Айседора Дункан: обязанность быть очаровательной и оплеухи Сергея Есенина

С четырьмя детьми на руках непросто выжить, даже если работаешь, не смыкая глаз. Миссис Дункан изворачивалась, как могла. Отдала Дору в пять лет сразу в обычную городскую школу, выдав за семилетку, благо девочка была сообразительная и развитая. Так малышка была весь день под присмотром: ведь старшие тоже учились, невозможно было оставлять Дору на них. Сестру Доры Елизавету согласилась взять к себе на время пожить мать миссис Дункан. На высвободившиеся часы миссис Дункан взяла ещё учеников, благодаря помощи матери она кормила на один рот меньше, и всё же семья оставалась бедна.

В десять лет школу Дора бросила, и вскоре стала давать на дому уроки ритмики дошкольникам. Как всегда, родителям малышей она лгала про свой возраст, набавляя себе лет: по счастью, девочка была достаточно высокой, чтобы выдавать себя за субтильную девушку шестнадцати лет. В свободные от возни с малышнёй часы Доры танцевала. Она разрабатывала свой танец. Это должен был быть совсем особенный стиль — такой, какой будет ассоциироваться с её именем. Никакого жеманства классической хореографии, никакой разухабистости кантри или других народных стилей. Дора хотела создать что-то строгое и естественное, немного таинственное и божественное, как древнегреческие танцы — как она их представляла, конечно.

Отчаянная бедность заставляла миссис Дункан эксплуатировать очарование младшей дочери. Если надо было добыть немного баранины у мясника или хлеба у булочника в долг, посылали милую малышку, просьбы которой рано или поздно трогали сердце любого торговца. Позже, когда Айседора стала подростком, мать поощряла её роман со взрослым мужчиной, надеясь, видимо, побыстрее сбыть её замуж и тем самым обеспечить нормальной жизнью. Мужчина оказался женат.

Дора привыкла рассматривать своё обаяние и миленькую внешность как нечто её обязывающее перед семьёй. Как-то раз она застала мать плачущей над корзинкой с вязаными вещами — шапочками и шарфиками — которые не приняли в магазине. Дора молча забрала корзинку и пошла на улице, где, напропалую очаровывая прохожих детской мордашкой, сумела распродать всё.

Наконец, Дора подросла и решилась зарабатывать на жизнь танцами. Мать отвела её к антрепренёру на просмотр. На тёмной сцене Дора показала всё лучшее, что только придумала дома. Несмотря на то, что она была одета в белую тунику, высоко открывавшую голые, босые ноги, антрепренёр заявил, что с такими танцами только в церковь идти: скучно.

Она проходила просмотр за просмотром в разных городах. В Чикаго они с миссис Дункан провели много времени, совершенно проев свои запасы — даже кружево с платья Доры пришлось продать. Наконец, управляющей одного кафе согласился взять девушку на вечер, если она подбавит в танец перца. Сначала, так уж и быть, пусть пляшет свои греческие пляски, но потом чтобы были оборки, взмахи юбкой, дрыганья ног. Но где достать оборки?

От отчаяния Дора зашла в магазин одежды и просто заявила владельцу, что, дав ей в долг платье, он выгодно вложится: ведь она обязательно заплатит с гонорара. На её счастье, владелец ей поверил (или она его достаточно насмешила). Через много лет они встретились ещё раз: торговец платьями стал миллиардером, девочка с улицы — звездой танца, и с удовольствием вспомнили ту историю.

Со временем Дора смогла добиться того, чтобы её танцы смотрели безо всякого перца, а порой и без музыки. О танцовщице, которая умудрялась странными движениями держать зал по часу и больше, даже не пытаясь сделать свой танец привлекательнее костюмом или эротическими заигрываниями, заговорили. Критики пытались решить, что такое её неизменный белый хитон и голые ноги: распутство или лаконичность, свобода и естественность или демонстрация ножек? Под эти споры Дора — уже Айседора — стала мировой звездой.

Увы, счастье в карьере не принесло ей счастья в семейной жизни. Для мужчин она была ценным трофеем. От двух своих возлюбленных она родила сына и дочь — и, вроде бы, обрела, наконец семью, потому что дети реже предают, чем любовники. Но они трагически погибли, утонули вместе с автомобилем, в котором шофёр оставил их запертыми.

Дункан едва не сошла с ума. Свидетели в шоке и ужасе смотрели, как она выплясывает свой полный демонстративных драматических жестов танец над маленькими трупами, только что вынутыми из реки. Неужели даже смерть детей для неё только повод для шоу? Но этот танец был выражением боли, способом пережить самый острый её момент. Другого способа у Дункан не было. Не лить слёз её приучали с детства: у бедных не было права тратить силы на рыдания.

Где бы Дункан ни жила, она старалась дать шанс другим бедным талантливым девочкам, похожим на ту, которой была она когда-то. Она обучала и кормила по несколько сирот или просто бедных детей, иногда удочеряла их. Зная о том, что Дункан работает с детьми и очень любит это делать, Луначарский пригласил её в СССР — открыть школу танца.

Их привлекли друг в друге талант и известность, но отношения эти были, как всегда, несчастливы для Дункан. Есенин имел привычку избивать своих женщин — доставалось и Доре. При выезде за границу поэт бесился, обнаружив, что для кого-то не танцовщица — его ценный трофей, а он — просто приложение к звезде танца. Добрее Есенина открытие не сделало. Хотя Дункан сносила от него, молодого, золотоволосого, талантливого, почти всё, брак распался через два года. Дункан покинула Советский Союз.

Остаток жизни Дункан полностью посвятила воспитанию своих девочек-продолжательниц. Она кокетничала при случае с каждым, кто умудрялся её, оплывшую от возраста, узнать, и любила вспоминать годы славы, но в целом смотрела на свою жизнь трезво и понимала, что силы на возвращение на сцену тратить не стоит. Всё, что у неё было, вкладывала она в учениц.

Погибла Дункан трагически, но... Ей бы, пожалуй, понравилось, что так, а не в больничной палате, не от пошлого суицида, не от любой смерти, которую разделяешь с тысячами других людей. Она любила эффекты и драму: они хорошо выражали её вечный внутренний надлом, обретённый ещё в юные годы и страшно углубившийся со смертью детей. Дункан любила одеваться ярко. В день смерти на ней был романтически развевающийся длиннющий красный шарф. Танцовщица села в нём в автомобиль и — шарф намотало на колесо. Ей было пятьдесят.

Фото: DPA/ТАСС, AP/ТАСС