Маргарита Грачёва о пережитом насилии: «Я жду ребенка и больше не хочу бояться»

По характеру я упрямая, с детства такой была. Если решила – будет по-моему, мама не могла переубедить. Самостоятельной стала очень рано.
В 17 лет уехала учиться в Москву, в 19 –вышла замуж и домой больше не возвращалась. И, когда всё случилось, самым сложным было год жить с мамой, для меня это было смертельно — такая потеря самостоятельности, такая мамина опека, такой контроль. Я жутко психовала, потому что превратилась в грудного ребенка, которого кормили, поили, с которым ходили в туалет и чистили зубы... У меня не было ещё протеза, руку только пришили, она сначала вообще не функционировала. Это сейчас, после всех операций, появились какие-то движения.

Родители у меня развелись, когда я была маленькая, но они постоянно общались и сейчас дружат, мы даже в гости можем ходить друг к другу. Я благодарна им, что они так сумели сохранить отношения, показали мне, каким мирным все может быть. И, конечно, я совершенно не ожидала, что мой развод закончится вот этим.

Говорят, абьюзерами становятся те, у кого это в семье было. Возможно. Самое страшное, что ты не всегда можешь предугадать, что окажешься замужем за таким человеком. Иногда пишут: мол, вот если он делает так и вот так, вот так встает и смотрит на тебя, вот так говорит, то значит... Возможно, есть какие-то сигналы, но я сейчас анализирую свой предыдущий брак и не могу сказать, где эти сигналы были. Может быть, был излишний контроль, но разве встретить девушку вечером на остановке – это плохо? Это, кажется, даже здорово: вот он тебя встречает, заботится. Сколько мальчиков, мужчин делают так, и не все же потом вывозят тебя в лес. Я много историй знаю, в которых нельзя было ничего заподозрить до самого момента, когда насилие началось. Меня не били на протяжении брака, потому что я, серьезно, не стала бы терпеть, я бы сразу же ушла. Не было ревности, я, например, спокойно ездила с подругами отдыхать без него. А вот когда я захотела уйти, потому что отношения себя исчерпали, потому что на меня перестали обращать внимание, потому что мы превратились просто в соседей, тут все и началось.

Эксперты по насилию говорят, что обычно это занимает год-два – раскручивание с какого-то более мелкого насилия до чего-то более страшного. Сначала рвут паспорта, потом преследуют... Тут человек просто за два месяца с ровного места дошел до того, чтобы увезти в лес. И вроде бы он не был против развода, но, когда увидел, что все серьезно, что я подала заявление, его это взбесило: либо мое, либо никому не достанешься, искалечу. Он говорил: «Мне больно, но я сделаю больнее тебе, тебе даже физически не так больно будет, как мне эмоционально». Потом, когда все уже случилось, соседи говорили, что вот он в детстве избивал кошек... Эту информацию проверить, понятно, уже никто не сможет, но, конечно, если есть агрессия к животным, то это тоже тревожный звонок.

Детей он не обижал, и я считала его хорошим папой. Я ведь потому и садилась к нему в машину, что мне казалось: мы разводимся адекватно, все хорошо. Он был мне близким человеком, я не ожидала такого. И никакой за собой не чувствовала вины, или как спрашивают: а что ты такого сделала, что он так поступил? Да нет ничего, что могло бы оправдывать такое. Даже если человек вдруг изменяет, то ты просто развернись и уйди.

Еще в реанимации я поняла: да, сложно, но нужно учиться жить
по-новому. Адаптироваться и жить. У меня теперь нет рук, это на всю жизнь, я с физическими ограничениями, вот я сейчас не могу взять эту чашку с кофе, она для меня слишком тяжелая. И не могу сама себе вставить мелкие сережки в уши или босоножки застегнуть, поэтому это все делает Макс и помогают во многом дети. То есть это всё навсегда, и это не классно. Но у меня не было этапа раскисания, когда я сидела в отчаянии: о боже, всё кончено. Еще когда он вез меня из леса в больницу, я начала думать: есть же протезы, и я, наверное, смогу с ними жить. Потом многие писали: «Почему вы в больнице улыбаетесь в первые дни, чем вас там накачали?» Но я просто стараюсь быть на позитиве. С детства думала: главное – чтобы все были живы и здоровы, остальное можно исправить.

