«Не надо этого насилия, это же ужас»: Лиза Монеточка о школе и учителях

Текст: Наталья Родикова. Фото: Александр Карнюхин

Я училась в Екатеринбурге, и в первый класс пошла в очень интересную школу – с углублённым изучением предметов художественно-эстетического цикла. Дети там получали сразу и общее образование, и творческое – музыкальное, художественное, хореографическое. У нас в расписании были математика и литература, потом сольфеджио, а после уроков у каждого свой индивидуальный инструмент, и я больше всего ждала как раз вот этих музыкальных занятий.

У моей мамы такой характер, что она всегда добивается того, чего хочет. И когда мы пришли записываться в эту школу, нам сказали: «Девочка хорошая, способная, пальцы для фортепиано, но набор уже закрыт». Мама обратилась в районо, написала кому-то какое-то письмо, немного надавила, и в итоге меня взяли, причем отдали лучшему преподавателю школы. Она готовила детей в консерватории, на разные конкурсы, они у неё ездили по стране, везде побеждали. И, понятное дело, она была очень требовательная, холодная, строгая – в общем, лучший преподаватель. Мне так не нравилось с ней заниматься, что я начала получать только двойки.

Мне не нравился её подход, не нравилось то, что мы играли. Понять гений Баха можно, наверное, в более осознанном возрасте, а в 3–4-ом классе сложно найти в его музыке прекрасное и оценить по достоинству. У меня ничего не получалось. Перед занятиями я плакала, после занятия плакала. Она никогда не хвалила, зато применяла физическую силу. То есть это как бы предполагается в музыке, что тебя можно немножко так по спине, за локти или по рукам – дернуть, стукнуть. Вроде так и надо, чтобы руки запомнили. А с другой стороны, она делала это грубо, и было очень обидно, что тебя все время тыкают.

Мне очень нравятся современные тенденции – никто не может к ребенку прикоснуться никогда. Если бы я сегодня узнала, что к моему ребенку кто-то какие-то усилия прилагает, я бы устроила скандал. И я хочу, чтобы дети умели это сказать: «Пожалуйста, не трогайте меня». И чтобы умели говорить такое своим родителям.

Та учительница не только физически, но ещё и психологически давила. Всё время говорила про мои ногти, стыдила меня за них – а у меня были обычные ногти непоседливого ребенка, не всегда аккуратно стриженные, неровные, – и это её почему-то раздражало, и она говорила такие вещи, которые заставляли меня чувствовать себя мерзкой, неприятной, гаденькой. Она, кроме того, очень любила смотреть, чистые ли у ребенка уши.

Возможно, я была не самым чистоплотным ребенком, но есть же множество способов сделать замечание иначе. Можно поговорить с родителями, можно тихонечко им на ушко шепнуть: «Слушайте, помойте, пожалуйста, вашего ребёночка». В общем, я выходила с урока и понимала, что я бестолковая, с ужасными ушами и ногтями, противная, и мне самой от себя неприятно. Какой уж тут конкурс. Тебе просто хочется выкинуть или сжечь это пианино. Что, кстати, и сделали все мои одноклассники после окончания школы.

Самое прекрасное случилось, когда эта учительница, наконец, так от меня устала, что отказалась со мной заниматься. Причем отказалась со скандалом: мол, такую ужасную ученицу она учить не может. Конечно, другие преподаватели не хотели меня брать. И в итоге меня отдали самой бесперспективной преподавательнице, которой отдавали самых неспособных детей, которых больше никто не берет. И начался рай и счастье.

У нее была такая позиция: «Лиза, нам с тобой главное – получить на экзамене троечку, можно и четвёрочку. И это будет супер, Лизок! Какие тебе нравятся песни, неси». Я тут же давай скачивать ноты саундтреков из фильма «Сумерки», приносить ей. И, конечно, не было у меня каких-то выдающихся успехов, но как я была счастлива это всё играть! А на итоговом экзамене я сыграла музыку из фильма «Крёстный отец» – и получила пять, и меня очень хвалили!

