Как молодёжь сводила с ума взрослых пирсингом и цветными волосами... века назад

Одна из книг девятнадцатого века, посвящённых именно нравам молодёжи — «Отцы и дети» Тургенева. По сюжету, два студента с модными взглядами на жизнь приезжают в гости к родителям и заставляют тех печалиться. Заодно они общаются с другой неформальной молодёжью, а также с более приличными по образу жизни ровесниками. Вот сцена из начала романа:

«— Что, Петр, не видать еще? — спрашивал 20-го мая 1859 года, выходя без шапки на низкое крылечко постоялого двора на *** шоссе, барин лет сорока с небольшим, в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазенками.

Слуга, в котором все: и бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы, и учтивые телодвижения, словом, все изобличало человека новейшего, усовершенствованного поколения, посмотрел снисходительно вдоль дороги и ответствовал: «Никак нет-с, не видать».»

Правда, подростки, которых здесь представляет слуга, в середине девятнадцатого века были другими, чем сейчас? Или подождите: да у него же модный пирсинг, волосы подкрашены (да ещё в разные цвета), и говорит он со взрослым без особого почтения.

А дальше по тексту Базаров (один из главных героев) поражает старшее поколение своими длинными волосами и несуразным фасоном летнего пальто. И потом заходит в гости к молодой женщине, позиционирующей себя как носительницу тех же идей, вместе со знакомым и вторым главным героем, и они там пьянствуют посреди беспорядка, одетые очень причудливым образом. Разве ж такая была молодёжь?! Оказывается, и такая тоже.

А в пушкинские времена главными неформалами были денди — к которым относился и сам Пушкин. Они принципиально носили только немного обтёртую одежду (для этого новый костюм разнашивал слуга), отращивали и полировали ногти, по-особому завязывали шейные платки и всем говорили гадости, потому что протестовали против сентиментальности и лицемерия старшего поколения.

Они же сыпали страшным количество англицизмов, которыми, правда, и современные ревнители чистоты языка пользуются: клуб, например. А уже молодёжь двадцатого века внесла в язык ужасные (или нет?) шорты, свитер, джемпер, футболку, фильм...

Привычка прокалывать уши у мужчин наблюдалась не только в нехристианских странах или нехристианские времена. В восемнадцатом-девятнадцатом веках многие крестьяне и казаки делали это из щёгольства. Хотя сейчас предпочитают вспоминать, что серьгу носили только последние в своём роду. Историки решительно опровергают версию, что подобным знаком любовь к украшениям в России ограничивалась. А уж в Средние Века и сразу после проколотыми ушами щеголяли юноши в таком количестве стран, что и смысла перечислять нет.

Правда, остальное пирсингу не подвергали... Пока технические возможности поддерживать гигиену не поднялись. В конце девятнадцатого века в Викторианской Англии — той, что знаменита, кажется, прежде всего одержимостью приличиями — приличные молодые мужчины и женщины через переписку в медицинском журнале обсуждали аспекты прокалывания сосков.

Было оно в большой моде. Например, таким образом влюблённые пары выражали любовь и верность друг другу. Прокалывали и просто ради развлечения, и из поверья, что это тонизирует женскую грудь, заставляя её держаться выше. Врачи осторожно выражали сомнение в практичности такого украшения — за одежду ведь цепляется и никому не видно. Вполне возможно, хотя недостоверно, что английская мода зацепила и Россию. А пошла она, как считается, из Франции.

Но и до «безумного, безумного девятнадцатого века» пирсинг сосков существовал в христианских странах. В середине четырнадцатого века королева Изабелла Баварская ввела моду на очень низкое декольте. Моду немедленно дополнило увлечение на прокалывание сосков — чтобы украсить их колечками с драгоценными камнями, кокетливо выглядывающими из декольте. Правда, возможно, это легенда, созданная как раз в девятнадцатом веке — вместе с легендами о поясах верности и тому подобными.

Покраска волос — традиция давняя. Все уже, наверное, знают, что радикально осветляли щёлочью волосы многие викинги и что искали способы сделать волосы золотыми многие итальянки. На востоке седину закрашивали хной, создавая изысканное сочетание чёрного и красного. Но ведь речь идёт об имитации естественных цветов волос, а нынче молодёжь полюбила розовый, сиреневый и зелёный!

Что ж, обратимся к российской (и не только) моде восемнадцатого века. В ходу высокие причёски из своих волос или на париках. Эти причёски густо пудрят. Молодые дамы используют не только белую, но и сиреневую, и розовую пудру — вот примерно тех оттенков, которые в моде сейчас у девочек-подростков. Только в силу слабости технических возможностей выглядел он не так ярко.

Когда же в моду вошла помада для волос — укладочное средство, делающее волосы блестящими, скользкими и послушными (но не очень приятными на ощупь), быстро появились и цветные варианты помады. Конечно, тонировать волосы в неестественные цвета считалось в девятнадцатом веке не слишком-то подходящим делом для приличных молодых людей, но вот слуги раскрашивались порой кто во что горазд.

Правда, более-менее ярко получалось только на очень светлых волосах (как у подростка из «Отцов и детей» ), но это не потому, что модникам не хотелось поярче. По своему происхождению многие современные подростки куда ближе к этому слуге Петру, чем к его господам — то есть, они продолжают традицию своего класса.

Причёски тоже постоянно шокировали старшее поколение. В начале девятнадцатого века родители жаловались, что дети носят на голове нечто куцее вместо пристойных, эстетично оформленных париков. А это молодёжь коротко стриглась под древних римлян. Мода на короткие причёски в начале девятнадцатого века не обошла и девушек — их многие носили.

