Человек, который хотел спасти «отпетых» малолеток, и его Республика ШКИД

После фильма, обсуждая, спорили – настоящая школа или ненастоящая. Одни говорили: точно, была такая. Другие: нет, это по книге. Школа из книжки, читал такую. Правы были оба лагеря. Это был фильм по книжке. А книжка была о настоящей школе. Эта школа просуществовала только пять лет и оставила яркий след в истории педагогики.

1920 год. Только что в молодой Российской республике закончилась Гражданская война – точнее, так считалось, потому что столкновения с новой властью на периферии продолжались тут и там. Два года, как закончилась война Мировая (тогда не знали, что она будет Первой). По стране шастают армии малолетних беспризорников, дичая на глазах и стремительно обучаясь у взрослых уголовников не только преступному ремеслу, но и специфической, полной насилия культуре. Власти спешно создают систему учреждений, которые должны решить этот вопрос.

Сначала беспризорников хватают на улицах или, чаще, на лёжках – в разного рода нежилых местах, где ночами они спят, прижавшись друг к другу, чтобы не окоченеть. Затем передают в спецраспределители. Задача распределителей – вымыть, накормить и срочно отделить ягнят от козлищ. Специальный педолог или, за отсутствием такового, другой сотрудник проводит беседы, пытаясь понять, где ещё «домашние» по мировоззрению дети, а где уже перемолотые страшной жизнью.

Домашних направляют в обычные детские дома или в воспитательно-трудовые колонии с облегчённым режимом. Если ребёнок может назвать имя, фамилию, родной город, уже сотрудники нового учреждения стараются отправить запрос – вдруг кто-то из родственников заберёт к себе? Порядка никакого нет, так что запросы отправляют чуть не наугад – и в ЧК нужного города, и в местный наркомат образования, и просто комсомольцам или местному секретарю партийной ячейки.

Дети в этих учреждениях ещё ласковые, стараются понравиться взрослым. Их то и дело кто-нибудь берёт к себе домой в гости – хлебать пустые щи, но зато в домашней обстановке, разделяя простые семейные хлопоты с «вольными» людьми. Иногда забирают насовсем, и эти истории воспитанники передают друг другу с волнением.

Иное дело – «отпетые». Те, кому дорога только в тюрьму. Они уже в распределителе знают, что отдадут их куда-нибудь, где у администрации рукавицы не просто ежовые, а из колючей проволоки. Что они пропащие, никому не нужны, испорчены навсегда. Понравиться они никому не пытаются, наоборот – ведут себя с вызовом, отпускают грубые и сальные замечания. Они – хищники в клетке и хотят сбежать на волю, чтобы рвать там зубами травоядных. Так думают они сами, так думают работники распределителя.

Таких и собирает странный интеллигентишка, в очках на длинном носу, бродя по распределителям Петрограда. Так и говорит, заходя и представившись: мне, мол, самых отпетых покажите. Ему показывают хищников в клетке. Он разговаривает с ними точно так же, как разговаривают другие педагоги с «домашними»: спрашивает, откуда родом, что любит делать. «А талант у тебя какой?» Многие отвечают ему грубостями и скабрёзностями.

Потом он берёт какого-то «отпетого» или парочку и уходит. Конечно, с сопровождением – во избежание побега. Его, кстати, зовут Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Ему только что передали в руки бывшее коммерческое училище – сделать школу для трудных мальчиков-подростков. Вот он и выбирает трудных, очень трудных. Сын украинского дворянина и украинской же поповны, он твёрдо намерен растить советских людей – строителей светлого будущего.

Двадцать лет до того он учился педагогике, работал педагогом. И всё же он начинает с нуля, если не с отрицательной отметки. Нигде: ни в иностранной литературе, ни в отечественной не находит он рецепта, как восстановить психику десятков детей, познавших воровскую жизнь и жестокие законы выживания. Но он готов пытаться, потому что, кажется, если не попытается он – то и никто.

— Это что? – спрашивает новенький, разглядывая богатую лепнину под высокими потолками. Уже чуть освоившиеся отвечают:

— Это школа-коммуна. Коммунистов делать.

И добавляют:

— С карцером.

Белья нет. Смены одежды не дают. Шамать почти что нечего – жидкая каша. Правда, есть богатая библиотека, от буржуев-коммерсантов осталась. Новенькие шутят: на самокрутки пойдёт. Освоившиеся предостерегают: при Элле не скажи такого. Налетит на тебя эта рыжая бестия, и полетят клочки по закоулочкам. Бьёт? – уточняет новичок. Нет, отвечают ему. Сам увидишь...

