О чем молчат женщины. И о чем им пора заговорить

Двенадцать коллажей, двенадцать черных окон в тяжелое. Черных — потому что работа велась на огромных рулонах фотобумаги. Может быть, чтобы с фотографической точностью проявлять эти истории и фиксировать, думаю я.

Я хожу по выставке и читаю прилагающиеся к каждому коллажу тексты — описания случившегося не языком образов, а языком простого сочинения, кто как умеет. Где-то о трагедии рассказано очень подробно, где-то — буквально парой строк, а где-то висят пустые листки. Они пробивают сочувствием не меньше, а может быть и сильнее. Значит, у той, кто сделала этот коллаж, еще не нашлось слов, чтобы прямо сказать: да, это случилось со мной. Значит, все это еще с ней происходит внутри.

Истории очень разные и при этом очень похожие — тем, какой урон наносят пострадавшей стороне. Насилие случайного попутчика. Насилие в семье. Насилие в отношениях. Есть и одна на двоих — рассказанная со стороны матери и со стороны восемнадцатилетней дочери, выпрыгнувшей из-за отца-насильника из окна.

Все тексты висят на прозрачной бумаге — это намеренный выбор организаторов выставки. Можно читать, а можно смотреть сквозь. У кого на что хватит сил.
Играет попсовое радио, и под Shine bright like a diamond я шагаю к фуршетному столику в восьмой, кажется, раз и впиваюсь в мясное канапе. Такое странное чувство постоянно садящейся батарейки, и ее надо то и дело подзаряжать. Ем как за восьмерых, говорю я с сотрудницей центра. Ну да, кивает она мне. Обычное дело! Чтобы все это переработать, нужна энергия, все правильно. Энергия жизни.

«С одной стороны я часть этого всего, а с другой мне больно и я стараюсь отстраниться, я не понимаю, что мы празднуем. Мы пьем, едим фрукты, смеемся, может, потому что нам страшно». Эти слова произносит на открытии выставки одна из ее героинь. И добавляет — «если бы у меня попросили это сделать полгода назад, я бы отказалась».

Отпустить свою историю в мир трудно, но не случись этой смелости у женщин, перенесших насилие — не случилось бы и выставки. Не случилось бы и встречи с ними у тех, кто пока не осмелился говорить.

Выставка эта — под номером два. Первая состоялась в прошлом году, в ней организаторы использовали фотографии женщин. И получили много агрессивных комментариев в сети. Женщин, осмелившихся заявить о непростом прошлом, подвергли в интернете нападкам. В этом году было принято решение показывать боль через эмоции. Стало больше коллажей, больше работ и больше территорий: присоединился даже Архангельск — оттуда три коллажа женщин, перенесших насилие, привезла Ольга Бобрецова, директриса центра АНО «Новый взгляд».

В рамках выставки всю неделю шли акции, перфомансы, спектакли и дискуссии. Даже танцы. Все, чтобы не молчать, как говорят организаторы. Почему не молчать так важно?

Это трудно – смотреть на запечатленную боль. Это и не должно быть легко. Это не про искусство, это про терапию, говорит сотрудник Кризисного центра Борис Конаков, и те, кто делал эти коллажи — не художницы. Но когда триггер и переживание становится высказыванием, оно так или иначе становится искусством тоже.

На этой выставке обретают голос те события и те истории, которые годами были спрятаны в тени. Они происходили всегда — но умалчивались. И каждая рассказанная история мотивирует других обращаться за помощью и не молчать.

«Мы не знаем, что у нас за стеной. Но каждый может протянуть руку помощи», звучит на открытии выставки. Иногда протянуть руку помощи — это подарить альбом и краски.

Арт-терапевтка, психолог Кризисного центра для женщин Анна Кокорина говорит: «коллаж дает силы вытащить внутреннее». И продолжает: «если у друга что-то случилось, и он не может об этом говорить — купите ему краски, альбом, подарите журналы. Арт-терапия работает».

Я прикидываю вопросы: сколько длится эта работа? она происходит за один раз? почему помогает такое вроде бы простое действие — складывать из чужих слов и картинок что-то свое?

