«Мне двенадцать, я лежу в кровати, папа ждет маму с топором». Ника Кошар о семейном насилии
Мне двенадцать, я лежу в кровати, умирая от страха. Папа выпил и ждёт маму. С топором. Мне было приказано из комнаты не выходить. Все, что я помню – ощущение ужаса. Крик матери. Топор взметнулся вверх, я услышала звук битого стекла – на этот раз не повезло лампе в прихожей. Мать отделалась «легким испугом» – ей было велено сидеть ночь в коридоре, за дверью в одной ночной сорочке. Она покорилась беспрекословно.
Мне четырнадцать – мама уехала в санаторий «на воды» поправлять здоровье. Все дни, что ее не было, отец ревновал и напивался. Он был похож на загнанного в клетку зверя. Я старалась не попадаться ему на глаза и не дышать – бесполезно. Каждый день он вваливался домой пьяным, заставлял обслуживать его. Он садился за стол и приказывал: «Ну, что ты там приготовила. Я есть хочу». Я делала то, что умела – жарила яйца, варила картошку. Папа сообщал, что это невозможно жрать, велел сделать ему бутерброд и насмехался. С тех пор я ненавижу готовить.
По вечерам к нам приходили его друзья – взрослые мужчины. Я до сих пор цепенею от ужаса, вспоминая их «весёлые попойки». Потому что когда в доме выключали свет, дядя Гриша входил в мою комнату и лапал — гладил по ногам, трогал грудь. Я лежала не шелохнувшись и молилась, умоляла, чтобы он не догадался, что я не сплю. После того, как однажды ночью он зашёл дальше обычного, я сбежала из дома.
Знакомые парни, под предлогом вечеринки, пригласили домой, подпоили и «пустили по кругу». Происходящее там я тоже плохо помню. Только то, что дом был деревенский, на отшибе, я хорошо запомнила тот запах – старости и сырости, а еще крови. Помню, как бежала домой через лес, в разодранных колготках, как пришла к отцу, он был пьян, сидел в комнате, в сумерках. На столе стояли бутылки и рюмки. Пахло водкой. Я ему все рассказала, я плакала и молила о защите и пощаде. Папа поднял налитые кровью глаза, скривился и сказал: «Повесь на двери красный фонарь, пусть все знают, что здесь живет проститутка». Его язык заплетался.
Я снова ушла из дома и вернулась, когда мать приехала из санатория. Тогда же меня стали травить те, кто изнасиловал – они боялись возмездия. Мама разрулила все быстро – собрала их, рассказала, что ждет каждого, если они продолжат меня травить, а мне велела заткнуться и не позорить семью. Наши отношения с мамой всегда были похожи на качели. Когда я сопротивлялась, бунтовала и высказывала свое мнение, она давала мне пощечины.
Не важно где я была, что делала, были ли вокруг люди. Пощечины прилетали при любом удобном случае. Часто прилюдно.
Мне двадцать. Два месяца назад я родила Лизу. Она плохо спит, я психую и не понимаю, как с этим справиться. С мужем проблемы – он снова ушел на блядки или напивается с кем-то. В квартиру заваливается пьяный до кровавых чертей отец. Я посмотрела на него, лицо скривилось от омерзения, прошептала: «Вот же козел». Он услышал. При том, что он всех и всегда обзывал, любые оскорбления в его адрес действовали, как красная тряпка на быка – безотказно.
Я видела глаза залитые кровью, я даже испугаться не успела, только подумала, что будет с Лизой если я умру и, уже теряя сознание, прохрипела: «Лиза». Пальцы разомкнулись, я упала на пол, тело сотрясла судорога, меня вырвало. Отец, повернулся, сплюнул на пол, дверь хлопнула...
Это отрывок из будущей книги. Она про насилие. Оказалось, что вся моя жизнь до октября прошлого года была соткана из насилия и боли. Они, как незримые «друзья» сопровождали меня всю мою жизнь.
После того, как в моей семье в октябре прошлого года случилось очередное насилие, а моё лицо перекосило от боли и ужаса, я уехала в Азию, а потом вернулась в Москву. Я почти не общаюсь с ними и уже несколько месяцев не видела, но это мой выбор.
Никому и никогда. Ни физического, ни психического. Закон против домашнего насилия нужен таким, как я. Он нужен всем.
Фото: Legion Media
Источник: Ника Кошар/Фейсбук (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)