«Меня зовут Гоша. История сироты». Приемный подросток написал книгу о себе

Зато там мы подружились с одним парнишей со смешной фамилией Яйцук. А звали его – трррр, бинго! – тоже Гошей. Я тогда впервые в жизни узнал, что в мире есть и другие мальчики, которых зовут Гоша. До этого ни разу таких не встречал. Среди ста человек баторских Гош больше не было — я там один, неповторимый оказался. И вот мы с этим Гошей Яйцуком за лето реально стали как братья. Вместе шалили, вместе нас наказывали. К нему приезжали родители, навещали. И он в один прекрасный день рассказал им мою историю, поведал, что я из детского дома — сижу там с самого детства.

– Он такой офигенный! – признался им Гоша, – я очень хочу такого брата.

И тогда они позвали меня, чтобы мы с ними познакомились, поговорили.

Мама там очень приятная была, она мне сразу понравилась. Про папу точно не помню, из памяти уже стерлось. В тот день родители нам с Гошей на двоих оставили все гостинцы, которые ему привезли, сказали: «Вот, это вам обоим, делитесь». И с того момента они стали приезжать уже к нам двоим. Не только к своему сыну, но и ко мне тоже. Привозили нам обоим гостинцы – уже каждому отдельно. Мне свои, а ему – свои. Как же это было приятно! Со стороны Гоши, кстати, никакой ревности не было. Он очень хорошо относился к тому, что родители меня признали и, можно сказать, уже приняли. Мы все друг к другу очень привязались. Договорились, что они приедут ко мне в детский дом после того как меня выпишут. Я думаю, даже если бы им моя питалка-зверюга (питалка – от «воспиталка», воспитательница – прим. ред.) начала рассказывать обо меня всякие гадости, они бы все равно от меня не отвернулись. Потому что уже знали, какой я на самом деле. И я их очень ждал. Больше всего на свете.

И вот я пробыл все три смены в психоневрологическом санатории, а потом меня привезли в детский дом на Скорой помощи. Это было в августе. И хоп — в детском доме на первом этаже идет ремонт. Там как раз незадолго до этого мэр приезжал, что-то ему показалось не очень новым или чистым, и он – как нам говорили – из своего кармана оплатил нашему детскому дому ремонт. И вот теперь выяснилось, что из-за этого гребаного ремонта меня не могут в баторе оставить. Типа некуда деть. Начали думать, что со мной делать. В принципе могли бы до конца ремонта перевести в дошкольное отделение – всегда раньше так делали, если некуда больше девать. Но для этого нужно было получить разрешение директора — чтобы он дал свое согласие. А его на месте не было, как назло. И вот мы с врачами Скорой помощи, с секретаршей директора сидим и ждем у моря погоды.

– Он на совещании в министерстве, – секретарша опять объясняет одно и то же, – я ему позвонить сейчас не могу. И когда вернется, не знаю.

– А нам что делать? – врачи скорой помощи нервничали, и так уже долго со мной сидели, — куда нам мальчика девать? Ждать больше не можем.

– Ой, я не знаю! Делайте с ним, что хотите!

А что они могут сделать? Отвезли меня обратно в этот психоневрологический санаторий, там накормили обедом и перед тихим часом медсестра мне говорит.

– Гоша, ты понимаешь, что нам некуда тебя разместить? Смены закончились.

– Да, – говорю, – понимаю.

– И скорее всего, – она жмется, – тебя придется отвезти в 6-ю Донскую больницу.

Я тогда уже знал, что это детская психиатрическая клиника. У нас в детском доме были ребята, которые там время от времени лежали. У меня сердце в пятки упало. И ладони покрылись холодным потом.

– Я что, похож на психа?!

– Нет.

– Ну, пожалуйста, – я начал плакать, – не надо в психушку! Есть же другие варианты.

– Ну, какие другие. Других как раз нет, — я видел, что она мне сочувствует, а сделать ничего не может, – вот попей чайку с медом, успокоишься. Поспишь, и поедем.

– Да не нужен мне ваш чай с медом!

Пришел врач. Они с медсестрой меня все-таки успокоили, уговорили. Я сижу, обжигаюсь, бормочу: «Да не нужен мне ваш чай с медом», а сам прихлебываю кипяток и плачу.

Долго я ревел, никак не хотел мириться с тем, что придется ехать в психушку. Прошел тихий час, я в сонном состоянии вышел на улицу. Там разложили на газоне перед корпусом красные покрывала – сушили их после последней смены – я на одно из них лег, и снова уснул. От горя. Потом подходит ко мне медсестра, которая меня успокаивала, и шепчет на ухо.

