«Относиться ко всем одинаково – это утопия». Психолог Центра лечебной педагогики об инклюзивном обществе

Для меня тема инклюзии возникает, когда мы наблюдаем, как внешние искусственные препятствия не позволяют любой категории людей полноценно участвовать в ежедневной жизни общества. Неважно, связано это с технической стороной (например, отсутствием пандусов) или стереотипами и предубеждениями. Например, регулярно встречаются люди, которые считают, что синдром Дауна – это заразно. Или что дети с особенностями развития рождаются только у наркоманов и алкоголиков. Информации недостаточно, нужно ее распространять. Тем более что нюансов очень много.

Можно, конечно, решить, что они злые и нетолерантные. Но, возможно, это так себя проявляет тревога, потому что действительно человек ведет себя странно, и не очень понятно, что от него ждать в следующий момент. Один из способов справиться с тревогой – смех. Именно поэтому дети с особенностями часто становятся предметом для шуток. Сейчас в детский сад и школу рядом с домом обязаны принимать всех. Как дальше у них сложится – очень сильно зависит от воспитателя и учителя. В каких-то классах травли не случается, хотя есть кто-то, кто выбивается. Но ведь в любом сообществе есть те, кто в него не вписывается.

Подразумевает ли инклюзия, что даже если ты не хочешь общаться с человеком, который кажется тебе странным, ты должен это делать?

Нет, конечно. Если это не член твоей семьи, ты можешь избежать этого общения. Относиться ко всем одинаково – это утопия, и вряд ли мы хотим такой реальности. Если тебе не нравится, ты можешь встать и уйти. Толерантность – это не когда «ты убогий, но я потерплю». Это в том числе и про то, что любому ребенку или взрослому человеку можно дать понять доступным ему способом, что его действия тебе почему-либо неприятны. Хотя не могу сказать, что идея толерантности мне близка, скорее, можно говорить о признании многообразия.

Егор Бероев говорит про людей с особенностями: они нам нужны больше, чем мы им. Что он имеет в виду, как ты думаешь?

Я не знаю, как можно измерить и сравнить, думаю, что любое общение – это возможность нового. Это видно и по опыту инклюзивных программ в музеях, в создании которых я тоже принимаю участие. Есть устоявшиеся варианты ведения музейных экскурсий. Собирается группа, есть экскурсовод, он всех ведет в своем темпе. Если ты решил задержаться, у тебя такой возможности нет. Если тебе неинтересно, или плохо слышно, или рассказывают информацию, которую ты все равно не запомнишь, деваться тебе все равно некуда. Инклюзивная программа построена на иных, куда более современных принципах. Она рассчитана на детей с особенностями, но и нормотипичным детям подходит гораздо лучше, чем классическая экскурсия. Разница только в том, что обычные дети больше способны к контролю и могут потерпеть то, что особые терпеть не смогут.

Как устроена такая инклюзивная программа?

Мы говорим о необходимости использовать в том числе картинки, предметы. Например, в Царицынском музее одну из программ решили разработать именно для детей с особенностями. У них есть витрина с фарфором – очень сложными в исполнении скульптурами, бюстами с кудряшками, рюшами. Она за стеклом, потому что все хрупкое, трогать нельзя. В этом зале рассказывается в том числе о разных видах готовой поверхности фарфора. «Бисквит» – это когда фарфор получается матовый и шершавый на ощупь, а «глазурь» – глянцевый и блестящий. Я говорю: «А предмет у вас есть дать потрогать?» Нет. Значит, нужно сделать.

Или, скажем, было бы здорово не только людям с особенностями, но вообще всем участникам во время экскурсии давать с собой маршрутный лист, в котором будут зафиксированы опорные точки. Там могут быть задания, шутки на тему, вопросы, просто задачи обвести по контуру или что-то найти в экспозиции – в общем, дополнительная вещь, которая позволит тебе сфокусировать внимание на том, что происходит. Иначе оно рассеивается довольно быстро даже у людей без нарушений развития.

Получается, мир, приспособленный для людей с особенностями, становится более комфортным для всех?

Да, и не нужно никакую категорию людей обособлять, потому что выходит странно. Например, запрещать пользоваться лифтом, предназначенным для людей на колясках. Допустим, я подвернула ногу, пока шла в музей, мне нельзя на лифте проехать? Или со мной маленький ребенок, или я пожилая женщина, или еще что-то – миллион причин может быть, почему мне воспользоваться лифтом было бы хорошо. Но нет: «Будут все подряд ездить – поломают. Нельзя».

Или, например, аудиогиды в музеях. Для адаптации текстов есть протокол, по-русски называется «Простыми словами» – когда текст редактируют так, чтобы он был понятен людям с нарушениями интеллектуального развития. В этом протоколе свои четкие критерии и правила. Так вот, вопрос в том, как называть такие тексты, как их помечать? И здесь, если мы посмотрим на идею многообразия шире, то понятно, что не надо делить на категории по воображаемым нами ограничениям других людей, а нужно делать разные тексты по интересам и степени погруженности в материал.

Например, текст или аудиогид по протоколу «Простыми словами» отлично подойдет для младших детей, для пожилых людей, у которых могут быть возрастные изменения, для иностранцев, изучающих язык, для тех, кто впервые знакомится с темой. А тексты повышенной сложности и с большим количеством информации подойдут для профессионалов и увлеченных любителей. Вне зависимости от наличия и отсутствия ограничений у людей. Ведь такая маркировка говорит о содержании текста, а не о требованиях к читателю.

Или пандусы – ими же пользуются все, не только люди на колясках и мамы с младенцами: грузчикам это помогает разгружать тяжести на тележках, а не на спинах, детям на беговелах и велосипедистам облегчает вход и выход, пожилые люди с ходунками могут по ним спускаться и подниматься.

