«Города сдают солдаты...» Почему бойцы на войне плакали, читая о Василии Тёркине
Чарка выпита до дна
Май 1945 года, Восточная Пруссия, ночь. Солдаты и офицеры сбежались к крылечку дома, где разместилась редакция фронтовой газеты. На крыльцо вышел поэт Александр Твардовский, автор знаменитой поэмы про Василия Тёркина, которую всю войну публиковали в фронтовой газете, главу за главой. Твардовский пытался зачитать условия капитуляции Германии, но его не слушали: все кричали «ура», обнимались, плакали, стреляли в воздух... Твардовский тоже пальнул куда-то в луну из своего фронтового нагана и вернулся в редакцию – писать последнюю главу своего Василия Тёркина: «Светит месяц, ночь ясна, Чарка выпита до дна...»
Повесть памятной годины,
Эту книгу про бойца,
Я и начал с середины
И закончил без конца.
И поэту казалось, что придуманный им Тёркин веселится сейчас где-то на улицах пригорода Кенинсберга; растянул свою трехрядку и наяривает «Катюшу». Никто больше не погибнет на этой войне.
Рядовой Василий Тёркин
В годы Великой отечественной войны рядовой Василий Тёркин был самым известным и самым любимым человеком в СССР. Боец-пехотинец был написан Твардовским так здорово, что солдаты отказывались верить в его придуманность. Они любили Тёркина, считали его своим и верили ему. В те дни газеты и радио только и говорили, что о войне, но это была казенная информация, тщательно приглаженная и сверенная с линией партии. А в поэме про Тёркина была правда – жестокая, беспощадная, солдатская. Фронтовая газета публиковала поэму как сериал – главу за главой, и первые части вышли во время отступления советских войск. Есть письмо Твардовскому от солдат: они писали, что узнали про отступление не из газет, а из главы «Переправа»:
В то время как раз вышел знаменитый приказ Сталина «Ни шагу назад!»: «часть войск... идя за паникерами», отступает «без серьезного сопротивления и приказа из Москвы». Отступление – не просто позор, это преступление перед Родиной, говорилось в приказе. И вина за него ложилась на простых солдат, а не на военноначальников. Скоро за спинами солдат Красной Армии поставят пулеметы заградотрядов, а пока они отступали и отступали, оставляя в тылу врага стариков, детей и женщин, а кто-то оставлял фашистам родные деревни, свои семьи... И только боец Василий Тёркин мог тогда сказать: ребята, виноваты не вы, вы герои, вы делаете все, что можете, и даже в миллион раз больше!
Эпизод, когда отряд Тёркина сворачивает в родную деревню командира, потому что там его семья и не может же он пройти мимо, – один из самых драматических моментов поэмы. Бойцов встречает жена командира, для нее это грустный праздник, на одну ночь достанется ей любимый. Она кормит солдат, укладывает спать... Тёркин, которому не спится, выходит на улицу, ему неловко, он не хочет мешать мужу и жене побыть вместе. Но следом выходит и командир. Душа его не спокойна, он знает, на что оставляет семью.
На кого в плену безвестном Покидал жену с детьми...»
Знают и они, как знали все жители деревень, через которые проходили отступающие бойцы. Но что мог этот командир? Он берет топор и до рассвета рубит дрова. «Рубит, рубит...»
А под свет проснулись дети,
Поглядят – пришел отец.
Поглядят – бойцы чужие,
Ружья разные, ремни.
И ребята, как большие,
Словно поняли они.
И заплакали ребята.
И подумать было тут:
Может, нынче в эту хату
Немцы с ружьями войдут...
И доныне плач тот детский
В ранний час лихого дня
С той немецкой, с той зарецкой
Стороны зовет меня.
Я б мечтал не ради славы
Перед утром боевым,
Я б желал на берег правый,
Бой пройдя, вступить живым.
И скажу я без утайки,
Приведись мне там идти,
Я хотел бы к той хозяйке
Постучаться по пути.
Попросить воды напиться
– Не затем, чтоб сесть за стол,
А затем, чтоб поклониться
Доброй женщине простой...