Помню, мама начала мне осторожно говорить, что вот, Рита, у тебя нет рук... Это трудно всегда родственникам сказать, я понимаю. И я ответила: «Мам, я знаю, ничего нового ты мне не открыла». Но все равно тяжело. Когда я была Германии на реабилитации, узнала, как много людей с ампутацией просто спиваются, тяжело принять, потому что протез действительно не рука, как бы это круто, здорово и ярко ни выглядело. Но это лучше, чем без рук.

Сейчас я уже привыкла к протезам, не могу без них. Вот этот металлический мне даже нравится. Когда я с ним хожу, например, в магазин, и выкладываю что-то на ленту (молоко, хлеб) – на меня вся очередь оборачивается, я будто на выступлении. Многие узнают, подходят, спрашивают, как у меня дела, желают хорошего. Некоторые просто пишут в «Инстаграме (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)»: «А я вас видела в аэропорту, на улице...» Иногда говорят, что я выгляжу так, будто помощь мне вообще не нужна. И знаете, я действительно стараюсь. Покупаю вещи удобные, где больше резинок, меньше пуговиц. Специально хожу везде – и одна, и с детьми. Вернулась за руль. Да, иногда мне нужна помощь, но я не хочу зависеть ни от кого, для меня это сложно.

Огласка началась благодаря маме, когда я еще была в реанимации. Мама боялась, что все затихнет, потому что у бывшего мужа были связи, он мог все замять, или ему просто дали бы два года или, как изначально планировалось, 3–5. Но огласка помогла. Мне пришивали руку в больнице, где главным врачом работает известный теледоктор Мясников, он выложил эту историю в «Инстаграм (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)», и как-то все вышло на такой большой уровень.

Книгу тоже начала писать мама, и мне эта идея сначала не понравилась, я к тому моменту дала огромное количество интервью, бесконечное количество одинаковых вопросов. Спустя полгода я как-то приехала к ней вечером и оказалось, что она уже написала несколько глав, попросила меня прочитать. Я прочитала и поняла: да, я хочу, и там должны быть главы и от моего лица. И подключилась к работе.

Мне хотелось самой рассказать эту историю, потому что столько всего переворачивали и придумывали... И руку мою в больницу привезли по кускам, и мужу я изменяла, чего только ни писали. Я не знаю, повлияет ли это на людей, может, опять скажут, что я что-то недоговариваю. Но мне хотелось рассказать правду. И еще было важно начать говорить о темах, которые для меня теперь стали очень близки, таких как инвалидность и домашнее насилие. И я буду бесконечно говорить об этом, пока у нас не появится эффективный закон о профилактике домашнего насилия.

Да, со стороны иногда кажется, что я это восприняла и пережила так... легко. Конечно, помог характер – это раз, во-вторых – поддержка людей и близких. Люди приходили ко мне в больницу, помогали буквально во всем, собрали шесть миллионов на протезы. Если бы не они, я бы от государства получила протез спустя два года, и то не факт, что хороший. Это было открытием: то, что люди могут давать такую огромную мотивацию, и что хороших людей намного больше, чем плохих.

Хейтеры, конечно, тоже есть. Но они у любого есть. Бывало, писали: «Сама виновата, довела», – из этой оперы. Сейчас пишут: «Почему она телеведущая, она непрофессиональная...» Но я не стремилась стать ведущей. Меня пригласили на кастинг программы «Близкие люди» на канале «Россия 1», я была не единственной кандидаткой, еще и раздумывала, ехать или нет, и когда приехала, сразу заявила: «Я не буду желтуху вести, сама была на таких программах и знаю, как человеку неприятно, я такое не хочу». Прошла кастинг с ведущим Леонидом Закошанским и уехала домой. И спустя время мне позвонили и сказали: выбрали меня. Хотя остальные девушки были профессиональными актрисами и телеведущими. Возможно, им как раз нужен был живой герой, который изнутри знает многие ситуации.

Вот одна из наших героинь – Марина, мама пятерых детей. Ее муж выдавил ей два глаза и откусил ухо. И ему дали пять с половиной лет всего и даже не лишили родительских прав! Как такое возможно? А у нас в государстве возможно. И много, очень много таких случаев. В прошлом году мы с Максом и детьми поехали в Сочи, и в хаски-парке ко мне подходит девушка, я думаю: ну, как обычно, «я вас узнала», что-то такое. А она: «Это вы?» И снимает очки, под которыми два огромных синяка: «Я сбежала от мужчины, сейчас прячусь тут». Очень много насилия вокруг. Конечно, в таких случаях я понимаю, что надо быстро помогать, даю контакты центра «Насилию.нет» (В 2021 году признан иностранным агентом. – Прим. Ред.), проекта «ТыНеОдна», которые оказывают бесплатную юридическую и психологическую помощь пострадавшим от насилия, поддерживают их.

