«Егор просто упал». Как врачебная ошибка сломала жизнь семье и как можно помочь
«Все под контролем, беспокоиться не о чем»
В медкарте так и записали – падение с высоты собственного роста. Звучит совершенно несерьезно. По дороге в больницу он даже смеялся: «Да вы что, какая скорая, что со мной будет?» В двадцать один год кажется, что пара капелек крови на затылке это ерунда, ты неуязвим и если плохое случается, то с кем-то другим. Да и больно совсем не было. Но решили, что черепно-мозговые травмы бывают коварны, поэтому подстраховались и поехали в больницу. Все в обычном неспешном порядке: Егор звонил родителям, Саша вызывал скорую. Оба думали: «Завтра выпишут. А мы молодцы, все правильно сделали».
В больнице им тоже подтвердили: «Все в порядке, но ночь надо провести под наблюдением. На всякий случай». Это стандартный протокол при черепно-мозговой травме. Меры предосторожности, чтобы в случае отека мозга или кровоизлияния была бы возможность немедленно оказать помощь и не допустить осложнений. Родителям Егора, которые приехали в больницу, объяснили, что все под контролем, беспокоиться не о чем, и отправили домой. А наутро – первая беда: Егор в коме. Ночью у него начались осложнения, было проведено две экстренных операции, одна за другой. Родители помчались в больницу, потому что за жизнь их сына врачи больше не ручались.
В той московской клинике вообще ни за что не ручались, ни в тот день, ни в последующие. Егор медленно умирал в реанимации, и никто не могу объяснить причину происходящего. Что произошло, почему потребовались два экстренных вмешательства, откуда это обширное кровоизлияние и отчего с каждым днем ему становится только хуже?
Цена ошибки
Родители сделали невозможное и перевезли Егора в НМИЦ нейрохирургии имени Бурденко. Там черепную коробку юноши вскрыли в третий раз – и нашли причину. Врачи увидели сгнившую медицинскую салфетку, которую предыдущие хирурги забыли внутри Егора несколько недель назад. Вокруг нее расползлись гнойные абсцессы. Хирурги Бурденко совершили чудо, и третья операция спасла Егору жизнь. Но спасти его здоровье было уже невозможно.
Только спустя месяц после той прогулки в Нескучном саду Егор открыл глаза. Больше он ничего сделать не смог.
Больно ли ему было? Узнавал ли он своих близких? Может быть, нет. А может быть, он находился в сознании, но не мог дать знать, что все видит и слышит. После месяца в коме и гнойного воспаления головного мозга он не мог хотя бы немного шевельнуть рукой, или моргнуть, хоть как-то вообще реагировать. Егор стал абсолютно неподвижен. На этот раз в медкарте записали: «Состояние малого сознания». Он питается с помощью трубки в животе – гастростомы, дышит с помощью трубки в горле – трахеостомы. Улучшений никто не обещает.
Родители Егора сидели рядом с ним дни и ночи, подменяя друг друга. Олеся, мама, рассказывала, что через несколько дней его взгляд вдруг стал взглядом ее сына – умным, тревожным, требовательным. Они с мужем заметили, что Егору удается немного шевелить головой. Объяснили ему, что это движение означает слово «нет» и принесли цветные кубики. Как в детстве, Олеся спрашивала сына: «Это зеленый?» Движение «нет». «Это синий?» Движение «нет». «Это желтый?» «Нет». «Это красный?» Егор не двигался. Олеся спросила мужа: «Я сумасшедшая, да?» Сделала круг по палате, потом еще один. А потом снова подошла к Егору с цветными кубиками в руках. «Это желтый?..».
Когда кто-то в тебя верит
Их сын всегда был очень умный, настоящая звезда. Пока другие дети мучились переходным возрастом, ругались с родителями и тайно набивали татуировки, Егор в свои четырнадцать лет решил, что поступит в Высшую школу экономики, и искал олимпиады, в которых нужно победить, чтобы на первый курс приняли без экзаменов. Он и место работы выбрал сразу и устроился туда, едва поступив в ВУЗ. Пять лет он был самым молодым сотрудником в истории огромной процветающей консалтинговой фирмы. Олеся шутила: «Эй, стряхни чертика с челочки!» В детстве она говорила так про спутанные волосы, а теперь – если боялась, что Егору вскружит голову успех. Еще бы, руководящая должность в двадцать один год – это как-то слишком. Она просила его поработать еще год в Москве, не торопиться куда-то уезжать. А его везде звали: и в Сингапур, и в Гонконг, он никак не мог выбрать, хотел делать что-то, по-настоящему, сложное и нужное.
