Тайна «проклятой больницы», в которой умирали роженицы, и трагедия их спасителя

Слава об отделении шла уже такая, что женщины при виде врачей порой бросались на колени, умоляя их не трогать. Они сами всё сделают — будут рожать, как животные! Эти душераздирающие сцены доктор Земмельвейс, тот самый врач с венгерским акцентом, наблюдал каждый день. Австрийки, словачки, венгерки, кто угодно – любая из них видела в нём и других сотрудниках отделения саму смерть. Умирала, конечно, не каждая. Но каждая восьмая. Иногда – каждая пятая. В отдельно тяжёлые годы – каждая третья...

Естественно, вопрос, почему смертность так высока, время от времени обсуждался врачами клиники. Предполагали разное. Например, страх – ведь отделение уже считалось проклятым местом, и самые впечатлительные дамочки могли запугать себя, получается, до смерти. Могла повлиять слабость организма от недоедания – ведь, естественно, обучали студентов на пациентках победнее. Даже влияние погоды рассматривали среди причин! Вердикт выносили неизменный: именно в этом, опасном, отделении, надо особо часто и тщательно осматривать женщин, а студентов нещадно гонять в морге, чтобы анатомию знали назубок.

Игнац Земмельвейс и сам проводил в больничном морге долгие часы, вскрывая и вскрывая женщин, с которыми несколько дней назад болтал, подбадривая их и утешая. Он рассматривал внутренности, покрытые характерными для родильной горячки поражениями, пытаясь уловить неуловимое: отчего она могла приключиться. После морга бежал на осмотры.

А поздно вечером сидел над книгами и бумагами. Он сравнивал отделения клиники – всё абсолютно одинаково, кроме двух факторов, бедности рожениц и допуска студентов. Он сравнивал разные клиники – и обнаружил, что в ещё двух, где вместе с обслуживанием женщин велось обучение будущих врачей, тоже высокая смертность.

Доктор Земмельвейс переставлял кусочки туда и сюда. Он попросил священника соборовать умирающих в присутствии живых. Живые были в ужасе, но смертность не повысилась. Он попросил священника, напротив, вести себя нежнее, а заходить через отдельный вход, чтобы точно не нахвататься заразы. Священник, которому самому было жаль бесконечно умирающих пациенток, безропотно согласился. Ничего не поменялось.

Доктор пытался изменить порядок раздачи лекарств и смены простыней. Ничего. Переносить рожениц и родильниц на носилках, чтобы они, ослабленные и родами, и предыдущей своей жизнью, не тратили сил. Ничего. Предлагать им рожать на боку, как нередко делали во втором отделении. Ничего. Немного менять им диету. НИЧЕГО, НИЧЕГО, НИЧЕГО. Он чувствовал, как погружается в глубины отчаяния от своей беспомощности, от созерцания бесконечных смертей, от безрезультатных постоянных вскрытий.

Он подошёл к другому врачу, чеху Йозефу Шкоде, со своей таблицей сравнения смертности и факторов двух отделений. Шкода попытался собрать официальную комиссию, которая должна была изучить вопрос как можно пристальнее. Доктор Клейн, владелец клиники, дошёл до министра, чтобы комиссии не было. Однако в марте 1847 года смертность женщин достигла таких величин, что без проверки не обошлось. В результате проверки... причиной смертности назвали студентов и ординаторов неавстрийского происхождения. Всех их, включая Земмельвейса, просто выкинули из клиники, прервав обучение.

Двадцатидевятилетний доктор решил воспользоваться ситуацией самым продуктивным образом. Вместе с двумя товарищами, бывшими коллегами, он поехал отдыхать в Венецию. Подлечить нервы, проветрить голову... Поездка, казалось, помогла, и к тому же в больницу позвали обратно – хорошие акушеры были нужны. Но уже на месте Земмельвейс получил новый удар по нервной системе. Умер его хороший друг, чешский доктор Коллечка.

Смерть была нелепой. Вместе со студентом вскрывал тело. Студент был неловок и порезал доктору палец. За несколько дней Коллечку сожрала горячка, то, что сейчас называют сепсисом. Последнее, что от него осталось – документ о вскрытии его собственного тела... Потрясённый до глубины души, Земмельвейс не удержался от того, чтобы взять в руки документ и прочитать холодное описание давнего друга. Описание с той стороны, с которой никто и никогда не видел его при жизни... Внутренности доктора Коллечки выглядели точно так же, как внутренности любой родильницы, умершей от «чисто женской» горячки. Разве что матки с яичниками у него не было. А сгустки гноя, абсцессы – всё то же самое...

Это открытие поразило Игнаца. Оно давало спасение тысячам и миллионам будущих рожениц – и ясно говорило о том, что именно он, Игнац Земмельвейс, убил уже сотни несчастных. Много больше других – ведь и в морге он проводил много больше времени. Земмельвейс испытал потрясение, от которого уже никогда не оправился. Но начинающееся ментальное расстройство не помешало ему действовать – и спасать людей. Срочно спасать.