Вторая волна в России пришлась на времена «Отцов и детей» . Девушки современных взглядов обрезали волосы в разные варианты причёски каре. Юноши же, напротив, волосы отпускали, прибегая к стрижке намного реже, чем их родители. На этом, как мы помним, приступы моды на короткие причёски у девочек не остановились: она возвращалась в двадцатые годы и в шестидесятые, а в восьмидесятые и девяностые казалось, что пристрастие к коротким стрижкам с женщинами теперь навсегда.

Кстати, у парней тем временем вошло в моду ставить волосы... как бы немного дыбом. Родители шутили: «Опять ходил на видике ужастики смотреть?» Но ведь на самом деле ничего нового: уже шокировали своими вздыбленными коками на голове парни начала девятнадцатого века.

Женские и мужские ноги мода то скрывала, то предъявляла взорам. Если вспоминать моду при царе Фёдоре, брате Петра I, когда московская молодёжь массово одевалась по-польски, то её отличали довольно короткие штаны у мужчин — их дополняли чулки, плотно облегавшие икры. Это вызывало бурное возмущение, а когда следующий царь, Пётр, сделал чулки обязательными для мужчин — настоящее горе. Что за разврат? Боярские палаты — не баня, чтобы мужские ноги показывать! Вот что значит — когда молодой неформал приходит к власти.

Точно так же шокировали родителей молодые женщины, надевшие платья а-ля Наташа Ростова в начале девятнадцатого века. Это нам, благодаря ассоциации таких нарядов с пыльной классикой, они кажутся скромненькими. Но сравните их с нарядами предыдущих поколений?

Грудь выделена лифом, ткань спокойно облегает ягодицы, давая рассмотреть их форму и, честно говоря, вообще их наличие! А если ткань при этом самая модная — прозрачный муслин?! Порой у модницы можно было рассмотреть и цвет сосков, и форму ног. И с этим, конечно, боролись, это, конечно, клеймили.

Когда в моду вошли кринолины, каждая дама, разгуливавшая в более простой версии юбки, подозревалась в том, что хочет продемонстрировать очертания бёдер (сквозь все слои нижних юбок). Когда в двадцатых комсомольцы принялись бегать в парках и по полям будущих колхозов в обширных трусах (похожих на нынешние шорты) и майках, взрослые мужчины отплёвывались. Когда тусовщицы тех же лет щеголяли мелькающими из-под подола коротких платьев коленками — их матери порой хватались за сердце.

Всё это было так давно — а мы снова и снова слышим жалобы, что девушки распустились и ходят в коротких юбках... И слышим их от тех, кто сам ходил в мини и и чьи матери ходили в мини — ведь этот фасон прочно вошёл в моду в шестидесятых на десятилетия вперёд. То же и с грудью: поколение за поколением клеймят девушек, у которых под одеждой можно разглядеть форму сосков. То платье не того фасона, то бельё, а то и вовсе без белья ходят. А нового-то что, чему удивляются взрослые и чем так шокированы?

За мешковатую одежду, под которой уж точно сосков не видать, девушек тоже шельмуют. И — опять не впервые в истории. Шельмовали в девяностых, когда в молодёжную моду проникли хип-хоп стайл и толстовки. Шельмовали в семидесятые, когда молодёжь полюбила просторные этно-рубашки. В двадцатые, когда платья перестали подчёркивать талию и грудь... Где талия? — вопрошали и современниц Натальи Ростовой. Куда девались очертания груди? — нервничали мужчины перед Первой Мировой, когда блузки стали носить пузырём, прилегающим только к талии и плечам.

Ещё Сенека в нравственных письмах к Луцилию жаловался, что вместо прослушивания прекрасных классических стихов молодёжь топает ногами под песенки на четыре строки, никчёмные по форме и содержанию. Византийские мужи были в ужасе от того, что молодёжь вместо стройного пения от ноты к ноте предпочитает дикие рулады.

На улицах средневековых городов и в бальных залах средневековых замков, к ужасу взрослых, юноши и девушки плясали под пришедшую с востока музыка, полную ритмов ударных инструментов: бубнов, тарелочек и барабанов. От её шума у отцов и матерей раскалывалась голова.

В России в девятнадцатом веке любовь к ритму на ударных считалась отличающей простонародную музыку, противопоставленную тому, подо что танцевало дворянство. Как раз начала стремительно распространяться гармошка, и в пару к ней почти обязательно звучал бубен. Ранее в качестве ударных использовались ложки и трещотки, отбивавшие ритмы плясовых.

Во второй половине девятнадцатого века крестьяне и рабочие начали массово петь частушки, приводя в ужас любителей раздольных народных песен. Сам Шаляпин в ужасе писал, что не понимает, кто научил русского человека ужасным гармошке и частушкам — а без них уже не обходилась на одна молодёжная вечорка, и парни с девушками соревновались, кто задорнее на ходу припомнит или придумает частушечку. Это уже сейчас почему-то кажется, что частушки — о чём-то традиционном, патриархальном, посконном — но не так давно они были сводящей с ума молодёжной модой.

Что уж говорить про танцы. Вальс возмущал поборников нравственности при Павле I и ранее: это же сплошной намёк на соитие! Кадриль сводила с ума тех, кто помнил менуэты, а менуэты подозревали в том, что танец — только повод дать заглянуть поглубже в декольте на очередном реверансе. Чарльстон звали ногодрыжеством. Танго — развратом и торжеством вульгарности. В общем, никогда молодёжь не танцевала возмущающих и дурацких танцев, и вот опять.
И вот опять.
И вот опять.