С Максимом мы познакомились в Интернете, «ВКонтакте». У меня уже тогда было 10 тысяч подписчиков, просто завал из сообщений, и я чудом его заметила. Написал что-то типа: «Привет, у тебя крутой протез, будешь в Питере – пиши, встретимся». И я ему ответила, я как раз была в Питере на реабилитации. Так и завязалось. Но ни о какой любви с первого взгляда я не думала, мне было не до того. Просто дружеское общение. Потом я уехала домой в Серпухов, он остался в Питере, и постепенно это все переросло в нечто большее. Привлек он меня, наверное, юмором, потому что так с девушкой знакомиться – типа «классный протез» – это непривычно. Но я долго говорила, что нет, никаких отношений у нас не будет, я пока не готова. Шли суды, надо было проходить реабилитацию, делать протез, ни о какой личной жизни я не думала.

С Максимом пришел Питер, я даже согласилась переехать сюда ради него, хотя я совсем не фанат этого города. С Максимом вернулась уверенность в себе. Было такое, чисто женское, когда появилось огромное количество шрамов на руке и ноге, протез, меня раздражало, что не во все рукава он может влезть, не со всей одеждой сочетается... Ну и тема не то что сексуальности, а просто, что ты можешь нравиться противоположному полу, это было важно, конечно. И отношения с Максимом принесли эту уверенность в себе. Хотя я вообще не считаю, что женщина обязательно должна быть с мужчиной, и что если мужчины нет, то это прям все. Я могу и сама по себе быть счастливой.

Дети с Максимом отлично сошлись, очень легко, наверное, в силу маленького возраста, им было 4 и 5 лет. Общаются дружески, в баню вместе ходят. Да, они знают, что случилось, но без подробностей. Захотят – во взрослой жизни уже сами смогут прочитать книгу.

Мы с Максом вместе уже 2,5 года. Спрашивают: «А ты хорошо его узнала, чтобы детей от него рожать?» Что тут скажешь, люди по 16 лет живут вместе, пятерых детей рожают, и вон, глаза выдавливают. Так что время – не главное.Да, будет девочка. Волнуюсь, как я буду косички заплетать, маленькие кнопочки застегивать. Я и себе не могу сейчас волосы собрать, мелкая моторика не дается. И, конечно, я волнуюсь за то, в каком мире ей придется жить.

Иногда мне кажется, что наши дети еще не застанут глобальных перемен в этом смысле. Ведь три года от моей трагедии прошло, и мы все только говорим, говорим, говорим... На государственном уровне пока полная тишина, и нет никакой защиты абсолютно. Просто представьте – ужасно, но представьте, – если выйдет мой бывший муж, убьет меня, и тогда все вспомнят, что была такая Маргарита Грачёва и надо было делать какие-то охранные ордера... У нас любят это делать постфактум. Но я не хочу куда-то переезжать, прятаться, я никого не убивала и не калечила, почему я должна бегать?

Вы недавно сравнили меня с Терминатором, и знаете, возможно, это тоже помогло мне не потерять сознание, не умереть от потери крови. Я очень хотела жить, очень. В лесу меня 40 минут пытали, замахивались топором, и когда я поняла, что больше не могу терпеть, я просто хотела, чтобы это закончилось. Я была уверена: меня привезли убивать. И мне было страшно, как и любому другому человеку. Даже потом в больнице, и в реанимации, и когда меня перевозили в Москву, я спрашивала: «Где дети? И где он?» Одна медсестра мне сказала: «Он за решеткой». Вот тогда стало легче.

Я уверена, что должны быть другие наказания, должны быть охранные ордера, должны быть пожизненные сроки за такие преступления, потому что никакие компенсации морального вреда, и никакие 14 лет строгого режима не вернут мне руки. Хотя для нашей страны и это уже большой срок... Но главное – я не хочу бояться, и никто не должен.

Текст: Наталья Родикова, главный редактор журнала «Новый очаг».

Фото: Владимир Аверин; Стиль: Эльмира Тулебаева; Макияж: Марина Белова, визажист MAC Cosmetics; Прическа: Любовь Видстрем, стилист Wella Podium Team при помощи инструментов ghd; Продюсер: Алена Жинжикова. Благодарим за помощь в проведении съемки Оранжерею Таврического сада г. Санкт-Петербурга.