На следующий день я получаю шанс узнать, как это работает, на себе.

Я листаю журналы. Злюсь. Ничего не находится. Да и откуда в глянце быть тому, что мне нужно? Тут печатают яркие картинки, радостные улыбки, открытые лица. А мне нужно... А мне нужно что-то другое.

Это мастер-класс по арт-терапевтическому коллажу, который бесплатно и для всех желающих проводится в рамках выставки. Перед началом работы ведущая, Анна Кокорина, рассказывает нам правила. Еще раз громко и четко озвучивает: «Насилие — это про власть и контроль! это не выбор женщины».

Наше задание — вспомнить, когда мы впервые столкнулись с насилием. Это должно быть не самое болезненное воспоминание, ведь все-таки мы тут не в терапии. Впрочем, спойлер, не уйти туда мало кому удается.

Вспомнили? Теперь — пять минут поговорить об этом, разбившись на пары. Поймать свои эмоции. И потом идти к журналам с ними, эмоциями, наперевес, листать и выбирать то, что подходит именно тебе.

Делать коллаж можно по-разному — можно картинками, можно слоганами, можно дорисовывать и дописывать то, что хочется. Листы можно вырезать или рвать. А потом раскладывать на большом куске фотобумаги — точно таком же, на котором висят работы участниц выставки — и двигать по нему, тасовать, находя ту самую форму, которая выражает твои чувства.

И только потом приклеивать накрепко.

Я листаю журналы совершенно обреченно. В конце концов, я же не по-настоящему работаю тут, верно? Я же просто журналистка и могу уйти? Я не обязана два с половиной часа пытаться искать что-то в чужих картинках и словах и верить, что это про меня? Да я вообще ненавижу рукоделие!

Я делаю перерыв. Пятнадцать минут и несколько канапе — организаторы всю неделю снабжают пространство выставки перекусами, и никакой более важной поддержки всем, сталкивающимся на выставке со своими сложными чувствами, не придумать. Еда — это силы. Совершенно те самые, витальные телесные силы, которых так не хватает всем, столкнувшимся с насилием, привыкшим не полагаться на тело, как будто один раз оно уже нас подвело.

Я возвращаюсь к работе, и и с меня как будто слетает обязательство выбрать идеальное и самое правильное из всех журналов мира. Я просто следую за интуицией. Листаю, смотрю. И первое, что выхватывает взгляд и от чего теплеют руки — это изображение пустой картинной рамы. Идея приходит сама собой.

Одну за одной я вырезаю из какого-то интервью буквы.

З д е с ь б у д у т м о и с л о в а о т е б е

...Когда я заканчиваю, мне кажется, что энергия прибывает пульсирующими толчками. Я смотрю на большую работу на черном фоне, на которой разложен весь мой путь до сегодняшнего дня, и мне становится очень свободно.

Эти два с половиной часа пролетают мгновенно. В конце мы сидим все так же в кругу и обсуждаем работы — и наше состояние. Кто-то из нас не очень доволен, кто-то сидит, обняв себя за плечи, и смотрит вниз. Кто-то, как и я, готов прыгать от переполняющей радости.

Свой коллаж я бережно забираю домой. Он стоит у меня за спиной, когда я пишу эти строчки.

Мы гуляем по выставке, и Анна Кокорина комментирует работы.

«Вот эти три истории приехали из Архангельска, все остальные у нас — истории наших клиенток, Кризисного центра для женщин. Одна из архангельских — работа жены священнослужителя. Вот эти замки, видите? — это ее четверо детей. Как только она собиралась уходить от него, она сразу беременела. Вот так он "принимал меры". Им епархия разрешила развестись, потому что он применял физическое насилие и признал это, обратился за помощью. Получается, что это не зависит ни от статуса человека, ни от его финансового положения, ни от его образования. Сидит в голове вот это, власть, контроль — все, значит, должно быть так, как я сказал».

Одна из посетительниц выставки прислушивается к нашему разговору. Спрашивает — как отличить такого?

