцев. И что так мало патронов в магазине...

Последующее казалось репетицией какого-нибудь фильма о Чудо-женщине. Девушка вынырнула на немцев из тьмы и полоснула очередью. Автомат захлебнулся почти сразу, но Мария, не останавливаясь, перехватила оружие и начала бить прикладом. Забила четверых, пока пленные, пользуясь смятением немцев, бросились на них с другой стороны и начали отоваривать кулаками. В живых к концу драки остались... Только те, кто достался пленным. Одиннадцать гитлеровцев Мария застрелила, четверых забила насмерть. «Ненавижу их», то ли подумала, то ли сказала она.

В госпитале, полежав пару дней, начала добиваться выписки. «Девушка», урезонивали врачи, «у вас же вся голова в следах от гранаты, подождите хоть, пока заживёт». «В бою заживёт», отвечала Байда, и с вызовом прибавляла: «Скучно мне здесь». Долго спорить с двадцатилетней героиней то ли никто не хотел, то ли не осмелился. Она вскоре снова оказалась на фронте.

Уже через месяц Марию захватили в плен. Она прошла все издевательства, которые на фронте читаются «естественными», если в руки тебе попадается женщина. Её отправили в Бахчисарайский лагерь, потом в «Славуту» (она пыталась там организовать подполье, но кто-то выдал), потом перевели в «Равенсбрюк». Там она держалась спокойно, как всегда, и, наверное, не раз думала, глядя на охрану: один бы в руки автомат... Один бы автомат в руки... В январе её посадили в камеру гестапо, в ледяной карцер — за планируемое восстание.

Через год Мария смогла снова работать. Вполсилы: пошла официанткой в один ресторан в Джанкое. Параллельно то и дело ложилась на операции. Всё вытаскивали из её тела осколочки той гранаты. В тридцать девять лет вместе с мужем и детьми переехала в Севастополь, устроилась там работать в ЗАГСе. Ей очень нравилось: свадьбы, новорождённые... Жизнь. И жила Мария долго, и дожила до восьмидесяти и оставила после себя дочку и сына. И добрую память. Письма с благодарностями получала чуть не до последних дней.

«Мариичка, дорогая, ты жива! Мариичка, здравствуй! Я тоже жива. Это пишет тебе Шура Арсеньева. Помнишь симферопольскую тюрьму, когда немцы с твоим портретом в руках тебя искали? Как мы тебя прятали, щеку перевязывали. Помнишь, когда нас из Симферополя везли в Славуту, я тяжело болела дизентерией, ты за мной ухаживала. Когда ты убежала из лагеря, ты мне через проволоку перебросила передачу, девочки ее принесли... После этого я ничего о тебе не знала, где ты и что с тобой. И вдруг вчера увидела тебя в кинохронике... Живу я теперь в Одесской области, село Фрунзевка».