«Иногда я думаю: как ему будет теперь? Характер поможет, наверное. Дай Бог, нам узнать это, – говорит Олеся. – Он всегда так торопился! Я его просила: Остановись! Жизнь – это ведь не только про работу круглыми сутками, не только про карьеру. Остановись, поживи ее. Но он меня не слышал. Или слышал, но просто останавливаться и сдаваться никогда не умел».
На августовском фото из реанимации у Егора ясный взгляд и страшная вмятина в черепе, прикрытая белой медицинской сеточкой. Через пару дней его тело сведет тяжелый приступ спастики. Он больше не сможет пошевелиться, даже чуть-чуть, чтобы показать прежнее, еле заметное «нет». Больше никто не знает, различает ли он цвета. Узнает ли мамин голос, папин силуэт в дверном проеме...
На вопрос, больно ли ему сейчас – она ведь мама, она знает – Олеся вдруг закрывает глаза и секунду молчит, не дышит. Потом говорит, будто уговаривая кого-то: «Ну... ему же вводят обезболивающие». Олеся смотрит на свои руки и тихо отвечает: «Да». Егору больно.
А дальше – только борьба и надежда
Судиться с первой больницей родители Егора пока не будут, не до этого. Нужно понять, что жизнь Егора вне опасности. Ведь, кроме забытой салфетки, врачи нашли у Егора еще три занесенные больничные инфекции. Олеся повторяет несколько раз: «Три. Три разных штамма». Вряд ли она может хоть на секунду перестать думать о том, как бы все сложилось, если бы Егору оказали своевременную помощь и все закончилось еще в июне. У нее нет сил ни на что, кроме дежурств в реанимации, тревожного сна с телефоном в руке и работы, которую нельзя потерять. На восстановление Егора нужны будут миллионы. Его новую жизнь нужно будет не только отвоевывать у смерти, но и выкупать. Потому что ни в один государственный реабилитационный центр Егора не возьмут.
В России таких тяжелых пациентов считают паллиативными. Их не лечат, не берут на реабилитацию, а отправляют доживать в хоспис. Даже, если тебе только двадцать один год.
Но с помощью благотворительного фонда «Правмир» семья нашла выход: есть платный центр «Три сестры», где Егора примут с трахеостомой и гастростомой – трубками, через которые он дышит, ест и пьет. Там работают специалисты, которые знают, как помочь. Егора будут учить самостоятельно дышать, глотать слюни и еду, объяснят альтернативную коммуникацию: как показать «да» или «нет» без помощи речи. Реабилитация – даст шанс, самое главное, что еще осталось.
Никто не сможет предсказать, какой будет результат и сколько времени на него понадобится. Олеся говорит: «Конечно, мы все отдадим, все, что у нас есть, это же наш мальчик». Но все понимают, что восстановление занимает годы, и сколько дней Егор должен будет провести в ребцентре, никто не знает.
Он не умер. Но его жизнь с прогулками по Нескучному саду, обожаемыми бесконечными совещаниями, командировками, свиданиями – зимой он впервые расстался с девушкой, но кто не расставался в двадцать один год? – закончилась. Олеся говорит об этом, сидя в машине у больницы. У нее в руках всегда телефон, сейчас муж дежурит и пишет, что у Егора опять поднимается температура. Только что она рассказывала, как им будет сложно, но сейчас кажется, что это тяжелое будущее – лучшая награда, которая только может случиться с людьми. Олеся пытается улыбнуться на прощание, но вместо этого одними губами, без единого звука, произносит: «Господи, помоги».
Хочется верить, что Егор снова выживает, вопреки всему. И ему не нужно будет ехать в хоспис. И он проведет столько времени, сколько потребуется в реабилитационном центре, где его научат жить заново.
Помочь Егору и его семье можно на сайте фонда «Правмир». Любая сумма важна, любая дает надежду.