Без Толстого никуда? Екатерина Шульман о школе и интеллектуальном кризисе

Наделение ребенка навыками учебной деятельности как таковой – первая функция школы. Важен процесс постижения нового, закрепления знания, построения на его основе самостоятельных выводов. Важны навыки сбора информации, приоритизации, анализа и синтеза. Эти операции можно производить на любом материале.

Социализация – вторая функция школы. Ребенок учится общаться с младшими, старшими и сверстниками, сравнивать себя с другими, подчиняться и возражать, переживать достижение и неудачу, выполнять должное, работать самостоятельно и совместно, находиться среди людей, которые к нему доброжелательны, но не являются его родными, – он для них не главное в жизни.

Третья функция – политическая. Государство с помощью школы производит лояльных граждан. Посредством обязательного образовательного стандарта оно учит их, что такое хорошо и что такое плохо, что обязательно надо знать, а что – факультативно. Это важно для обеспечения гражданского мира. У людей должно быть общее культурное пространство, в котором они будут узнавать друг друга. Поэтому должны быть имена, известные всем, должны быть факты, даты и фразы, которые знает каждый. Потом этим людям будет проще друг с другом в транспорте, в цеху, в музее, на избирательном участке, «в заботах жизни, царской службы, и на пирах разгульной дружбы, и в сладких таинствах любви». Где бы они друг с другом ни встретились, у них будет базово общий язык.

Школа – институт по своей природе консервативный. Она передает новым поколениям опыт поколений предыдущих. Она изготавливает социально-приемлемую болванку гражданина, на которой потом может нарасти много всяких индивидуальных цветочков и веточек. По этой причине в списке литературы должны быть те, кто был известен дедам и отцам и будет известен детям и внукам.

У древней проблемы несоответствия изучаемых в школе литературных текстов и возможностей школьников их воспринимать существует напрашивающееся решение: оставить тех же авторов, но внести в программу другие произведения. Например, заменить для девятиклассника «Войну и мир» на «Детство», «Отрочество» и «Юность»: это вещи более понятные, близкие опыту подростка и с меньшей вероятностью отвратят юного читателя от Толстого навеки.

Если ребенку про «Войну и мир» не рассказать в 9-м классе, велик шанс, что он больше никогда о ней не услышит. Среднестатистический человек, выйдя из школы, лишается возможности тратить время на, говоря чеховскими словами, «несъедобное»: его поглощают заботы выживания, неотменяемые обязанности бытия. Если не рассказать про Наташу Ростову тогда, когда он, может быть, слишком молод, чтобы это воспринять, то он о ней никогда не услышит и не перечтет эту книгу. И в этом случае «убрать» может означать «похоронить»: изгнание из общенационального канона означает на практике изъятие из культурного багажа всех, кроме привилегированных слоев.

Есть всеобщее страдание на тему, что дети вообще перестали читать, книги их не интересуют. Вопрос в том, что мы понимаем под чтением. В нашем сознании есть иерархия, в которой верхнее место занимает книга, ниже – статья, например, в Википедии, колонка в интернет-СМИ или пост блогера. И то, и другое, и третье – тексты, требующие чтения, но престижным интеллектуальным потреблением является не абы какое чтение, а чтение социально-одобряемых текстов. Если наше дитя читает их, мы с гордостью расскажем об этом окружающим, а вот о том, что оно прочло все посты в сетевом сообществе, – вряд ли.

Но давайте вспомним, что еще 150–200 лет назад чтение романов считалось чем-то суетным и вообще морально опасным, особенно для женщин. Нужно было читать не романы, а серьезную нравоучительную литературу или книги, имеющие практический смысл, например, по домоводству, а мужчинам – по истории или философии.

До этого читали преимущественно вслух: учитель – ученикам, глава семьи – домочадцам. Ученики учили уроки вслух! Блаженный Августин в своей «Исповеди» рассказывает, как он первый раз увидел человека, читающего свиток «про себя»: ему это показалось ужасным эгоизмом. Позже книги стали более доступны и люди начали массово читать молча.

Посмотрите, что происходит сейчас. Люди слушают аудиокниги и общаются аудиосообщениями. Возможно, письменная культура пережила свой золотой век, и мы снова входим в век устной речи? Может, культура буковок уступает место культуре звуков, и современные дети – те, кто попадет на перелом этой эпохи. Люди, которые говорят и слушают, а не читают и пишут, не кажутся нам грамотными. Но, возможно, в новом веке само понятие грамотности будет иным.

Когда вы переживаете, что дети втыкают в телефон, подумайте, что они в этих телефонах делают? Читают и пишут, слушают и переговариваются. Это коммуникация, это создание сообщений и восприятие сообщений других людей. Может, если ребенок не читает книжку, то он может эту книжку послушать. Старое доброе искусство чтения вслух удивительным образом вернулось: сегодня даже авторов, публикующих книгу, заставляют начитывать
своё произведение, потому что одновременно с бумажной книгой выходит и аудиокнига. Это очень любопытно.

Как преподаватель я высоко ценю нашу учащуюся молодежь (хотя понимаю, что мои учащиеся – выборка нерепрезентативная). За их несколько пугающим незнанием того, что, нам кажется, должны знать все, виден развитый навык работы с информацией. Они фантастически обучаемы. Видны, правда, сложности с русским языком: неряшливое словоупотребление, бедный вокабуляр, ошибки в согласовании членов предложения.

Поэтому я ввела бы в школьную программу и программу первых курсов вузов больше диктантов и изложений. Последнее – вообще недооцененное искусство: не придумать что-то своё, а изложить, что хотел сказать автор, отличить мнение от факта, главное – от второстепенного, обобщить, сделать вывод – это очень непросто.

Но помимо этих мелких придирок – никаких претензий к молодежи. Одно сплошное восхищение.