Семейный фотограф Евгения Сурина: «Я всегда снимаю тень»

Виктория Головинская: Скажи, как ты сама начала снимать?

Евгения Сурина: Я обычно всем рассказываю, что дело было так: у моих родителей не было хорошего портрета. Хорошего в моем понимании — не парадного, где они сидят навытяжку, а эмоционального, где было бы видно, какие они личности. И это были мои первые фотографии, сделанные на пленочную зеркалку. Лет девятнадцать-двадцать мне было. Но тут я вспомнила: снимать-то я хотела лет с тринадцати, именно тогда у меня впервые появилась эта мысль. Я помню, как мы с моей подружкой однажды поехали в деревню, там ее родители купили дом, и знаешь — вот этот недостроенный дом, и поле, уходящее в горизонт, и где-то там виднеется лес... И сидит моя подруга. Я смотрела на все это и понимала: я просто хочу сфотографировать этот момент. У меня ни фотоаппарата, ни телефона снимающего тогда еще — ничего!

А потом лет в четырнадцать у меня появилась мыльница «Кодак», совсем дешевенькая, пластиковая. Я ей и снимала, но потом мои родители меня ужасно раскритиковали. Сказали — я снимаю не то, лиц на фотографиях не видно, они оплачивают всю эту проявку пленок и печать, и на кой им эти картинки, где сфотографированы листья! Такой был серьезный разговор, мол, растратчица семейного бюджета. И я поняла: ну, что ж, не сегодня. Мои родители вообще очень боялись, что я уйду в какую-то творческую профессию, поэтому я училась на инженера-системотехника. Папа мой позже сказал — когда он впервые услышал, что мне нравится фотография, то был в ужасе, потому что подумал, что я буду, знаешь, человеком, который на паспорт снимает. Профессию фотографа он представлял в лучшем случае так.

Страшный каминаут: мама, папа, я фотограф!

Да-да. Но я выучилась на инженера, даже в аспирантуру пошла, правда, кандидатскую уже не защитила, все. Не хватило запала. Но фотография всегда была параллельным всему этому делу. Я что-то снимала, у меня была пленочная камера и блог в жж, я выкладывала, знакомые просили поснимать и их, и я соглашалась просто за оплату пленки, потому что пленка мне, студентке, была не по карману. Камеру мне подарил мой молодой человек, он был из творческой тусовки, и для меня это было даже не про поддержку, а про принятие — клево, снимаешь. Я снимала женские портреты, ни о какой семейной фотографии речи не шло. Были друзья, которые просили — Женя, поснимай нас с детьми, и я находила тысячу причин, чтобы не делать этого. Увиливала как могла! Взрослый портрет — пожалуйста, свадьба — пожалуйста, но я и дети? Ааа, нет, что это за существа! Как ни смешно, до того как я родила своих, дети для меня были чем-то совершенно непонятным, я никогда не представляла себя в такой роли.

Все поменялось с рождением первого сына?

Да, у меня появился свой ребенок — и мир перевернулся абсолютно. Мне стало понятно, что это за инопланетяне, и если сперва было более классическое понимание красоты, того, как на снимках должны выглядеть дети, материнство, жизнь — то потом... Случился очень переломный момент. Мой первый сын чуть не умер. Он у нас родился с множественными пороками сердца, в общем, был полный трындец. Врачи честно сказали нам: мы не знаем, выживет или нет. Трижды нам переносили операцию, потому что за него боялись браться...

И вот в его девять месяцев мы готовим его к операции. Мы лежим вместе в больнице, и мне уже примерно двадцать врачей сказали: знаете, у него небольшие шансы выжить, честно вам говорим.

Это какая-то повышенная жестокость - так говорить.

Да... Но я поняла, что так и есть. Что они не просто пугают. Что все это правда очень серьезно. С более легкими диагнозами дети порой не могут очнуться после наркоза и не начинают дышать. А у нас все вот так. И я сидела с фотоаппаратом и смотрела на него. И знаешь, я не могла понять — сфотографировать мне сына сейчас или нет. Потому что я понимала, что возможно, я вижу его последние дни. У большинства людей на это такая реакция: что, еще и фотографировать в такой момент! Зачем?! А меня поразила мысль, что если я сейчас его не сфотографирую, то возможно, шанса у меня больше не будет. И я это внутри честно поняла, прочувствовала. И выбрала сфотографировать.