Солдаты ждали каждую главу про Тёркина потому, что он был таким же, как они. Он разделял их боль, их отчаяние, но всегда находил верные слова. Одна его прибаутка давала солдатам больше, чем любые пафосные речи руководства страны. Тёркин был живым и настоящим, и говорил живым языком. И солдаты на войне тоже были живыми, пока – были. И благодаря Тёркину они находили в себе силы не сойти с ума, продержаться еще один день, и еще, и еще.
Александр Твардовский, придумавший Тёркина, был человеком совести, поэтому и Тёркин у него получился таким крутым. И ему не нравилось, как работают военные корреспонденты на фронте. Он описывал это в письме к жене Маше: мы приезжаем к окопам, быстренько задаем бойцам дежурные вопросы, вздрагивая даже от далекого взрыва мины, и уезжаем, «провожаемые незабываемыми взглядами». С этой безопасной позиции поучать и призывать других жертвовать собой поэт не хотел и не мог.
Твардовский на фронте
На фронт Твардовского отправили уже 23 июня 1941 года. Ему был 31 год, по нынешним временам – ранняя молодость, но Твардовский был уже мудрым и страшно печальным человеком. Незадолго до этого у них с женой умер сын, не дожив даже до года. Был в жизни поэта еще один тяжелый момент. Когда всю его семью раскулачили, ему, тогда начинающему поэту, сказали: бывают такие времена, когда надо выбирать между родителями, братьям и сестрами и революцией. Поэт свято верил в революцию. В своей зауральской ссылке Твардовские получили от Саши единственное письмо: «Дорогие родные! Ликвидация кулачества не есть ликвидация людей, тем более – детей. Мужайтесь, терпите, трудитесь. Писать вам я не могу. Александр».
И вот война. О том, что ее муж жив, Маша узнала из газетной заметки. В ней сообщалось, что поэт Александр Твардовский отдал в фонд обороны свою Сталинскую премию за поэму «Страна Муравия». Чуть позже она с оказией получила от мужа письмо: «Ты, наверно, знаешь, что премию я отдал в фонд обороны. Я не мог с тобой переговорить предварительно, но я был абсолютно уверен, что ты это одобришь, и так как это наши с тобой деньги, то вместе со мной и ты внесешь свою половинку. Дорогая, это – боевой самолет, а как они здесь нужны, я имел возможность убедиться...»
Верность Тёркину
Главы из Тёркина перепечатывали центральные газеты, их читали по радио. Вся страна с восторгом встречала каждую новую главу про неунывающего бойца. Но в поэме Твардовского ни одной строчкой не было сказано о руководящей роли партии, и ни разу не названо имя товарища Сталина: у него это народная война, и победил в ней Василий Тёркин и сотни тысяч таких же бойцов, как он.
И вдруг резко, в один момент Тёркин исчез с радио, газеты перестали публиковать новые главы. После победы поэт получил за «Тёркина» Сталинскую премию, но тотчас же вышли статьи, которые обвиняли его в политической близорукости: безусловно, народный подвиг был организован партией, как можно этого не видеть?
Но Твардовский вообще никогда не изменял своим убеждениям, и он остался верным своему Тёркину. И даже когда вышел негласный приказ не вспоминать о войне, особенно не вспоминать с печалью и болью (даже День Победы в СССР не праздновали до 1965 года), поэт продолжал гнуть свою честную линию.
Твардовскому говорили, что бои закончились и должны остаться в прошлом, что «жестокая память» о погибших в ней только напрасно вызывает боль, а он считал, что такие инъекции боли нужны стране, что нельзя забывать, какой ужас война, и какой ценой нам досталась победа. Иногда казалось, что он писал для погибших.
Вам не услышать их и не прочесть.
Строка в строку они лежат немыми.
Но вы — мои, вы были с нами здесь,
Вы слышали меня и знали имя.
В безгласный край, в глухой покой земли,
Откуда нет пришедших из разведки,
Вы часть меня с собою унесли
С листка армейской маленькой газетки.
Незадолго до своей смерти Твардовский, уже больной раком, уже уволенный с должности редактора «Нового мира» и переживший на этой почве инсульт получил маленькое письмо, в котором не было ни одного знака препинания, но было то, ради чего стоило прожить свою жизнь:
