Где живёт счастье. Художница Елена Скворцова о нашем детстве и его волшебной силе
В Москве с 60-х годов было прекрасное заведение – Воронцовский экспериментально-творческий производственный комбинат. Пятиэтажное здание, в котором разные художники делали всякие свои художества – и «металлисты», и стекольщики, и керамисты. Советский Союз кончился, а здание осталось, и в нём остались большие печи и – главное – живой очаг культуры в виде художников. Там-то я и работала.
До этого я работала в разных техниках: расписывала цветной глазурью большие тарелки, работала с антикварными блюдами Кузнецовского завода, занималась мелкой пластикой. Всё это пользовалось спросом и продавалось довольно успешно. Однажды я ждала, когда на этом комбинате мне покроют белой эмалью очередную партию тарелок. Чтобы я могла их расписывать, эмаль должна была быть сырая – а её случайно обожгли. И вот у меня на руках 20 тарелок, готовых, белых, блестящих – и ужасно скучных. Но не выбрасывать же их.
Я стала пробовать что-то сделать, начала рисовать на них черным красителем и случайно набрела на этот «пушистенький» стиль – это когда здорово получаются звери, детские шубки, снег – краситель ложится «пушисто». В то же время черный так обжигался в печи, что получалось иногда что-то вроде сепии, и это напомнило мне мои старые фотографии, какие-то прекрасные детские сюжеты.
Сначала я порисовала медведиков, просто чтобы привыкнуть. Потом стала себя рисовать в шубке, и постепенно, постепенно, по ассоциациям, развернулась именно эта тема: советское детство, зима, Новый год.
Сразу стало понятно, что это будет пользоваться успехом. Во-первых, это графика, её легко понимать, она всем очень по сердцу, как и общая «пушистость». Во-вторых, детство – важная и питательная часть нашей жизни. И действительно, эти работы сразу привлекли к себе большое внимание и привлекают до сих пор.
Рисовала я, сколько себя помню. И больше ничего и не умела. Мои родители были физики и программисты и не знали, что делать с художником в семье. Когда мне было лет семь, мама отвела меня в Дом пионеров, и там я начала заниматься в кружке керамики. Потом поступила в художественную школу тоже по этому направлению, и дальше всё по накатанной.
Почему именно керамика? В ней, в отличие от других видов искусства, есть очень большой элемент волшебства, непредсказуемости. Когда ты делаешь работу какую-то, ты не всегда можешь представить, что в итоге получится с этими цветами после обжига. Рисуешь, к примеру, двумя коричневыми красками и двумя серыми, а получаются на выходе красный и оранжевый, синий и какой-нибудь еще. Это химия глазурная, температура в печи достигает 1200 градусов, краски расплавляются и меняются очень, особенно в сочетаниях. Ты ставишь в печку одно, ждешь что-то второе, а получаешь третье – чудеса.
Родилась я в Москве, всю жизнь прожила у метро «Беляево». У меня была хорошая семья — мама, папа, потом еще братик появился. Родители читали мне книжки, гуляли со мной, в походы ходили, и дома всегда была хорошая обстановка и всегда были собаки, дворняжки, которых я притаскивала с улицы.
На Новый год мы с папой ходили на ёлочный базар за ёлкой, и это было совсем не так легко, как сейчас. Нормальных ёлок не было, только лысые. И обычно мы долго возились, выбирали две лысых ёлки, притаскивали их домой, связывали, ставили лысой стороной в угол – и получалась одна ёлочка очень даже ничего. Игрушки у нас были самые простые: шары, сосульки, некоторые очень страшненькие. Интересные игрушки я видела у соседей – и ватные, и стеклянные более сложных форм, на прищепках, их к 70-м годам уже не делали, и какие-то фигурки, старики-хоттабычи и прочее.
Я о таких игрушках только мечтала и сейчас покупаю именно такие – привожу из своих поездок. Ещё я любила советские гирлянды. В отличие от современных светодиодных, они освещали вокруг себя пространство, и вокруг каждой лампочки создавался шарик света, и поблескивали игрушки, и ветки, и ёлка так хорошо пахла...
Вообще, мне кажется, что ощущение счастья у человека неразрывно связано с маленькими огонёчками – с гирляндами, с вечерними разноцветными окнами, за которыми представляются тепло, уют, безопасность. Тоже детское впечатление.
Я очень подробно помню своё детство. И детство брата, который родился, когда мне было девять лет. И всю историю с шубками, санками, валенками, я с ним еще раз прошла. На санках я возила его в садик и на горку. Горка на самом деле была спуском к котловану, где летом скапливалось озерцо из дождевой воды, а зимой оно замерзало и получался каток. Однажды там со мной произошел трагически-чудесный случай: я чуть не утонула. Каталась на коньках, увидела в полынье красивый красный мячик и, конечно, захотела его забрать. Подъехала к нему на коньках и провалилась в воду.
Какой-то проходящий мимо дяденька меня вытащил и понес домой. Пока нёс, мои мокрые штаны полностью задубели. Дома мама схватила меня и прямо в этой одежде усадила в ванну с горячей водой... Дяденька тем временем ушел. И мама до сих пор жалеет, что не успела его поблагодарить.
А с шубкой, которая тоже частый герой моих рисунков, у нас в семье была удивительная история. Мне её перешили из маминой мутоновой шубы. Я росла, шубку надставляли каким-то рыжим мехом, потом я уже не помещалась в плечах, и тогда из неё сделали меховой конверт для братика. Брат вырос, из конверта снова сделали шубку, потом её надставляли, когда он рос... Такое было у неё приключение.
Интересно, что между нашим детством и детством наших мам и бабушек так много общего, что даже фотографии похожи. А вот наши дети росли и растут уже в другой реальности. Ностальгировать по советским образам они точно не будут, да это и не главное. Главное, чтобы в детстве было счастье. Именно по этому мы все и скучаем – по своему детскому счастью.
Фото: Дарья Слонова
Макияж: Кирилл Шабалин, национальный визажист L’Oréal Paris
Стилист по волосам: Даниил Доронин, салон Leonid Romanov Hair, для L’Oréal Professionnel Paris
Фэшн- и бьютидиректор: Анастасия Коковихина
Стилист: Армине Восканян
Продюсеры: Георгий Крылов, Армине Восканян