Антоха выжил. Мы, конечно, долго расхлебывали всю эту историю. И потом я смотрела на эти фотографии, а они абсолютные, что называется, мимими — в белой палате, залитой солнечным светом, лежит малыш в разноцветном бодике, за окном лето, и все это как будто студия... Но когда я на них смотрю, у меня сжимается все внутри, потому что я до сих пор погружаюсь в тот момент, когда я еще не знала — выживет мой сын или нет. Что будет дальше, что будет с ним, что будет со мной. Как мы все это переживем. И вот тогда для меня и открылся смысл моей фотографии. Он другой. Он не всегда про приятное, но зато про важное.

Для собственной опоры, чтобы пережить и преодолеть этот момент. Принять и теневую сторону своей жизни. В какой-то момент я поняла, что для меня это очень важно, еще и в аспекте темы материнства — вот это признание, что это может быть тяжело, можно очень устать.

Кажется, что об этом много пишут сейчас и так — но, как говорит мой муж, это ты общаешься в своем кружке и тебе кажется, что вокруг все только об этом говорят, а на самом деле нет.

Это верно. Стоит выйти за пределы тесного круга — и там все по-прежнему.

Но хотя бы что-то меняется в пределах круга, появляются статьи, тексты, рассуждения, а когда я только стала мамой и начала заниматься семейной фотографией — это было полнейшим табу. Детки — это же так хорошо, что ты! Даже моя мама мне так частенько говорила. И это притом что мама могла на меня накричать в детстве, она же уставала, конечно. Но мне взрослой она говорила: ну что ты, дети — это прекрасно! Мне кажется, она самой себе никогда не могла признаться, что устает, и это просто прорывалось порой, и прорывалось сильно, и у меня всегда был внутренний диссонанс: говорит она одно и верит в это, а происходит-то другое. Как это?

Когда я сама погрузилась в материнство, мне стало очень важно с этим соприкасаться, в этом быть. Присвоить эту часть жизни себе. А фотография у меня неразрывно связана со всем, что я проживаю.

Скажи, а ты пересматривала когда-нибудь те фотографии, которые ты сделала в палате с сыном?

Да. Я когда делала альбом за первый Антошин год, включила туда их и даже вписывала свои воспоминания. Муж меня спросил — неужели тебе приятно это пересматривать? Неприятно, конечно, мне по-прежнему больно и страшно.

И Антоше самому я рассказывала все — конечно, не нагружая его своими материнскими переживаниями, но давая правду. Ну а как иначе-то, у него шрам через всю грудь, тут не утаишь!

Это очень важно для меня, проживать жизнь честно по отношению к самому себе. Это и фотографическая задача. Быть честным в моменте, насколько ты можешь. Насколько хватает сил.

Я часто удивляюсь, почему у нас так популярны фотографии, где, ну по сути, живется чужая жизнь. Студия, или кровать в полях, или еще что-то такое, где выдуманные декорации и от человека по сути требуется актерство. Как ты думаешь, почему это пользуется спросом?

Знаешь, мне кажется, это история про заимствование красивой картинки, которой нет в твоей жизни, но в которой очень хочется побывать. Это как сказка о Золушке — хоть на два часа отправиться на бал. Это очень понятное желание, и очень про глянец, на самом деле. Как будто это фэшн-съемка.

Да. Ты взял череп, в зубах у тебя роза, платье твое развевается — и это искусство.

Примерно так! Я обычно не очень поддерживаю идею брать яркие вещи на съемку — конечно, выбор за клиентом, но я объясняю, что есть визуальные законы, и в этом случае на снимках будут видны наряды, а не вы. Как в фэшн-съемке, собственно, и происходит: там же по сути модель — просто вешалка, на которой красиво висит платье, как ни странно это звучит. Снимается по сути каталог одежды. Или если есть идея, что нужно позвать визажиста перед съемкой. Я всегда спрашиваю, а красится ли человек в обычной жизни, и если в ответ слышу — ну, обычно только тушь — то осторожно уточняю: а сможете ли вы потом себя узнать накрашенной на фотографиях? Но бывает, что людям хочется поиграть, почувствовать себя дивой. Мне самой нравятся некоторые съемки, как кино — но потом я смотрю на них с точки зрения клиента и пытаюсь представить там себя, своего мужа, скачущими в полях в закате, и думаю: «что»? Это вообще не про мою семью!

Ты же, конечно, как мама, снимаешь и своих близких. При этом не все члены семьи могут быть согласны с твоим подходом фиксировать реальность. Как ты миришь эти принципы?

Для меня этика очень важна. Перед тем, как фотографировать, я всегда спрашиваю разрешения. И да, мои дети часто говорят «нет». А я вижу такие кадры!!! Но — нет значит нет. Я не готова на насилие, конечно.