Обустройство доступной среды у нас в России вообще идет напряженно.

Да. Далеко не все пандусы – настоящие пандусы: углы такие, что ты туда коляску не вкатишь. Или – порожек малюсенький, но он есть, и на коляске не проехать. Или – дверцы двухстворчатые очень красивые, но проем узкий, надо обе раскрывать, а они доводчиками закрываются. В общем, чтобы сделать среду доступной, недостаточно предусмотреть ширину проемов и пандусы. Это настолько детальная проработка, что иногда бывает недостаточно обратиться в компании, которые этим профессионально занимаются.

Но бывают и удачные случаи. Например, в московском торговом комплексе «Капитолий» хорошо спроектирован туалет – там нет дверей, соответственно, человеку не надо толкать дверь руками, потому что когда ты на коляске, еще и с этим есть некоторые сложности. А для всех остальных людей это в том числе гигиена: помыл руки и вышел из туалета. Для всех полезно. Вообще если мы говорим про инклюзию, то туалеты везде должны быть универсальные. Кроме того, что я считаю, что не должно быть разделения по полу, хотя мне каждый раз приводят веский аргумент про писсуары – мол, это быстро. Видимо, писсуары должны быть отдельно, а все остальные туалеты – универсальные.

Давайте теперь про когнитивную доступность поговорим. Возьмем музей «Гараж»: он поддерживает идею инклюзии, но при этом занимается современным искусством, которое по определению имеет некую интеллектуальную надстройку. Вот приходит туда человек с глубокой умственной отсталостью. Как можно соединить их интересы?

Мне кажется, не надо ставить слишком амбициозную задачу соединить чьи бы то ни было интересы своей волей. Соединятся они или нет – это от нас не зависит, и что соединится, мы не знаем. Однажды мы с моим старшим сыном, когда он был маленьким, пошли в зоопарк. Посмотрели на разных животных, погуляли, собрались уходить, и я спрашиваю: «Ну, что тебе больше всего запомнилось из этой прогулки?» Он говорит: «Песчаная горка». Ты никогда не знаешь, что люди вынесут из того, что ты им предлагаешь. Вынесут ли они что-нибудь? Поэтому скорее задача очень скромная: дать возможность.

У меня есть любимый особый художник Андрей Демин. Они с мамой очень много ходят по разным выставкам и музеям. Что он видит и что он извлекает из того, что видит? Неизвестно, потому что Андрей не рассказывает, он этим не делится. Но Андрей рисует. И его картины получаются очень интересными. Он срисовывает с натуры, и ты смотришь на рисунок, который получается, и смотришь на натуру, с которой он срисовывает. И это удивительно: как у него из этого получается вот это? С другой стороны, есть в его манере точность передачи, оно не похоже, но оно именно оно. И этот разрыв очень интересен.

С образованием тоже так – пусть все учатся и берут, что удастся взять? Ограничения никого останавливать не должны?

Начнем с того, что детей с особенностями плохо нельзя учить, только хорошо. Это детей с нормативным развитием можно плохо – они и так чему-то научатся, где-то компенсируют, что-то узнают. Но лучше, конечно, делать наоборот. В Швейцарии преподавательница инклюзивного класса рассказала мне такую историю. Есть ограничения, которые не позволяют особым детям учиться в том же темпе, что и остальным. Поэтому часть предметов дети изучают отдельно, а часть – со всеми вместе. И получилось, что когда в инклюзивный класс приходят дети из других классов, видят наглядное расписание и другие вещи и говорят: «Почему у нас такого нет? Мы тоже так хотим». Они стали в других классах тоже использовать элементы из инклюзивного класса – и мотивация учиться выросла. Качество образования повышается, если оно адаптировано под специальные нужды. Как ни странно. Потому что оно становится разнообразнее.

Что же касается ограничений – на Ted есть выступление Эвелин Гленни, одной из лучших перкуссионисток мира, которая к 11 годам потеряла 90% слуха, а в 12 лет стала заниматься перкуссией. Ее первый педагог по музыке говорил ей: «Я не понимаю, как мы будем заниматься, мы же слушаем ушами». А она отвечала: «Да, я тоже слушаю ушами, а еще я слушаю руками, ногами, животом и так далее». И когда она пришла поступать в Британскую королевскую академию музыки, ей сказали: «Мы не можем вас принять, мы себе не представляем будущее глухого музыканта». На что она сказала: «Если вам неинтересно брать людей, которые могут исполнять, понимают и любят искусство создания звука, то нужно серьезно задуматься о тех людях, которых вы принимаете». Со второго раза они ее взяли. И после этого музыкальные учреждения в Великобритании в принципе пересмотрели свою роль, и больше никакие ограничения не могли быть условием отказа для приема.

Но повсеместно до этого пока далеко. Например, я была недавно в школе во Франции, где реализуется инклюзивная программа. Встретила там фантастическую девочку. Она ненавязчиво, но активно расспрашивала всю нашу делегацию, что нас интересует, демонстрировала прямо-таки журналистский подход. Я спросила, что ее ждет. Они мне сказали – сфера услуг, официантка. Меня это поразило – во-первых, что это уже определено, во-вторых, что только сфера услуг, и ничего из области интеллектуального труда, хотя видно было, что ум у нее очень живой, а в-третьих, что никто не спросил ее, чем она хочет заниматься.

В России в принципе выбор профессии для человека с особенностями развития крайне ограниченный, что обусловлено еще и узким набором доступных специальностей.

Если говорить не про Москву, а вообще про страну, нельзя сказать, что у всех людей равный доступ к образованию. У всех людей должны быть все возможности, не только у людей с особенностями.