Истории приемных семей глазами мужчин: Петр Свешников и его семеро детей

«В канун Нового года министерство просвещения вынесло на общественное обсуждение поправки в семейный кодекс РФ, которые регулируют процедуру усыновления и опеки. Закон вводит ряд новых ограничений – запрещает принимать ребенка в семью, если в течение 12 месяцев до этого уже был принят один, не разрешает усыновление и опеку, если метраж жилья не соответствует установленным нормам. Петр и Ольга Свешниковы, как и большинство приемных семей клуба благотворительного фонда "Арифметика добра" — злостные нарушители этих самых правил, которые будут обсуждаться на "нулевом чтении" в марте. В 2013 году с разницей всего в полгода они забрали в семью двоих детей. Причем привели пятилетнего мальчика с инвалидностью и маленькую девочку с синдромом Дауна в крошечную квартиру, где и без того было не развернуться. Спустя несколько лет семья приняла под опеку еще двоих, и детей стало четверо.

«Я родился четвертым ребенком в семье и рос в окружении женщин: мамы и трех сестер. Папа все время проводил на службах, фактически жил в церкви и даже перебрался ради этого в глухую деревню. Пока я был дошкольником, большую часть времени жил с папой в этой деревне – он работал, а я книги читал. Читать научился рано, в пять лет уже добрался до "Войны и мира" и перечитал море взрослых книг. А мама приезжала к нам с папой по праздникам. Помню, однажды приехала на Рождество и наварила огромную кастрюлю супа. Мы с папой поставили этот суп в сени, чтобы не испортился, и он там как следует заморозился. Когда нам надо было поесть, мы отрубали от супа кусок топором и разогревали на плите. Нормально. Суп простоял так до весны — мы редко о нем вспоминали. И вот в следующий раз мама приехала к нам на Пасху. Когда она увидела, что мы собираемся разогревать ее рождественский суп, у нее случилась паника. А отец даже не понял, в чем дело. Он у меня из тех людей, которые к быту безразличны. Я тоже такой. Правда, у меня был длительный период холостой жизни, в результате которого я многому научился. Но комфорта мне нужно минимум.

Мы с родителями жили как все советские граждане – взрослые работают, дети учатся. Но все равно от всех отличались, и в школе мне было тяжело. В итоге в тринадцать лет у меня начался бунт. Наверное, я устал от того, что нашу семью по причине того, что отец был священником, считали «врагами народа». В третьем классе я отказался вступать в пионеры по своим убеждениям, сказал, что организация добровольная, поэтому — спасибо, не надо. И в результате стал регулярно получать по морде в туалете на переменах. Учителя не заступались, наоборот. Ставили плохие отметки за поведение и занижали оценки по предметам, не обращая внимания на знания.

Никто не скрывал, по какой причине это происходит. В результате меня все дружно достали, и я выбрал свободную жизнь. Обул кеды, закинул за плечи мешок и уехал в Питер. Там была в то время мекка для хиппи, был «Сайгон» — главное тусовочное место страны. Кстати, тогда я впервые в жизни столкнулся с Борисом Гребенщиковым. Мне было 14 лет, я был юным хиппи. И мы с друзьями сидели у БГ в подъезде – это тоже было культовое место, там все стены расписаны фанатами от первого до последнего этажа – и он прошел к себе мимо нас, поздоровался. А потом вышел из квартиры и вынес нам свои фотографии, подписал их. Подарок этот я на следующий же день потерял. Но когда спустя много лет мы стали общаться, я об этом случае вспомнил. Это, кстати, был единственный раз в жизни, когда я брал у кого-то автограф.

В Питере меня, конечно, то и дело ловили как несовершеннолетнего без документов и сопровождения, возвращали в Москву. А я снова сбегал. Тогда у меня и начался неформальный период, который продолжается до сих пор. Школу я примерно в те годы забросил – не любила она меня, да и я ее тоже. До сих пор не хожу на встречи выпускников, не общаюсь ни с кем из одноклассников. Аттестат об окончании восьми классов я, конечно, получил: дотянул кое-как — изредка появлялся, что-то сдавал. Потом пошел в училище на реставратора мебели, но и оттуда меня довольно быстро попросили. Даже дали диплом о том, что я якобы закончил учебу — лишь бы избавиться. А дальше пришлось пройти школу рабочей молодежи. Тогда без десяти классов никуда не брали. К слову, папа у меня профессор с четырьмя высшими образованиями».

«После учебы я несколько лет работал в церкви. Потом занялся бизнесом. Женился, родились дети. Когда в работе стали появляться успехи, решил получить экономическое образование. Пришел на собеседование в вуз, и в итоге мы с ректором пошли пить кофе в его кабинет. Через полчаса я протягивал ему свою визитку и прощался со словами: "Если будут проблемы, звоните". В тот момент я окончательно понял, что учиться мне уже не нужно, я прошел свои "университеты". Дело – у меня была сеть шиномонтажных мастерских — росло, я открывал новые точки. А потом мне все это надоело.

Хорошо, что в моей жизни была музыка – в нее я и ушел. Однажды совершенно случайно после концерта в клубе «16 тонн» меня познакомили с группой «Ва-Банкъ». Знакомство плавно перетекло в дружбу, а потом мне предложили работу. Я стал ездить с ними на гастроли в качестве техника, хотя совершенно не понимал, что к чему, но в первом же туре научился. Мой бизнес тем временем постепенно умирал — я тогда не думал о деньгах и сеть свою просто забросил. С Александром Ф. Скляром мы гастролировали много лет, а потом пришло время расстаться. И для меня все опять началось с нуля.

Я пошел работать в такси на своей машине. Оказалось, что это очень интересный образ жизни. Мой любимый поэт Серебряного века, великий Саша Черный, сидел в свое время за кассой в парикмахерской и слушал разговоры клиентов. И потом стихи прекрасные писал — «За чаем болтали в салоне...». В наше время ему точно надо было бы идти в такси — столько историй, столько людей, готовых выплакаться и душу открыть. По старым знакомствам мне как проверенному человеку постоянно подкидывали работу с музыкантами. И вот как-то раз позвонили и сказали, что надо пару дней поработать с Борисом Гребенщиковым. Я согласился. Деньги были хорошие, работа приятная. Мы мило общались, находили общих друзей, знакомых — масса интересных тем для разговоров. И в следующий раз, когда Борис Борисович был в Москве, он поинтересовался, нельзя ли ту же машину. Мы снова поработали. После нескольких лет таких поездок по Москве и Московской области мне предложили постоянную работу – я стал тур-менеджером «Аквариума», и вот уже пять с половиной лет не вылезаю из гастролей. Гостиницы, поезда, самолеты — вся дорожная жизнь на мне. Я как-то подсчитал, что шесть месяцев в году провожу дома, а другие шесть месяцев – в разъездах. Но если сравнить этот график с жизнью обычного человека, который каждый день ездит в офис, то получается, что с семьей я провожу гораздо больше времени. Что радует и меня, и жену с детьми».

«С Олей мы познакомились через благотворительность. Я не то, чтобы серьезно этим занимался, но постоянно кому-то помогал. То сестра Татьяна о чем-то попросит — у нее при храме был приют для девочек, — то еще у кого-то возникала нужда. В 2010 году я помогал погорельцам вещами, а потом сам поехал на пожары, чтобы поработать руками: здоровья много, уже не маленький. Там было несколько лагерей, в которые приезжали люди для того, чтобы тушить. И вот мы с товарищами тоже приехали, нас было много и мы стали ставить еще один лагерь. В итоге выяснилось, что нет человека, который мог бы там оставаться до конца пожаров, руководить лагерем – все приезжали и уезжали. Пришлось мне взять это на себя. Мы тушили, тушили, тушили. Было много веселого, много страшного. А Оля работала тогда в фонде "Созидание", и они нам помогали — присылали оборудование, продукты. Так мы и подружились.

Потом продолжали общаться по телефону и интернету, только лично не виделись. Зато читали друг друга в соцсетях, тогда это был жж, «живой журнал». Я там у себя рассказывал, как мы веселились, как на концерты ходили. Оля тоже что-то выкладывала, писала о своей работе. И однажды мы решили, что надо как-нибудь погулять вместе. Но после этого еще долго собирались, никак не могли договориться о встрече. В итоге все-таки встретились — на митинге, где же еще — а после пошли в кафе посидеть. Так и не расстаемся с тех пор».

