Кровавое дело. За что «Оскар» достался фильму о прокладках и почему это важно для нас

И среди всего этого находится человек, мужчина, который изобретает машину для производства прокладок по низкой цене. И нанимает работать с этими машинами женщин, учит их: то есть это не только борьба с антисанитарией, но еще и возможность заработка. Все это не меняет ситуацию волшебным образом, остается и табуированность, и проблемы с деньгами, но и это – шаг. За пределы стигмы.

И это происходит прямо сейчас. Это искусство, или это просто жизнь в реальном времени, или жизнь в реальном времени и есть искусство, которое мы поворачиваем, как в онлайн-игре, выбором правильного хода. Вот, кстати, сайт, на котором этот ход можно сделать – поддержать работу тех самых индийских женщин.

Слоган феминистского движения – «личное это политическое» – точно так же применим и к искусству. Общество изменилось, и это показатель: не может быть важен чистый арт, важен социум.

Фильм «Менструация. Больше не приговор» («Period. End of Sentence») на самом деле очень простой. И ему не нужно быть сложным. Простыми методами, прямой речью героев и живой камерой в нем рассказывается очень страшная история.

При этом он получает первый приз точно по тем же причинам, почему получает премию по литературе Светлана Алексиевич. Не за образность. А за смелость говорить о явлении. Модернизм давно кончился, и мы больше не можем, не имеем право делать вид, что искусство отдельно, в высоте, а люди – ну, как-нибудь так.

Как не можем мы спокойно смотреть фильм, зная, что он был снят на реальном насилии. Об этом отлично сказала в своей колонке «Что делать, если любимый режиссер оказался насильником» Мария Кувшинова:

«Кинематограф проще всего сравнивать с архитектурой, ведь у каждого здания есть творческий замысел, проект и автор проекта, но возведение его невозможно без коллективных усилий — как и съёмки даже самого авторского из фильмов. Восхищаясь египетскими пирамидами или Санкт-Петербургом, мы знаем, что при строительстве этих объектов погибло много людей. Однако, хотя сегодня условия труда в нашей стране далеки от идеальных, мы не требуем, чтобы в фундамент каждого дома укладывали по трупу, иначе дом получится некрасивым. И если, не дай бог, на строительстве произошел несчастный случай, мы будем с опаской въезжать в этот дом или откажемся въезжать вовсе. Точно также мы успели если не полностью отказаться, то осудить то, что существовало "всегда" — розги в школе (разве же можно учить детей без телесных наказаний?), дедовщину в армии, пытки в тюрьмах и т. д. Так осуществляется работа прогресса, которая сегодня направлена на то, чтобы женщины и мужчины были защищены от всех форм насилия со стороны того, кто сильнее и влиятельнее.

Искусство не существует в отрыве от общества (в противном случае его творили бы одинокие аскеты, живущие в пещерах, где некого насиловать) — оно его порождение и продолжение. Прогресс — такой же коллективный творческий акт, как и создание фильма, и сегодня величайшим произведением человечества мог бы стать мир, в котором женщина (как и мужчина) не боится зайти в лифт с незнакомцем или остаться в помещении наедине с начальником».

И в высказывание этого документального фильма входит и то, как получала награду режиссерка этого фильма Райка Зехтабчи – плача и говоря, что это не связано с тем, что у нее менструация. И то, как пишут и переводят это многие СМИ, оперируя по-прежнему «критическими днями». И даже сам фильм переводя как «Точка. Конец предложения», теряя всю игру слов в фразе «Period. End of sentence», где period не только точка, но и принятый в обществе эвфемизм менструации, а sentence – не только предложение, но и приговор. Ничем, по факту, не отличаясь от индийских мужчин, машущих руками на вопрос: знаете ли вы, что такое месячные?

В нашем обществе, почти как в средневековом, разлита культура стыжения за телесность – но при этом только за женскую. Женское тело должно быть пригодным к употреблению. Гладким, тонким, звонким, чистым и благоухающим. Приятным для глаз и на ощупь. И не менструирующим, конечно (но безусловно здоровым). Просто... ну... как-нибудь чтобы так. Незаметненько.