Простой пример: я обожаю домашний бардак. Ну такой, очень уютный, когда игрушки раскиданы, когда повсюду следы жизни семьи. И одно время мой муж очень переживал: вот, ты выставишь эти фотографии в сеть, люди посмотрят и ужаснутся, как мы живем. Для него это оказалось непростой историей. И я не выставляла эти фотографии. Ну а как же? Это же и к нему тоже относится, я не буду махать рукой — да, мол, неважно, сделаю как хочу, я художник. Но снимать я снимала при этом. Это уже мои границы: если я в чем-то вижу красоту, а другой человек нет, я продолжаю снимать. Вопрос публикации — уже другое дело.

В неприбранном доме для меня очень много жизни, много примет времени. Какие-то игрушки, занавески - на снимках это такие крючочки памяти, за которые можно зацепиться и вспомнить этот кусок своей жизни. В идеально отутюженном, будто для каталога, стерильном интерьере всего этого нет. Как и в съемках в студии. Такие интерьеры молчат, ничего не говорят о семье.

Это срез момента, это дополнительный герой съемки. Ведь дом с маленькими детьми — это совсем не то же самое, что дом без детей. Они так врываются в жизнь! Начиная от разрисованных обоев и кончая игрушками по всему дому, даже на рабочем столе, что не снять это — преступление. Это же очень короткий период. Повзрослеют дети — и все, уйдут в себя, в свои комнаты, как улитки в домик. Как же это не снять, живое, уходящее? В этом много красоты.

Синенький отбитенький чайник, доставшийся от бабушки, да?

Да! Все эти мелочи, которые отличают одно время от другого, один жизненный период от следующего — я всегда их стараюсь найти у клиента и запечатлеть. Через много лет в семейном альбоме именно это будет важным, именно это будет трогать сердце — а не кирпичные стены студии.

Это какое-то послание в бутылке, от меня к ним, от них к самим себе через время. Эта съемка разворачивается во времени — и может быть, она не очень эффектна прямо сейчас, но ее эффект нарастает с годами. Вот бывает, у людей тесная квартира, они все ругаются на нее, а потом бац, переехали — и уже смотрят на те кадры с умилением и теплотой. Потому что они просто про время. Про ту их жизнь.

Но людям бывает очень сложно уйти от идеи «парадности». Мол, как же, неумытых, неприбранных, на фоне разобранной кровати снимать — в инстаграме (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) засмеют? Ты преподаешь не только фотографам, но и просто мамам, учишь их снимать свою семью. Как получается работать с этим?

Ты не поверишь — я иду через современное искусство. Мне говорили: ну зачем снимать чашку какую-то? И я начала показывать серии, где сняты не события, а вещи оттуда. Мы говорили об эмоциональном переживании, о выразительных средствах. Я когда все это готовила, то ужасно боялась, что мне сейчас скажут: «чего? давай учи, как снимать детей!» И у меня был просто переворот, потому что все так прониклись! Многие делились потом — «ого, оказывается, мне интересна современная фотография, ого, в ней есть что-то и для меня». И они стали снимать чуть иначе.

Я переводила все в область эмоций: почему это отзывается? Отчего может быть такой эффект? Как можно снять свою эмоцию самому? Большой плюс, что если вы снимаете собственную семью — то снимки имеют право быть вообще никому не понятными, кроме вас. Арт-фотограф должен искать язык, говорящий со многими — а вы же можете разговаривать в фотографиях только на языке вашей семьи. На тайном языке!

Да, и ваши дети через двадцать лет, увидев картиночку со старенькими чашками, вспомнят чаепития из этих чашек и вечерние разговоры, и как пахло на кухне, и каково было сидеть на диване всем вместе.

Именно так! И это поможет вспомнить что-то во всем объеме, и в плохих моментах, и в хороших. Я так же делаю и для себя. Все мы склонны вытеснять негативные моменты, так психика работает. Для меня важно фиксировать все. И себя во всех состояниях, и детей во всех состояниях. Проживать весь спектр вместе с ними. Иногда начинаешь снимать — и понимаешь что-то про себя. И оказывается, что нравятся не только веселые дети, бегающие в саду по траве, но и темное окно на даче, где почти ничего не вино. И это очень ценно. Нет, я ужасно люблю, когда дети бегают в саду по траве! Но я люблю не только это. В нас есть и свет, и тень.

Я встречала людей, которые говорили: я не буду снимать плохое. Я не хочу это помнить. Зачем мне это в альбом? Но наверное, это разница мировоззрений. Большинство людей, которые приходят ко мне, все же хотят чего-то большего.