И та строгая преподавательница тоже нехотя так кивнула: ладно, ничего. Теперь представьте, что прошло несколько лет, и она говорит всем в школе и гордится, что я... её ученица! А моя настоящая преподавательница, прекрасная Наталья Петровна, которая привила мне любовь к инструменту, конечно, расстраивается, когда это слышит. Так что восстановим справедливость: моя учительница – Наталья Петровна.

На самом деле музыка – это правда здорово, как и многие другие предметы. И всё, что нужно сделать учителю, это просто не вызвать отвращение к предмету. Может, просто не лезть под кожу ребёнку? И он сам проникнется искусством и творчеством? Просто чуть-чуть приоткрыть какую-то дверку, остальное он всё сделает сам? Не надо этого насилия, это же ужас.

Другая грустная история моего детства – о том, как я десять лет занималась балетом, в детской труппе при театре, и мне потребовалось достаточно много встреч с психологом, чтобы решить вопрос с этим балетом и с отношением к себе. Потому что балет предъявляет какие-то странные требования к человеку. Чем мне нравится музыка – ты можешь найти свою нишу. Например, у меня никогда не получалось играть лирические песни, зато я была королева маршей, забивала гвозди в это пианино.

В балете же, если твои ноги не выворачиваются вот так, ты никуда не годен. Я очень старалась, но у меня не получалось никогда. Не знаю, почему мама так долго не отступала и мне не давала отступить. Хотя она человек довольно открытых взглядов. Ненависть к балету у меня была такая сильная, что я избегала его, как могла. Меня искали, находили, когда я бродила вокруг этого театра, ловили и тащили буквально за шкирку. При этом я была выше, чем остальные девочки в труппе. А что значит высокая – что тебя никогда не поставят в первую линию, и это тоже обидно.

Я научилась очень хорошо делать вид, что у меня ниже рост, научилась как бы немножко оседать и сгарбливаться, и у меня эта привычка закрепилась , и до сих пор есть проблема со спиной. И вот ты мучаешься, и даже солисткой не можешь стать, ничего не помогает, ты просто родилась с телом, которое не подходит для балета. Только когда сменилось руководство в театре и к нам пришел другой руководитель, все балеруны куда-то испарились, а мы начали танцевать нормальные эстрадные танцы – и стало классно, интересно, весело.

У меня менялись классные руководители, и в зависимости от их настроя менялся настрой класса. Я всегда была человеком, который придумывает песни, придумывает танцы, ставит номера, готовится к конкурсу, – мама поэтому и повела творческого ребенка в творческую школу. Когда я занималась балетом, я делала для всех одноклассников билеты в этот театр, они всем классом туда ходили, и мы дружили. И учительница в начальной школе, которую я очень люблю и которую я даже позвала на свадьбу свою, очень меня в этом поддерживала, и всё было хорошо.

А в пятом классе к нам пришла новая классная руководительница, и она почему-то начала обо мне говорить так: «Смотрите-ка, звезда! Ух какая, прыгает тут у вас... Звезда!» Я не понимала, почему это слово говорится с негативом. Но дети это неосознанно переняли у неё, поддержали, и все вдруг начали меня стыдить за то, что я провожу очень много времени на внеклассных занятиях, пока они тут мучаются, занимаются настоящей учёбой. Однажды, классе в 7–8-м, я долго болела, учительница была недовольна, ругала меня, и вот я прихожу после болезни в школу – а дети меня не пускают в класс. Забаррикадировались в дверях и говорят её словами: «Ты болела? Иди ещё поболей!»

​Наверное, было бы здорово уметь постоять иногда за себя таким прямым способом, физическим. Но я никогда этого не умела, я приходила домой, плакала и грустила. На тот момент я не нашла способ правильно с этим справиться, наплевать тоже не получалось. Все это длилось несколько лет, пока я не перешла в другую школу.

Я никогда не была отличницей, училась на четверочку-троечку. И мне казалось просто невозможным поступить в школу, о которой я мечтала, – в знаменитый Специализированный учебно-научный центр – СУНЦ – Уральского университета. Но, видимо, так хотелось перейти в другую школу, что я постаралась, посвятила целое лето подготовке – и смогла поступить.