«Год мы пожили вдвоем, а потом, как это бывает, пошли совместные дети. Лешку я нашел совершенно случайно. Как-то вечером, когда Оля уже спала, а я все никак не мог уснуть и лазил в "живом журнале", наткнулся на пост Иры Ясиной. Она писала про Лешку, которому было тогда 5 лет, но уже к этому возрасту он пережил две потери: сначала от него отказалась кровная мать, а потом и усыновители – когда Лешке поставили диагноз мышечная дистрофия Дюшенна. У ребенка, само собой, случилась на этой почве тяжелая психологическая травма. И так меня эта история на ночь глядя растрогала, что я разбудил Олю и говорю: "Надо брать парня". Она сказала "Угу" и стала спать дальше. Но Оля в отличие от меня давно думала о приемных детях, даже знала, что усыновлять будет именно ребенка-инвалида, потому что у него шансов попасть в семью практически нет. Она походила с мыслью о Леше несколько дней, а потом спрашивает меня: "Это полуночный бред был про Лешку, или что?". Я говорю: "Нет. Если сказал — надо забирать, значит, надо". Так мы и сделали».

«Конечно, жизнь с появлением Лешки сильно изменилась. Во-первых, мне пришлось жениться. Во-вторых, мы с Олей создали фонд "МойМио" — он начался именно с Леши. Мы обнаружили, что никто в стране не занимается мышечной дистрофией Дюшенна, и у нас открылись глаза. Давно думали, что надо делать свой фонд, обсуждали это, только не знали, какую именно проблему будем решать. И тут ответ пришел сам собой. В-третьих, пришлось делать ремонт. Мы тогда жили в крошечной квартирке, и нас с Олей вполне устраивало то, что вместо кухни у нас доска на двух табуретках, а большая комната работает как склад вещей для детей из детского дома и место встречи волонтеров. А в маленькой комнате жили мы с Олей. Но с появлением Леши пришлось все это менять. Спальню превратили в детскую, большую комнату освободили от вещей и тоже сделали жилой.

Но не успели мы толком пожить втроем, как вдруг стали родителями маленькой Даши. Это на сто процентов было воплощением варианта «хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах». Как-то вечером мы с Олей сидели и разговаривали о том, что хорошо бы найти Лешке братика, взять ребенка, чтобы у сына был друг — то есть еще один член семьи. И вот мы сидели, обсуждали на полном серьезе, какого ребенка мы могли бы принять. Говорили о том, что точно нельзя брать грудничка, потому что он не будет Леше другом. И еще мы точно не сможем усыновить ребенка с синдромом Дауна, потому что, во-первых, не потянем, а во-вторых, тоже не такой уж это будет для Леши друг. И вот через месяц после этого разговора в семье появляется четырехмесячная Даша с синдромом Дауна! Опять все случайно – дальние родственники одной нашей подруги родили ее и отказались. Как только все это произошло, к нам с Олей информация сразу и прилетела. Мы забрали Дашу то ли 28, то ли 29 декабря 2013 года, положили ее под елочку и стали считать, что Дед Мороз принес нам в подарок дочку».

«После появления Даши пришлось задуматься о переезде. Не потому, что неудобно или квадратных метров не хватает, мы в принципе люди очень простые и не заморачиваемся из-за быта — просто мы жили на седьмом этаже панельного девятиэтажного дома без грузового лифта. А в маленький пассажирский лифт не влезает инвалидная коляска. Был изначальный прогноз врачей, которые говорили, что сын проживет максимум четыре года – нам так сказали. К счастью, неверный прогноз. Пока мы собирали документы, еще до знакомства с Лешей, Ольга изучила тему, и мы знали, что речь идет не о четырех годах, а больше. Но то, что Леша в будущем перестанет ходить, было неизбежностью. И мы должны были подготовиться, создать для сына условия.