– Гоша, за тобой Скорая приехала.

– Я не хочу! – я снова давай реветь, – куда мне бежать, чтобы не ехать?!

– Все-все, Гоша, – она меня подняла, повела к машине, – надо ехать.

В общем, меня запаковали в эту скорую, засунули туда мои вещи, и привезли в 6-ю Донскую.

Сначала положили в первое отделение. Там вообще заняться было нечем: лежишь в четырех стенах и смотришь в потолок. Ни занятий, ничего. Со мной в одной палате лежал подросток – малолетний преступник, которому грозила детская колония. И вот он постоянно харкался. Наберет полный рот слюны и что у него там еще, и плюет прямо в меня. И днем, и ночью. Меня реально от этого выворачивало.

– Перестань!!! – я орал, уже нервы не выдерживали.

– Бл***, иди на ***! – это все, что я он мне отвечал.

Фууу. До сих пор вспоминать противно. Я постоянно ходил и просил, чтобы меня перевели в другую палату. Ловил врачей в коридоре, умолял.

– Уберите меня хоть куда-нибудь от этого идиота! – я готов был ползать перед ними на коленях, – больше так не могу!

– Нет, лежи. Больше некуда.

Кое-как я это пережил. Лежал с ним меньше двух недель – хотя мне показалось вечность, – и все это время он в меня плевался.

Хоть к заведующему отделением бы пошла. А еще лучше – забрала бы скорее домой. Ремонт там, не ремонт, разве детей сдают из-за этого в психбольницу?! Но меня защитить было некому. А к этому козлу приходила то ли мамка, то ли бабка, то ли тетка, и через окно в палату – у нас были зарешеченные окна, мы лежали на первом этаже – передавала всякие гостинцы. Я смотрел на все это и ничего не понимал. Этого борова обихаживают и не могут ничему научить?! Он же домашний ребенок, блин! А харкается как свинья. В общем, я кое-как выдержал этот период, все эти унижения, а потом меня перевели во второе отделение, где уже было все нормально. Сначала заселили к младшим. Я там стал типа помощником. Привели во второе отделение, и не знают, куда меня определить. Положили на тихий час к малышам, потому что у них там была свободная кровать. А потом я помню, как сидели две воспиталки – та, которая у младших и та, которая у старших – и обсуждали, куда меня определить. Я не спал, подслушивал. Боялся, что меня опять куда-нибудь не туда затолкают.

– Нам пока его деть некуда, – воспиталка старших вздохнула, – мест нет.

– Ну, пусть с нами остается, – ответила другая, – будет мне с малышней помогать.

Я лежу с закрытыми глазами и такой: «Йеееес! Слава богу!» Конечно, я не хотел к старшим идти – вдруг они меня не примут, начнут обижать как тот придурок. А тут я сам оказался самым старшим. И я честно воспитателям помогал, а они всегда меня подкармливали. Просто приносила что-нибудь из своей комнаты отдыха.

– Гооооша, у нас огурчики тут соленые остались. Будешь?

– Ооо, огурчики, спасибо огромное!

Я был почти счастлив. Дети в палате — от пяти до семи лет, а мне уже было одиннадцать. Понятно, что я ими командовал. Но надо сказать, никогда никого не обижал – у меня вообще не было привычки младших бить, хотя сам немало натерпелся от старшаков. Наверное, поэтому и решил сломать эту тупую баторскую традицию, по крайней мере, не продолжать ее. В общем, в итоге я с малышами какое-то время пожил, около недели, а потом меня перевели в старшее отделение, когда там место освободилось. И вот в новой палате у нас уже образовалась своя компашка. Там оказался один мой знакомый. Его звали Максим, и он лежал со мной в психоневрологическом санатории. Только не в этом году, а в прошлом.

– О, привет! – я очень обрадовался знакомому лицу. Думал, теперь будет здесь друг. Свой человек.

– Привет, – он отвернулся и сделал вид, что меня не знает.

В общем, киданул – просто не стал со мной общаться, и все. Хотя в санатории год назад мы с ним были не разлей вода. Играли вместе, фигню всякую творили. А теперь он то ли стыдился меня, то ли что-то еще. Но в итоге у меня на новом месте все равно хорошо все сложилось – пусть и не с ним. Я играл там с другими пацанами, общался.