Все телесное, протекающее, шумно дышашее, пахнущее собой, а не ароматами селективной парфюмерии, раздувающее живот – переводится в категорию этики и считается греховным. За запах крови порицают отдельно, вишенкой на торте. Красным восклицательным знаком на белом листе, простите уж за каламбур.

Так дико понимать, что табуированность до сих пор сохраняется. Что менструировать до сих пор стыдно – это вам не насморк и даже не туалет, это позорно, протечки, ущербность, багровые реки вышли из-под контроля. Мужчины закатывают глаза, юные девушки злятся, что это их ограничивает. Тело предает.

Я иногда думаю. Вот если бы у каждого из мужчин всю их жизнь от юности до старости по неделе в месяц шла кровь. Я уверена: у нас были бы легенды и мифы об особой мужественности в «эти дни». О кровавой силе и доблести героев, превозмогающих кровопотерю. Это было бы почетом – а не слабостью (и потому я не верю в этот ролик If men have periods, снятый по принципу перевертыша – нет, вряд ли, тут снова прятки).

Но месячные идут у женщин. И что у нас есть? Стыд, унижение. Уходи в свою грязную хижину (и умри там). Запрет входить в храмы, причащаться, молиться.

А еще – женские туалеты, до сих пор проектирующиеся без учета биологии, говорящей, что по неделе в месяц каждой женщине там нужно проводить больше времени. И пренебрегающей такой мелочью, как средства гигиены для месячных:

«Здания были спроектированы мужчинами-инженерами, что означало, что социологическая важность туалетов просто не учитывалась. Считалось, что практичнее построить отсеки с писсуарами, поскольку они занимают меньше места, чем кабинки, и даже по сей день практически во всех странах туалетов для мужчин больше, чем для женщин» (BBC).

Туалетная бумага скорее всего окажется уже в любом туалете, куда вы зайдете, спасибо; но прокладка? Ну вот еще. Лично я ее встретила только в туалете феминистского кафе «Симона» в Петербурге.

У упомянутой Светланы Алексиевич в книге «У войны не женское лицо» об этом есть тоже: женщины воевали наравне с мужчинами, но в худших условиях. Какие прокладки? Ничего не знаем! Ходили в засохшей крови, отрывали лоскутки у того, что удавалось найти, стирали их, стыдясь, прячась, позорно было.

Позорно – будто это можно контролировать. И вся идея тела, вышедшего из-под контроля, порождает страх и возмущение. И кажется, он во многих есть до сих пор.

Вернее, не только про Индию, хватит закрывать глаза. Возможность о себе позаботиться, потратить деньги и внимание на себя, не терпеть, не заматываться, не молчать стыдливо — все это не базовая точка отсчета у большинства женщин, живущих в России в небольших городах.

Или живущих в интернатах, приютах и детских домах. Да, там тоже женщины, и они тоже менструируют. И их стыдят, и заставляют стирать за собой, протекшей, такой негодяйкой. И отводят по паре прокладок в день. И за каждой нужно идти к кастелянше, чтобы она отперла склад и выдала в руки неодобрительно – на уж, держи.

Так обстоят дела: при патриархате сложно вести разговор о чем-то, посвященном женщинам и важном для них, говорится в этом коротком документальном фильме-победителе. Потому что проблемой там, в Индии, становится еще и знаете что? Для женщин, которым изобретатель помог найти работу с машинами по изготовлению прокладок?

В фильме звучит: меньше 10 процентов женщин в стране используют прокладки или тампоны. Вместо них в дело идут тряпки, которые еще надо исхитриться выкинуть так, чтобы не растащили собаки. Аналогичного исследования про нашу страну я не нашла.

Но знаю точно, что это не то, на что будут тратить деньги люди, живущие за чертой бедности. И не то, что будут им обеспечивать те, кто решает, как распределить бюджетные деньги. Это о достоинстве, о человеческом праве на то, чтобы без стыда позаботиться о себе.

У нас вне зоны доступа большинства много что, и в том числе и прокладки, и контрацепция, это все «услуги для богатых». Недоступные упаковщице где-то в Воронежской области, с зарплатой в одиннадцать двести.

И это запертость в тюрьме тела, отделяющая от жизни. И это все происходит не в далекой Индии, это происходит сейчас, происходит с нами.