Анна говорит: «Когда вы с ним встречались — он вам разве сказал: "ну что, замуж выйдешь — готовься, буду бить"? Нет ведь! Они обычно очень стремительно ухаживают, красиво, очень эпатажно. И вот если это очень быстро происходит, если он не спрашивает ее — "а что ты хочешь? Какие ты цветы любишь?" — то это может быть опасным сигналом. Ты моя мечта, я все решил за три дня, я лучше знаю, что ты хочешь... На такое надо обращать внимание обязательно. Когда человек ориентирован только на себя, на свои желания и чувства, не интересуется, что вы хотите — это тревожный звоночек. Но это не про вашу вину. В насилии виноват только насильник».

Другой коллаж — будто из лоскутов, сделан из порванных документов. Сухие, жесткие реплики в подписи. Анна говорит, что эту историю она записала со слов клиентки сама: «Муж забрал ребенка, шли бесконечные суды, и даже когда суд уже присудил вернуть ребенка, он не хотел его возвращать. Основа коллажа — как раз вот эта бесконечная переписка с инстанциями. А в середине — кричащий ребенок».

Еще две, висящие рядом, работы. Мама и дочь. Пишут про одного человека. Одной он муж, второй отец. Насильник обеим.
На дочкиной истории картинка с ребенком и подпись: «Мне две недели. Первое насилие».

Анна Кокорина: Вот эту справа дочка делала, ей 18, а слева мама. И у них еще есть бабушка. Я с ними со всеми работала, ездила к ним домой. Тяжелая это история, очень тяжелая. Бабушке он железную дверь раза три выносил. Его посадили на 3 года и шесть месяцев, но ведь он же выйдет. И эти женщины никак не защищены. Им только квартиру менять.

Или страну.

АК: Да. У нас же нет закона, запрещающего приближаться. А в той же Швеции есть строжайший закон. Там если женщина заявляет, что в отношении нее совершено насилие, то она не сможет забрать заявление. Все, запущено дело! И это очень грамотно.

А у нас даже вывели насилие из списка преступлений.

АК: Поэтому наш юрист все время работает. И я говорю: да, пишут вам отказы — а вы все равно обращайтесь. Ведь если вы не подали заявление, не зарегистрировали побои — значит, ничего не было.

К сожалению, как мы помним из истории Риты Грачевой, не всегда помогает и заявление.

АК: Все равно! надо искать юристов, которые с этими заявлениями ходить будут. Наши клиентки ходят по инстанциям, им отказывают, а потом в эти же присутственные места начинают ходить наши юристы, психологи — и вы знаете, сразу эта машина начинает работать.

Анна, мне показалось, очень отличаются коллажи питерские от архангельских. Даже в выборе слов. Это только я вижу или вы тоже? На работах петербурженок «свобода, освобождение», у архангелогородок — «готова стать мамой и женой»...

Анна Кокорина: Отличаются, да, это верно. У нас в менталитете сидит: женщина обязательно должна выйти замуж, должна родить ребенка, причем это надо как можно быстрее сделать. Зависит это больше всего, конечно, от посыла в семье. Если мама и папа уверены, что ты должна прежде всего не женой стать, а ориентироваться на свои желания — хочу я быть с этим человеком или не хочу, хочу ли я выйти замуж в 18, в 20 лет или я могу разрешить себе позже это сделать? А могу вообще не захотеть выйти замуж. Пришло время, встретила любимого человека и родила ребенка, хочет этот человек — остается со мной жить, не хочет — ну что ж. Рамки существуют в наших головах. Питер — более крупный город. Больше информированности. Больше выходит статей в журналах и газетах, наверное, это сказывается.

Но интернет-то доступен что в Питере, что в Архангельске. И вот мы пишем свои статьи, доступные абсолютно везде...

АК: Но многие, как и я, например, привычны к бумаге. Может быть, как человек старой формации.

Анна, скажите, почему коллаж?

Анна Кокорина: Не все могут работать без коллажа, рисовать. Люди что обычно испытывают при творчестве? Зажатость. Карандаши, фломастеры — это очень строгий материал. А вот этот материал, как мелки, которые мы используем тоже — этот материал очень свободный, он дает пространство для выхода воображения.

На открытии выставки вы сказали — «Если у друга, подруги, что-то нехорошо — дарите кисти и краски».