А еще у нас там было много разных игр, даже плейстейшен. И, что самое прикольное, воспитатель – мужик. Это, наверное, первый раз в моей жизни. Обычно везде работали тетки: и в баторе, и в лагерях, и в больницах. И вот этот наш воспитатель изобрел свою систему поощрений.

– Таааак, садимся играть в лото, — собирал нас всех за столом, — кто выигрывает, тому утром угощение!

И утром всем, кто хорошо себя вел или во что-нибудь выигрывал, доставались остатки после чаепитий врачей и медсестер. Всякие там бутерброды с колбасой, салаты, перцы фаршированные, сладости. Куча всего. С утра воспитатель устраивал настоящий аукцион. Сначала награждал за хорошее поведение. Кто вечером лег спать нормально, не болтал с соседом, по палате не шатался.

– О! Андрюша вчера первый уснул, – сообщал он, – Андрюша, ты получаешь бутерброд с колбасой.

Андрюша тут же счастливо чавкал.

– А кто вчера выиграл в плейстейшен в гонки? – он обводил нас взглядом, – точно, Серега! Серега, ты получаешь печенье.

Я не выдерживал, начинал канючить.

– А мне когда-то хоть что-нибудь достанется?

– Нет, Гынжу, ты сиди! Вот научишься себя хорошо вести, тогда будет и тебе угощение.

Ну что тут скажешь? Справедливо. Я даже не обижался.

Меня, кстати, в психушке поначалу ничем не лечили. Я там просто лежал. Официально в медкарте вроде значилось обследование головы после травмы, потому что должны же они были официальный повод для госпитализации иметь. А так я просто отдыхал как в летнем лагере. А заодно снова влюбился. Но на этот раз не в девочку.

У нас там была молодая заведующая отделением. Такая шикаперная – умная, симпатичная. Оооо! Я был от нее просто без ума. И, наверное, у всех пацанов такая фишка – когда влюбляются в теток постарше, начинают сильно баловаться, выводить их из себя, привлекать к себе внимание любыми средствами. Чтобы они подошли, поговорили, дотронулись. Как же я хотел, чтобы она меня потрогала! И поэтому изо всех сил закатывал ей истерики.

– Гоша, Гоша, успокойся, — она подходила ко мне и звала медсестру, — таблеточки дайте мальчику.

И я такой про себя: «Аааа! Какие еще таблеточки?! Мне надо, чтобы ты подошла ко мне, погладила, потрогала!».

Но иногда она все-таки делала так, как надо – начинала меня успокаивать, гладить по голове. У меня вообще это было с самого детства — не знаю уж почему, наверное, психологи скажут, что это такая травма, типа никто меня не гладил в младенчестве и на руках не носил. Но я всегда, с малых лет, обожал, когда меня тетки гладят по голове. Лежу такой, и на седьмом небе от счастья. И вот она тоже так делала. Садилась рядом со мной и долго-долго гладила по голове.

– Гоша, все будет хорошо!

Я лежал, закатив глаза от счастья, и молил ее про себя: «Ооооо, гладь меня, гладь побольше! Я еще не сплю, не уходи, пожалуйста, гладь еще!».

Когда она оставалась дежурной и ночевала на работе, то всегда приходила ко мне перед отбоем, садилась рядом на кровать и меня гладила. До сих пор у меня перед глазами стоит эта картина, просто офигенная! Все лежат сами по себе, кто как может успокаивается, засыпает. И только рядом со мной сидит заведующая отделением. Устроилась на моей кровати и гладит меня по голове. Так я и балдел.

А потом мне сообщили, что если дальше все будет идти так же хорошо, то меня через пять дней выпишут. Я, конечно, обрадовался. И тут меня страшно понесло. До этого я вел себя практически как паинька, только для заведующей персонально немного истерил, чтобы она обращала внимание на меня. А так, во-первых, хотелось получать вознаграждения в виде угощений, а во-вторых, там реально надо было вести себя как паинька, чтобы не залечили всякими таблетками. Но когда я узнал, что меня реально выписывают, то уже потерял всякий страх. Сопли пузырем, пальцы веером, всех посылал. И взрослых, и детей.

И вот дней пять я так ходил, звездил изо всех сил. Забил на правила, на режим. Ночью не спал, разговаривал со своими соседями, им спать не давал. На уроках совсем перестал заниматься – а уже сентябрь наступил, к нам стали учителя приходить – творил всякую ерунду. Швырялся тетрадками, орал: «Мне это не надо, меня скоро выписывают!». С ребятами тоже вел себя как последний козел – стал драчливым, всех задирал. В общем, постоянно устраивал драки. Потом еще на аукционе права качал, когда всем что-то давали, а мне нет, орал: «А почему мне нет подарка?». Медсестры только головами качали: «Ну, вообще!».