Когда ко мне приходят на курс и просят научить снимать моих детей такими, какие они есть, я отвечаю: я вас разочарую. Вы снимаете своих детей такими, какими их видите именно вы. Свое ощущение от семьи. Свой контакт с ребенком. Но и это тоже много! Просто надо иметь в голове, что дети, посмотрев на ваши снимки, могут сказать: все было совсем не так, и я был не такой. Но вы снимаете то, что вы проживаете.

Бывает, когда к тебе приходят на съемку родители с подростками, и снимая, ты сталкиваешься с двумя образами ребенка, по сути? Если подросток будет доволен съемкой, то мама скажет «ой, вообще не похож», и наоборот.

Это очень частая тема. И переживательная для меня. Я всегда очень волнуюсь, когда мама говорит «ну не делай свое грустное лицо». Но я стараюсь говорить с ребенком, как с участником съемки. Если подростку сказать «послушай, давай сейчас мы для мамы делаем десять картинок, а потом я сниму тебя так, как хочешь ты сам, будет круто, обещаю. Подходит тебе такой вариант?» — то все получается обычно. Обстановка разряжается от того, что его желания учли. Это компромисс, и это честно.

Но я и правда очень люблю снимать подростков. В них же столько драмы, и это очень живая драма! Некоторые фотографы пишут в профиле — «я снимаю свет», а я тут поняла на днях, что мне наверное надо писать «я снимаю тень». Это правда зона моих интересов. Все эти темы одиночества, непринятости, непонятости мне интересны и комфортны. Меня не разрывает от них на части. В каждом человеке это есть, и это нормально. К тому же я снимаю красоту этих состояний. И оказывается, на грустное лицо смотреть не так уж и страшно.

Ты очень верно говоришь, что людям бывает сложно принять свое право на негативные переживания. Но как-то так получается, что принять негативные переживания своих детей еще сложнее. Он несчастен — значит, я плохая мать. И оттуда и растет эта тяга к редактированию образа. «Сними свое угрюмое лицо», «ну улыбнись уже».

Мне, наверное, повезло и не повезло одновременно: у меня оба ребенка очень чувствительные, очень эмоциональные, и я наслаждаюсь всеми гранями их характеров с рождения. Это такая тренировка и школа жизни! Старший очень все переживает. Чуть что — это просто трагедия. И когда он был поменьше, меня в ответ на его переживания всю колотило внутри.

Но со временем, когда я начала относиться с большим принятием к своей жизни и эмоциям, у меня начало получаться пребывать и в таких настроениях детей, когда они недовольны, несчастны. Я рядом, я утешаю их — но я не разрушаюсь от того, что это происходит. Они имеют право чувствовать то, что чувствуют. И выражать это. Это их жизнь, они хоть и маленькие, но отдельные люди, и не все их переживания связаны со мной. Когда я это осознала, то стало гораздо легче — вдруг из человека, который ответственен за любую слезу, ты превращаешься в человека, который может успокоить, утешить и ура, что он есть рядом, в него можно уткнуться, обняться и сказать «не хочу ни о чем говорить». Окей — мы можем посидеть рядышком, хочешь? Давай.

То, что дети приходят со своими горестями ко мне, неизбежно закончится, в подростковом возрасте я в какой-то момент не буду им главным утешением, я это понимаю и даю сейчас максимум поддержки. В компьютерной игре продул и жизнь кончена? Ничего не заслуживает ответа «ой, все это пустяки», ведь речь не про конкретную мелочь, речь про эмоцию ребенка.

Пока в голове сидит другая связка «я хорошая мать, если у меня счастливые дети», то возрастает и давление на детей. Но как только ты признаешь, что они отдельные люди, и у них есть своя собственная жизнь, пусть и маленькая — в этом возникает много свободы и возможности видеть и поддерживать именно их.

И кислая физиономия на семейных фотографиях перестает быть проблемой?

У нас был период не кислых физиономий, а кривляний. Я сказала — ок, но ты понимаешь, что ты останешься таким на всех наших фотографиях? Ну, просто чтобы ты понимал это. А то кривляться может быть весело, но потом же ты сам не рад, все выглядят похожими на себя, а ты всюду с рожицей. Ты можешь делать и так, и так, но просто понимай результат. Сын сказал «хммм».

Я считаю, мое дело тут – только донести последствия. В жизни ведь так много ситуаций, где нет выбора — ну, надо идти и сдавать кровь из вены, например. Тут хочешь не хочешь, придется завязать себя в кулак и идти, я не могу сказать «ой, ну ладно, давай не пойдем, какая фигня». А фотографии... Ну правда, не вижу смысла в чем-то продавливать, где это не нужно. Пусть себе дети колбасятся на своей волне!

Фото: Евгения Сурина