Но переехать – легко сказать. Квартира у нас была из таких, что найти в Москве что-то дешевле фактически невозможно. А нам-то надо было переезжать с улучшением условий и при этом сохранить московскую прописку – из-за медицины, образования и прочего. Выходило, что рассматривать мы можем только Новую Москву. Стали искать там квартиру. Много вариантов смотрели, все было не то, и в какой-то момент нам знакомые риелторы предложили таунхаус. Мы посмотрели и подумали: почему, собственно, мы заморачиваемся на квартирах? Если за эти же деньги можно найти домик, то это наш вариант. И потом как по волшебству в соцсети появляется объявление одной Олиной подруги о том, что она продает дом, потому что уезжает во Францию на ПМЖ. Оля была в этот момент в Болгарии с детьми. Я один поехал в этот дом, посмотрел его, тут же позвонил Оле и сказал: «Хочу!».

С тех пор мы живем в этом доме. И Лешка, слава Богу, с нами уже 6 лет. И все еще ходит. Коляску мы используем только на дальние расстояния: Лешка у нас вообще очень сохранный для болезни Дюшенна. Ольга возила его на обследование в Италию, так там врачи удивлялись, насколько все хорошо с учетом заболевания. Летом, когда тепло и можно бегать в одних трусах, он даже по улицам носится. Зимой ему тяжелее из-за одежды, снега и холода, который сковывает мышцы. Но, конечно, постепенно становится хуже — Леша быстрее устает, по лестнице ходит с трудом. Если утром на второй этаж в доме он еще как-то поднимается, пусть коряво, с трудом, но на ногах, то вечером уже только на четвереньках может туда заползти. Разумеется, мы заранее просчитываем все варианты, чтобы не оказаться в ситуации, когда Леша сядет в коляску, а у нас не окажется возможности его спускать и поднимать. Поэтому мы опять в ремонте — установили в доме пандусы, пристроили веранду с ними. Каждый год что-нибудь приходится делать. В позапрошлом году поставили забор. Прошлым летом выложили на участке дорожки, чтобы Леша мог по территории перемещаться на коляске. Будущим летом хотим сделать небольшую детскую площадку с каруселью для коляски, если получится. Но на все сразу у нас не хватает ни времени, ни денег».

«И вот уже в этом доме, через три года после Даши, у нас появился Никита. Вообще-то мы не собирались никого больше принимать. Привыкли жить вчетвером, нам было хорошо. Но неожиданно позвонил наш специалист из опеки и говорит: "У нас тут у мальчика беда, не хочется отдавать его в детский дом. Нужно спасти ребенка". Ситуация была экстренная: маму Никиты выставили из страны, а ребенка у нее забрали. Они жили большой узбекской семьей, к ним пришла проверка УФМС, и выяснилось, что у мамы Никиты нет регистрации, а на семилетнего мальчика вообще нет ни единого документа, хотя он родился в Москве и вообще-то уже должен был пойти в школу.

Мы с Олей тогда долго думали — не готовы были расширять семейный состав. Но поскольку ребенку срочно нужна была помощь, а других вариантов у него не было, мы решились. Мама Никиты никак себя не проявляла. Но спустя три месяца она внезапно появилась! Оказалось, что она ездила на родину восстанавливать документы, чтобы потом забрать Никиту. Пока мама восстанавливала разрешение на въезд, пока в Москве делали экспертизу ДНК, пока назначались судебные заседания, прошло два года. Мы до сих пор ходим по судам, заседания переносили много раз, то одного документа не было, то другого. Но все идет к тому, что на днях Никита вернется в кровную семью – ждем финального решения.

За эти два года мы совершенно измучились. Никите тяжело, он рвется к маме, страдает сам и от этого мучает нас. По сути, мы для него враги, которые удерживают его от родной семьи. А мама, наоборот, замечательная, потому что при встрече отводит его в «Макдональдс» и не заставляет делать уроки. Это только мы, фашисты, хотим, чтобы он развивался и учился. Оля занимается с Никитой столько, что я вообразить себе не могу, откуда у нее берется так много терпения. Это бесконечная борьба. С Лешей тоже была борьба на предмет учебы, но там другая проблема — у него ЗПР, ему было трудно, и мы с ним неделями учили одну и ту же букву: писали, проговаривали, повторяли. Леша же ни слова не говорил в свои 5 лет, когда пришел к нам в семью, только «ав-ав», «ням-ням», «бо-бо» и еще что-то в том же роде. И я помню, как он был невероятно горд, когда смог выучить два первых слова – свое имя, «Алеша», и «МашинА». Именно так, с ударением на последний слог. Он и нас потом также называл – «мамА», «папА». Сейчас это прошло, он совершенно нормально разговаривает, читает, причем бегло. «Гарри Поттера» сам прочитал и другие книги. Леше, к счастью, стало интересно учиться и у него уже получается.