И вот проходят эти пять дней, а меня не выписывают. И я такой пошел на пост к медсестрам.

– Чё, блин, за фигня? Меня сегодня выписать должны!

А они мне спокойно так говорят.

– Гоша, ты себя плохо ведешь. Тебе позапрошлой ночью ставили красные кубики. Какая выписка?

А красные кубики – это такой жутко болезненный укол, который делают в ягодицу, чтобы человек не скакал и не прыгал, а лежал как овощ. И вот я на такой укол нарвался. Конечно, сопротивлялся, когда понял, к чему все идет, старался не даться. Но меня заломала медсестра. Обманом затащила в процедурный кабинет.

– Пойдем со мной, я тебе дам таблеточку, чтобы ты заснул.

А там уже как-то уложила на эту их кушетку, я не помню как. Потом позвала на помощь заведующую отделением, ту самую молодую, которую я любил. Они вместе меня держали, и медсестра такая – пффф! – всадила мне этот укол в задницу. И я моментально обмяк. Вообще не мог пошевелиться. После него очень долго зверски болит задница. Я не мог ни встать, ни шаг сделать, ни что-то еще.

– Я вот так буду сидеть? – бормотал непослушным языком, – Не надо меня дергать!

Час не мог в себя прийти, а потом еще целую неделю ходил как кисель. У меня так ныло тело, так болела каждая мышца, что это просто невозможно передать. И еще мне стали перед сном давать какие-то зеленые таблеточки. Иногда я их пил, иногда втихаря выплевывал. А в остальном шла обычная больничная жизнь. Днем – занятия. После них нас выводили гулять в «решетку». Это такая площадка для прогулок, своя у каждого отделения. Там все было как на обычной детской площадке – качельки, каруселька, песочница – только обнесено решеткой. Еще в больнице был зоопарк, но вот это вообще непонятно, зачем. Животных мы ни разу не видели. Нас строили парами и вели в нашу клетку, никаких вам зверей.

Я просидел в психушке еще месяц. Только в октябре вернулся в свой детский дом. Вместо пары недель «переждать ремонт» провел в психушке целых два месяца. Приезжаю, а воспитатель мне говорит.

– Гоша, к тебе тут приходили.

– Кто? – я замер, меня холодный пот прошиб от плохого предчувствия.

– Женщина такая приятная. Спрашивала про тебя, хотела увидеть.

– А вы? – я уже понял, кто это был. Сердце упало в пятки.

– Как, что? Сказали, чтобы через пару месяцев пришла. Что пока ты лежишь в больнице, в 6-ой Донской.

Так она больше и не пришла, мама Гоши...

А на память о той истории у меня осталось заикание. Никогда раньше такого не было, а тут я начал зависать на каждом слове и потом больше года не мог от этой проблемы избавиться. Скорее всего, от Гоши «заразился» – он был заикой. Я его наслушался, и вот, пожалуйста. Конечно, я делал это не специально и не из-за того, что хотел быть на него похожим. Просто так само получалось. Злился и ничего поделать не мог.

– П-п-подайте с-с-с-с-с-стакан.

– Оооо, – питалка покачала головой, – что, психушка тебя испортила?

– Н-н-нет, – я такой давай отнекиваться, – это н-н-не из-за п-п-психушки.

– Гош, ты понимаешь, что тебя к сентябрю должны были выписать?

– Д-д-да, п-п-понимаю.

– А ты – что? Плохо себя вел. В итоге просидел там больше двух месяцев. Вот и заикаешься теперь!

Кстати, из-за того, что я тогда вернулся в батор позже начала учебного года, у меня со школой все как-то окончательно посыпалось. Начало английского я пропустил, по математике, русскому, биологии тоже потерялся и потом уже не мог ничего понять. По всем предметам у меня начались проблемы. Математика стала адом. Классно отдохнул, называется, летом. Семья Гоши Яйцука меня бросила. Сам я стал заикой и психом. С учебой полный капец. И зачем тогда вообще стараться? Для кого пытаться быть послушным и хорошим? У меня словно пелена с глаз упала – смысла нет. Все равно больше никто и никогда за мной не придет. Я же псих.

«Меня зовут Гоша». История сироты, «ЭКСМО», 2018 г