В Европе девятнадцатого века перед подходом к роженице руки мыли до скрипа две категории людей: англичане и повивальные бабки. Для первых чистота тела была символическим выражением чистоты помыслов, поэтому мода на неё стремительно распространялась. Вторые, как считалось, делают это из бабьих суеверий, ну и вообще – женщины намываться любят.

Студенты и доктора в больницах, выходя из морга, по протоколу должны были мыть руки с мылом, но делали это спешно, небрежно, порой едва касаясь мыла, а порой и вовсе игнорируя кувшин и тазик и небрежно вытирая руки чем найдётся. При обходе и осмотре в родильном отделении женщины были вынуждены терпеть запах мёртвых тел, доносящийся от врачей. Они не смели жаловаться, кроме совсем уж суеверных – но над последними образованные доктора посмеивались.

Игнац ввёл, методом проб и ошибок, суровые правила. Посещения морга и родильного отделения – только в разные дни. Перед осмотром женщин руки мыть в хлорированной воде, несколько минут, вычищая под ногтями щёточкой возможную грязь. Над каждой койкой висел обходной лист – и каждый подошедший к пациентке врач или студент должен был в нём оставить свою фамилию. Так легко было вычислить нарушителей правил и связать с очередной смертью. Смертность очень быстро упала – вдесятеро!

Самое ироничное в этой истории с грязными руками было то, что Игнац некогда защитил докторскую, в которой утверждал, что в руках врача ничто не может быть ядом.

Последующие годы были посвящены попыткам Земмельвейса распространять обретённое им знание. Он не стал писать научную монографию, переживая из-за своего уровня владения немецким. Вместо этого он рассылал письма всем знакомым (и не очень) акушерам, описывая необходимые для предотвращения смертей меры, а также постоянно рекомендовал эти меры устно всем врачам, с которыми ему доводилось пересекаться.

Реакция врачей была очень разнообразна. Одни вцепились в теорию Земмельвейса, как в спасательный круг, и максимально ввели в практику в своих больницах обработку рук после морга и до осмотра пациенток. Другие просто проигнорировали странного венгра с далёким от совершенства немецким. Третьи откровенно насмехались над тем, что он транслирует бабьи, а то и иудейские суеверия, и злились, что он обвиняет врачей в убийстве пациенток своей нечистоплотностью.

Репутация Земмельвейса, отстаивавшего то, что считали ветхими, отжившими своё и достойными только старух представлениями о причинах родильной горячки, покатилась в определённых кругах вниз. Он потерял место. Попытался устроиться туда и сюда. Открыл частную практику, женился, сам обзавёлся детьми – до того его во многом сдерживал ужас стать причиной смерти любимой женщины.

Тем временем к аналогичным выводам уже пришли отдельные врачи из Британии и США. И тем не менее многие и многие светила Европы травили Земмельвейса и шельмовали его, что не способствовало душевному здоровью. Он начал писать не просьбы и предложения, а угрозы. Он обещал ославить видных акушеров Австрии и других стран как убийц. В конце концов он написал обширный доклад, содержащий много точных цифр и фактов, но почти бессвязный сам по себе. Огромную часть доклада составляли обвинения и угрозы в адрес коллег.

Любому было бы понятно, что внедрить таким образом ничего не получится – требуется аккуратное просвещение, привлечение множества сторонников, даже создание движения... Никак не конфликт с признанными авторитетами. Но Игнац не мог остановиться. Он предупреждал о врачах-убийцах уже не только знакомых, но и незнакомцев. Всех мужчин, у которых была жена.

В конце концов два знакомых врача привезли Земмельвейса под каким-то предлогом к психиатрической клинике. Увидев здание и поняв, что это, доктор пытался бежать. Его схватили и скрутили ражие санитары. Вместе с ними до самых дверей клиники шла, рыдая, молодая жена доктора с ребёнком на руках. После того, как за Игнацем и санитарами закрылась дверь, она ещё долго стояла перед ней вся в слезах. Потом ушла.

Земмельвейса лечили самыми передовыми научными способами, которые, однако, в психиатрии тогда были не лучше, чем в акушерстве. Его держали связанным, давали слабительное, обливали ледяной водой. А когда он слишком пытался протестовать, настаивая, как врач, на то, что его состояние ухудшается от этих мер – незатейливо били.

В 1977 году был обнаружен протокол вскрытия в городском морге – последнего для Игнаца Земмельвейса. Он выступил объектом процедуры. В протоколе были упомянуты обширные травмы мягких тканей, страшные переломы костей и плеврит, который мог, судя по всему, также иметь причиной жуткое обращение в клинике. Причиной смерти был указан сепсис.