АК: Если вы чувствуете, что с ним или с ней что-то не так и человек не хочет говорить — то да, это очень поможет.

А такой у меня вопрос — насколько это может быть небезопасным? Не получится ли пойти туда, где очень болезненно?

АК: Обязательно надо отслеживать собственные чувства. Если я вижу, что я делаю что-то, и мне от этого становится больно...

Затапливает...

АК: Да, очень точное слово. Если затапливает — то тогда обязательно надо найти специалиста и пойти к нему. Но если специалист работает исходя из расстановок, разделяя ответственность за насилие 50 на 50 — то от этого специалиста надо бежать.

Спасибо вам за эти слова.

АК: Ответственность за насилие несет только тот, кто его совершает! Я всегда об этом говорю, на всех обучающих семинарах, на всех мероприятиях. Если кто-то со стороны специалистов начинает говорить о разделенной вине, я встаю и говорю — нет, это не так. Я возмущаюсь книгам, в которых пишут об этом.

«Подумай, зачем ты притянул это в свою жизнь», да?

​АК: Да-да! У меня сразу возникает вопрос: сколько пострадавших от насилия ты видел в своей практике? Я работаю тут с 2005 года. За время своей работы в Кризисном центре я видела как консультант и слышала на телефоне доверия очень многое. Очень. Я не могу пересчитать, сколько историй через меня прошло, но их было огромное количество. Поймала себя на мысли, рассказывая как-то на семинаре о видах насилия, что я могу по каждому из видов привести примеры из практики. И когда меня это осенило, меня аж холодом обдало. И я не молчу, когда на улице с детьми разговаривают агрессивно...

А что вы делаете? Многие боятся вмешиваться, думая, что сделают только хуже. Можете посоветовать, как себя вести?

АК: Нужно вмешиваться очень корректно. Я однажды одной маме сказала: то, что вы сейчас делаете, очень плохо. Вы же любите своего ребенка. Не надо так делать.

То есть помогает обратиться к чему-то хорошему?

АК: Да. Мы не осуждаем, не говорим, что она плохая мать, мы говорим о том, что она совершает плохой поступок, делает плохо. Вот как дети все молодцы. Они родились — и уже молодцы, изначально! — но могут делать плохие поступки. Так и взрослые. Очень просто.

Из этого следует еще один вопрос для меня. Вы когда-нибудь работали с самими насильниками?

АК: Нет, я — нет. Изначально кризисный центр работает только с пострадавшими от насилия. Я была на семинарах, где обучают этому, но с насильниками я сама не работала.

Насколько в принципе возможно насильнику перестать быть насильником?

АК: Ну, опыт этот есть. Годами выработанный. К нам приезжали специалисты из Норвегии, обучали здесь специалистов, мужчин-психологов, работать с насильниками. В Петербурге в 2004 году была создана организация «Мужчины 21 века», это наша партнерская организация. Они принимают мужчин, и бывают даже такие ситуации, когда я работаю с пострадавшей от насилия, а та организация работает с партнером. Одновременно идет работа.

Что заставляет его пойти на терапию? Ведь обычно человек полностью уверен, что он все правильно делал.

АК: Когда он хочет сохранить семью. У меня как раз сейчас есть такая клиентка. Женщины ставят порой жесткое условие: я буду продолжать с тобой жить дальше, если ты будешь ходить к психологу. И не просто к психологу, а к специалисту, работающему с обидчиками.

И все. Он обучен, и он становится еще более жестким. Я всегда говорю специалистам: если вы видите, что здесь ситуация насилия, и вы не знаете, что с этим делать — не надо хвататься за деньги, найдите, куда отправить людей, к какому специалисту.

Анна Кокорина: В ситуации насилия огромное чувство вины. Я в работе, бывает, спрашиваю своих клиенток — какое ваше чувство вины, опишите его, какого оно размера? Ну, к примеру, с половину этой комнаты... Нет, оно больше, говорят они мне. Оно вываливается наружу. И это то, с чем нужно работать.

Первый удар всегда у женщины вызывает шок. Она ему доверяла. Это самый близкий человек. Они на терапии говорят: как он мог! я же его люблю, я никогда не могла подумать, что он так сделает. А он к сожалению берет и делает. И это не вмещается в голове. И конечно же направляется виной на саму женщину. «Ты была достойна».