А у Никиты пока ничего подобного нет. Подвешенное состояние, в котором он находится, эта неопределенность с мамой, блокирует его развитие и образование. Он может целый день, 8 часов подряд, сидеть над задачей, которую они с Олей решали уже 25 раз. И все это будет без результата. Мы пытались его и так, и сяк убедить, что надо учиться, но все это в нашей ситуации бесполезно. Ребенок должен сначала получить стабильность. Надеюсь, очень скоро она у Никиты будет.

А еще через некоторое время у нас появилась Вика».

«Вика — здоровая маленькая девочка, ей было тогда меньше годика. И снова нас свел случай, совпадение – мы как раз готовили новые документы на усыновление и вдруг узнали о Вике. Первые шесть месяцев своей жизни она формально жила с кровной мамой, которая употребляла наркотики, но фактически мама ее уже бросила и Вику передавали с рук на руки. Потом маму посадили, дали ей срок 6,5 лет. Вика в тот момент оказалась у своего дяди, маминого брата, но когда состоялся суд и стало ясно, что все это надолго, брат привел Вику в опеку с вопросом, что ему делать. Вику забрали, поместили на несколько месяцев в дом малютки, где она тоже не особо была кому-то нужна.

И получилось, что первые самые важные месяцы жизни, когда ребенок впитывает ласку, любовь, формирует привязанность, у Вики пропали. Она была полностью лишена внимания и тепла. В итоге психологическая травма у нее чудовищная. Когда она пришла к нам в семью, то не умела даже улыбаться. Только потом стала копировать улыбку, и это поначалу выглядело страшно – неестественный оскал, перекошенное личико и пустые глаза. Вика орала круглые сутки. Соглашалась быть на руках только у Оли или у бабушки. Видимо, добирала то, чего у нее не было в первый год жизни, в период «донашивания», когда ребенку необходимо быть у матери на руках. Стоило Оле спустить Вику с рук, как она начинала вопить словно резаная.

Сейчас, год спустя, постепенно этого становится все меньше и меньше. Вика расцветает, растет невыносимо красивой девочкой, она уже и радуется, и улыбается по-настоящему. Но последствия психологической травмы никуда не делись — ребенка поломали, конечно, очень сильно. С мамой Вики у нас тоже полная неопределенность. Она не лишена родительских прав, не ограничена в них. Но за то время, что Вика с нами, не появлялась ни разу. Не звонила ни в опеку, ни нам. Я думаю, у нее не развит материнский инстинкт, поэтому она может никогда и не объявится. Мы уже обсуждали с Олей, что Вику, конечно, лучше всего удочерить. Если опека сможет подать на лишение матери прав, у нас появится такая возможность».

«Какие глобальные задачи у папы в нашей семье? Конечно, финансовые, как и у всех отцов. И еще, когда я дома, не в командировках, меня используют по полной программе. Глупо было бы этого не делать. Я занимаюсь детьми, вожу их в сады и в школы, езжу по магазинам, готовлю. Когда я дома, к плите в принципе никого не допускаю, все делаю сам, да и покупка продуктов тоже на мне. Причем делаю все это с радостью. По утрам встаю легко и быстро, мне не приходится мучиться в этом плане. Ну а когда я в командировках, все это ложится, конечно, на Олю.

