«Мне кажется, я умираю. Ребенок умер — и я тоже сейчас умру»

Я начинаю хихикать.

— Что я не так спросила?

Я вспоминаю профессора Демидова, его пятнадцать студентов и себя без трусов. Я вспоминаю совет идти в женскую консультацию. Я вспоминаю охранника в мышином свитере. И тетушку в консультации, которая предлагает мне «родить нового», обещает, что в одну воронку два раза не попадет, и требует, чтобы я срочно, срочно, немедленно бежала в районную поликлинику с обходным листом. Окулист, стоматолог и лор.

— Нет, мне не помогал психолог в России.

— Вы отказались от его услуг?!

— Мне не предлагали его услуги.

— Очень странно, — голландка разглядывает меня недоверчиво. — Это же стандартная практика!

— У нас так не принято, — говорит муж.

— Сейчас я расскажу вам, как будет проходить процедура прерывания, — сообщает она. — Важно, чтобы о некоторых подробностях вы знали заранее и были к ним готовы. Вероятно, перед началом схваток вам сделают специальный укол через брюшную стенку и стенку матки под контролем УЗИ.

— Что это будет за инъекция?

— Яд, — спокойно отвечает она. — Мгновенного действия. В ваш организм он не попадет. Зато ребенок совсем не будет страдать в родах. И кроме того... на вашем сроке есть небольшая, но все-таки вероятность, что без укола он родится живым. Я вижу, что вам тяжело это слышать. Но эта инъекция избавит малыша от мучений. И есть еще несколько вещей, о которых вам лучше знать заранее.

Она советует в любом случае согласиться на вскрытие, потому что это поможет подтвердить или уточнить диагноз и определиться с тактикой ведения моих беременностей в дальнейшем. На этом этапе нашей беседы другая, спокойная и уравновешенная я уже, по счастью, полностью замещает меня, потерявшую дар речи от ужаса, поэтому я совершенно спокойно соглашаюсь с психологом: да, вскрытие, безусловно, имеет смысл провести.

Я представляю макабрическую картину. Вот мы везем это маленькое тельце из Берлина в Москву, через границу. Мы аккуратно его упаковали. Что это у вас такое там, в чемодане, а, женщина?.. Похожее на маленького ребенка?.. По нашим правилам, младенцев нельзя возить в чемодане...

— Мы вряд ли сможем его забрать, — говорит муж. — Что с ним будут делать, если мы оставим его в больнице?

— Его похоронят, — отвечает психолог. — Платить за это не надо, деньги выделяются из бюджета. Но... есть одна деталь. Это будет братская могила. Таких малышей хоронят раз в несколько месяцев, вместе, в одном гробу.

— В одном гробу, — механически повторяю я.

Она кивает:

— Когда я впервые об этом узнала, сама пришла в ужас. Но потом я подумала: а что, если им так лучше, этим детям? Не так страшно? Они хотя бы там не одни... Я агностик и не знаю, есть ли жизнь после смерти и какая она. Но я подумала: если там все же что-нибудь есть, возможно, эти дети держатся вместе. Может быть, они там, ну, знаете... вместе играют?

Не знаю, искренне она говорила или это была профессиональная заготовка, но ее слова, сколь бы бредовыми они ни казались, я вспоминала потом множество раз, и они всегда меня утешали. Они и сейчас меня утешают. Может быть, они там вместе играют. Они там не одни.

— У вас есть еще дети? — спрашивает психолог.

— Да, дочь.

— Сколько ей лет?

— Восемь.

— Она знает, что происходит?

— Да.

— Когда вы вернетесь, она будет задавать вам вопросы. О том, как все было.

— Да, я знаю. Как мне правильно отвечать? Мне не хотелось бы врать ей.

— Врать не надо. Избавьте ее от душераздирающих подробностей — но расскажите правду. Единственное... не говорите, что вы выбирали — прерывать беременность или донашивать. Скажите просто, что малыш не мог выжить — тем более, что в вашем случае это чистая правда, в отличие от, скажем, ситуаций, когда женщина решает, прерывать ли беременность из-за синдрома Дауна. Как бы то ни было, если ребенок узнаёт, что был какой-то выбор, он перестает чувствовать себя в безопасности. Например, ему может казаться, что он теперь не должен болеть — а то вдруг он следующий...

Она оглядывается на книжные полки у себя за спиной:

— Обычно я советую какую-то литературу по теме — но, к сожалению, тут у меня все на немецком... В России наверняка есть книги о том, как справиться с потерей беременности на позднем сроке.

— В России нет таких книг, — отвечаю я. — По крайней мере, я не нашла.

— Очень жаль, — говорит она, — что нет полезной литературы. Но в любом случае, когда вы вернетесь в Москву после прерывания, вам обязательно нужно будет ходить на сеансы групповой терапии с женщинами, которые, как и вы, потеряли ребенка на позднем сроке. Не менее полугода. Это очень важно — делиться своими переживаниями и опытом.

Я с трудом сдерживаю идиотское, совершенно неуместное в такой ситуации хихиканье:

— Нет никаких групповых сеансов с такими женщинами.

— Но... это же стандартная практика! Наверное, вы просто не в курсе. Обычно такие группы бывают при роддомах или гинекологических клиниках...

Я молча качаю головой. Она пытается это как-то осмыслить. Марсиане, что с них возьмешь.

Напоследок, уже провожая нас к выходу, она говорит:

— Обязательно нужно на него посмотреть.

— На кого?

— На ребенка. Когда он родится.

— Зачем?!

— Чтобы попрощаться. Чтобы не было чувства вины.

Посмотреть на результат аборта, чтобы не было чувства вины. Нет, похоже, это все-таки они марсиане.

— Ни за что, — говорю я ей. — Это очень страшно. Если я посмотрю на него, он мне будет являться в кошмарах всю жизнь.

— Нет, не будет, — она поворачивается к Саше. — Вы тоже не собираетесь на него посмотреть?

— Я... не знаю. Я об этом не думал. Какой в этом смысл?

— Попрощаться, — повторяет она. — Это все-таки ваш ребенок. Если вы на него не посмотрите, вы будете очень жалеть.

Мы выходим на улицу, к рождественским фонарикам и гирляндам. Мы идем, а я все повторяю, что не буду, не хочу и не буду смотреть на ребенка.

— Не волнуйся, никто тебя не заставит, — говорит Саша.

— А ты — будешь смотреть на него?

— Может быть, — он рассматривает крошечную фигурку младенца в яслях за стеклом. — Я еще не решил.

Книга «Посмотри на него» издана в издательстве Corpus.