Ее обвиняют все: общество за то, что «плохо смотрела», ее обвиняет мама — «сама виновата, я тебе говорила, это не твой человек», могут обвинять подруги — что ты его провоцируешь, сама хороша. И может быть, найдется всего один человек, который скажет: нет, твоей вины нет. А может и не найдется.

Как начинается ваша работа?

АК: Бывает, клиентки приходят просто послушать. Они еще не готовы работать. У нас есть обязательный блок информирования. Что в личном консультировании, что по телефону. Мы информируем о видах насилия. И вот именно на этом этапе человек, бывает, впервые понимает, что он находится в ситуации насилия. А не просто «случился конфликт», как, бывает, говорят пострадавшие сперва. Он меня толкнул, он меня хватал за руки... Все это насилие, конечно.

Назовите их, пожалуйста.

Существуют такие виды насилия: психологическое (с него все начинается) — оскорбления, сарказм, обвинения, понукания. Постепенно психологическое насилие переходит в физическое, когда насильник может взять за плечи, тряхнуть, толкнуть, замахнуться, ударить.
Еще существует экономическое насилие, когда идет контроль денег, когда забирает карточку зарплатную, когда не дает деньги на содержание семьи, на детей, а алименты заставляет тратить на квартплату. Есть комплексное насилие, куда входит и психологическое, и физическое, и экономическое.

И сексуальное же еще.

АК: Это все к физическому. Очень часто женщины в партнерских отношениях не говорят о том, что они были изнасилованы партнером. Это вообще табу. Они обычно говорят «я просто лежу как бревно. Ему надо». А вы хотели сама?.. Нет, я не хотела. Так вот, это — изнасилование.

Юристы выделили еще один аспект насилия — когда идет шантаж детьми. И еще одно — через животных. Когда выбрасывают животных, калечат их. Когда «он угрожает, что убьет мою кошку». И вот двух она успела увести и спасти, а двух — нет.

И на выставке, и просто в жизни я нередко слышала: ой, зачем вспоминать тяжелое. Ну вот было и было, забыли — надо жить и радоваться, а не ковыряться в прошлом.

АК: Посещение психолога меняет мировоззрение. В травме есть такое понятие, когда человек мыслит туннельно. Мыслит и видит. Это вот... Сейчас покажу. Вот приставьте ладони к лицу по бокам. Приставьте, приставьте. Что вы видите?

Кусочек.

АК: Сидите так. Видите что-нибудь сбоку?

Нет! но мне тревожно, потому что сбоку звуки какие-то доносятся непонятные.

АК: Вот. Когда человек попадает в терапию, вот это туннельное мышление у него меняется. Расширяются границы того, что он видит. Он начинает видеть потенциальных партнеров, которые могут быть открытыми, доброжелательными, и расценивать их не как слабаков, и видеть сильных мужчин не в брутальных товарищах с кулаками, которые знают лучше только потому что «он мужик», а на деле ориентированы только на себя, а не на партнерские отношения.

Партнерские отношения — единственные, в которых безопасно выращивать детей. Когда можно доверять друг другу. Когда женщина знает, что может оставить ребенка спокойно, уйти учиться или работать и знать, что дома все будет хорошо и муж не будет кричать: «опять! для тебя учеба важнее, чем мы! ты все время нами пренебрегаешь!» Когда все время идет упрек, то у женщины начинается жуткое чувство вины, ощущение, что она плохая мать. Хотя она не плохая мать!

А когда терапии нет — то, к сожалению, травма таким образом работает, что она может выскочить в любой другой момент, срезонировать позже на похожую ситуацию, с кем-то, где-то. Человеку может стать гораздо хуже, может случиться, что нужно будет лечить уже медикаментозно. Травмы бывают настолько тяжелые, что развивается посттравматический синдром. И чем быстрее мы начинаем работу, тем лучше. А когда женщина не идет за помощью и говорит «я сама все переживу, не надо» — потом может очень сильно накрывать депрессией. Это очень мешает жить.

Фото автора