Мы были как-то на гастролях в Сибири. Мороз страшный, график дикий — ночью переезд, днем концерт. Почти без сна. А концерт — это же не только само мероприятие вечером, это еще и весь день настройка звука, света, подготовка. То есть в общей сложности 10-12 часов длится безостановочный рабочий день. И вот я разговариваю с Ольгой по телефону, какие-то вопросы семейные пытаемся на расстоянии решить, и она мне: «Ну ладно, вернешься из отпуска, поговорим тогда». И я чуть не сел: «Откуда-откуда я вернусь?!». Отключаюсь и говорю: «Парни, вы знаете, мне сказали, что я сейчас в отпуске!». И все как грохнут от смеха. Теперь у нас это выражение и в группе, и в семье стало мемом. Но, если честно и откровенно, на работе я обычно все-таки больше сплю, чем дома. В семье меня эксплуатируют активнее. Ну и дома-то приходится сочетать: успеть все подготовить, забронировать к гастролям и параллельно заниматься хозяйством, детьми. К счастью, я легко переключаясь с одной задачи на другую и могу делать несколько дел одновременно.

Был у нас, кстати, такой смешной период в семье, когда Даша отказывалась есть без моего пения. Каждый раз за завтраком, обедом и ужином я должен был петь специальную песню: «Открывааааеееет Даааашаааа роооот». Только тогда все начинало происходить. Я Ольге тысячу раз говорил: «Запиши это на телефон, будешь ей включать». Но как-то то одно, то другое, все время ей было некогда. И вот я уехал в очередную командировку, и тут звонит жена и шипит: «Даша не ест!». Я ей шепчу: «Оля, я не могу сейчас говорить, у нас концерт начинается». А она: «Ничего не знаю, ребенок голодный. Пой!». Я убежал за кулисы, нашел какой-то тихий угол и давай выводить: «Открываааает Дааааша роооот!». Так продолжалось всю поездку, во время каждого концерта! Я жене говорю: «Ну, запиши ты хоть сейчас на свой телефон, запиши!». А она: «Я не умею записывать, ничего не знаю». И приходилось каждый раз вживую петь. Хорошо хоть потом у Даши это прошло».

«Если говорить о том, какими я хочу видеть своих детей во взрослой жизни, вопрос этот не ко мне. Я уверен в одном — родители не должны выбирать за своих детей их пути и придумывать им судьбы. Нельзя выбрать ребенку институт, будущую профессию, жену — все это зря. Дети будут просто напрасно занимать чье-то место в жизни и страдать от собственной нереализованности. Правда в том, что 99 % населения России работает не по той профессии, по которой люди получали образование. Практически все мы оказываемся в других областях. И зачем тогда нужно было это высшее образование, на котором настояли родители? Для чего? Я не знаю. Школа нужна, но не потому что она дает знания, а потому, что тренирует мозг. Например, если откровенно, математика нашему Леше никогда в жизни не пригодится. Как и русский язык, и английский, и много всего. Но через эти предметы ребенок развивает свой интеллект — а вот это действительно нужно.

Да и в целом... Кто сейчас считает все эти уравнения с семью неизвестными, все эти дроби, вычисляет квадратный корень и прочее? Даже если кому-то требуются такие действия по работе, это делается на компьютере, в худшем случае на калькуляторе, но точно не ручкой на бумаге. А учат до сих пор ручкой и на бумаге. Зачем? Это фитнес для мозга. Со мной в этом вопросе могут быть не согласны все, и я не исключаю, что мое мнение ошибочное, но только так в современном мире можно расценивать, для чего нужна учеба в том виде, в каком она есть.

И самое главное. Для меня не существует выражения «успешный ребенок». Я не знаю, что такое «нормальный человек». Поэтому что все это — пустые слова. Критериев успешности или нормальности не существует и, надеюсь, никто не додумается их изобрести. Счастье ведь не зависит от формальных вещей – квадратных метров, частоты появления детей в семье, образования и прочего. Я просто хочу, чтобы мои дети в будущем были счастливы. Чтобы улыбались так, как они улыбаются сейчас. Чтобы у них всегда были поводы для радости. Весь смысл воспитания сводится к тому, что родители не вечны. Когда-то мы умрем, и нашим детям нужно будет жить без нас. Задача – сделать так, чтобы ребенок был готов к СВОЕЙ жизни. Вот этого мне как отцу будет вполне достаточно!»

Фото: Ольга Павлова; архив семьи
Текст: Диана Машкова