У нас было много классных преподавателей из университета, каждый по-настоящему угорал от своего предмета, и они не боялись преподавать по своей программе, давать что-то сверх, что-то особенное. Да, и к ЕГЭ нас готовили тоже, но всё время говорили: «Это вам для ЕГЭ, а вот какую я вам сейчас историю расскажу...» Дневников у нас не было, не было школьной формы, зато была куча красноволосых и зеленоволосых детей – и это не мешало никому учиться, и куча стобалльников у нас была, и куча тех, кто поступил в зарубежные школы, такой хороший был уровень преподавания.

Очень бы я хотела убедить детей ничего не бояться и пробовать поступать вообще везде-везде – и в любые странные секции, которые нравятся, и в школы, которые кажутся недосягаемыми, и подавать заявки на образовательные гранты, даже если кажется, что это для суперодаренных детей. Пробуйте везде и всё, иногда самые одарённые сидят и боятся – и ничего никуда не подают.

Перейдя в эту школу, я продолжала писать стихи и песни. И на этот раз дети и учителя отнеслись к этому с интересом и уважением. Некоторые песни мы написали вместе с одноклассниками – на перемене садились и писали. И это именно одноклассники заставили меня, наконец, опубликовать свою первую запись. У меня был плохой телефон, и один из друзей давал свой айфон, чтобы я дома могла сыграть на фортепиано, спеть и всё это снять и выложить. Как потом они радовались моим успехам, на всех школьных мероприятиях мы эти песни пели. У меня сохранилось видео, как мы стоим на выпускном, я играю, ребята поют.

Это были самые прекрасные два года, самые любимые друзья на свете из детства. Вообще, так должна быть устроена любая школа, чтобы ребенок знал, зачем он здесь находится. Тогда его не нужно будет пихать, толкать, заставлять, всё, что остаётся делать учителям, – кайфовать от своего предмета.

Если вы посмотрите на фотографии нашего СУНЦ – вы прослезитесь, это школа в довольно неблагополучном районе (Нам говорили учителя: «Выходим – и сразу направо, к остановочке, налево не идем ни в коем случае!»), довольно старая, облупленная... И для меня – идеальная. В ней работали профессиональные люди. Счастливые, сытые, люди с хорошей зарплатой, люди, которым нравится их предмет. В таких условиях у ребенка появляется возможность идти к той цели, которую он хочет. А не к общей усредненной, потому что она настолько усредненная, что в итоге никому не походит. Реально, ни одному человеку.

Если у вас дети творческие, веселые – пусть делают спектакли и концерты. Если хотят академических успехов – пусть готовятся в какую-то другую школу, может, даже не в России.

Мы же не можем в обычной жизни подходить и начинать друг друга обижать, ударять. И в школе это тоже должно быть невозможным. У меня такое, может быть, идеалистическое представление о детях: я уверена, что ни в ком из них не прошита агрессия, злоба, нападки, они просто повторяют поведение своих преподавателей. Не должно быть любимчиков, не должно быть травли, это передается на отношения между детьми.

Да, не у всех есть возможность сменить школу. И, если в школе, в которой учится ребенок, атмосфера плохая, отношений хороших нет, значит, надо искать их где-то еще. Для меня в какой-то момент таким местом стала та самая танцевальная студия, в которой кончился балет и начался хип-хоп и другие танцы, началось настоящее творчество. В старой школе все было плохо, а здесь я прихожу и на три часа становлюсь любимой, одобряемой и очень счастливой девочкой.

Фото: Александр Карнюхин Стиль: Владимир Макаров Макияж: Дмитрий Гринько, визажист MAKE UP FOR EVER Мастер по волосам: Дианна Петряева, стилист Redken Ассистент фотографа: Никита Павлов Продюсер: Алена Жинжикова

Благодарим Британскую высшую школу дизайна за помощь в проведении съемки.