Элла – это жена Виктора Николаевича, преподавательница немецкого Элла Андреевна Люминарская. Она же – главная соавторка проекта. Она же – вечная просительница по всем инстанциям: дайте нашим деткам одежды, постельного белья, а главное, хоть какой еды. Просит и Виктор Николаевич. Пробивают лбами стены – до их ли «отпетых» сейчас в Петрограде!

А «отпетые» потом радуются: смотри, государство новые штаны выдало. Наконец-то хлеба нормально дали. Вот дела, на тюфяках появились простыни, чисто буржуйский дом! Ни один не задумывается, что ко всем этим радостям жизни приложили руку смешной Викниксор и рыжая бестия. И каких сил им это стоило. И почему не получается порой так, чтобы порвавшиеся штаны можно было сменить ещё одними от государства, а на обед всегда было вдоволь хлеба или хотя бы щей.

Здесь не все с улицы. Кого-то, толкая перед собой, привели родители: мол, не справляемся. Исправьте морально-дефективного. Так появился в школе, например, Белых. В книжке и фильме он фигурирует под прозвищем Янкель и под фамилией Черных. Кстати, книгу он и написал – в соавторстве с лучшим другом, которого нашёл именно в школе-коммуне, Лёнькой Пантелеевым.

В школе-коммуне оказывались очень разные по характеру и происхождению подростки. Одного привели в остатках кадетской формы – это был парень из русских немцев, дворянских кровей. Другие в прошлом не просто не воровали – калечили в драке людей, насиловали таких же уличных девчонок, страдали уже застарелым алкоголизмом. Ни одна педагогическая теория, которую изучал прежде директор школы, к этой пёстрой массе была неприложима. Нужны были эксперименты, нужна была уверенность в цели и её достижимости, нужны были нервы-канаты.

Эксперименты педагогов сталкивались с хитроумными розыгрышами, саботажем, бунтами воспитанников. Порой подростки выживали педагогов одним только изощрённым психологическим насилием. Порой прибегали и к физическому. Текучка среди педсостава коммуны была страшной. Оставались только самые... крепкие? Гибкие? Скорее – те, кому было важно, чтобы эти дети не потеряли собственную жизнь, собственное будущее навсегда. Кто видел разом и опасных юных хищников, и искорёженную, искалеченную прежде всего взрослыми малышню.

А шкидовцы шатались от вылазок за самогоном и быстрым соитием с такими же бывшими уличными девчонками – до увлечения Древней Грецией и теми же приключенческими романами, которыми зачитывались совершенно благополучные дети. От попыток запугать взрослых, превратить школу в привычный притон – до увлечённой подготовки школьного бала и почти пионерской самоорганизации и самодисциплины.

ШКИД просуществовала пять лет. За это время, казалось, об успехе сказать было нечего. Подростки до самого конца бегали за выпивкой, дрались, грубили и смеялись над пафосом взрослых о какой-то непонятной будущей честной жизни, гордости честного труда и прочем, что для этих детей было лепетом не нюхавших жизни интеллигентишек. Был ли успех – можно проследить по дальнейшей суде «отпетых». Если хоть один из них вырос приличным человеком, значит, всё не зря?

Парня по прозвищу «Цыган» из школы-коммуны выставили за дурное даже на фоне прочих поведение. Когда ему об этом объявили, он был уверен, что пункт назначения – какая-то очень жёсткая колония. Ведь он отпетый, неисправимый, преступник, волчара, которому не видать чужого тепла... К потрясению Цыгана – Коли Победоносцева – он оказался в сельскохозяйственном техникуме. Это было самое странное наказание в его жизни. На вокзале он твердил: «Убегу!» – а из техникума прислал письмо:

«Викниксор хорошо сделал, что определил меня сюда, – писал он. – Передайте ему привет и моё восхищение перед его талантом предугадывать жизнь, находить пути для нас. Влюблён в сеялки, молотилки, в племенных коров, в нашу маленькую метеорологическую станцию...» Он стал агрономом в совхозе и прожил жизнь настолько обычную, что больше о нём было ничего не слыхать. А ведь в ШКИД он попал как соучастник преступления с убийством, опытный вор, и в самой ШКИД попытался взять власть, сколотив чисто воровскую иерархию.

Дзе, он же Гога Джапаридзе, в школу-коммуну был принят с младшим братом, который получил прозвище «Дзёныш». Старший брат получил после школы образование, работал в одном из ленинградских конструкторских бюро, завёл семью. Его убил голод ленинградской блокады.

«Японец», он же Ионин, тёзка Джапаридзе – Георгий, в школе поражал талантами. Он читал на нескольких языках, хорошо знал историю, философию, мировую художественную культуру – и он же был среди главных бузотёров школы, не терпя принуждений, манипуляций (к которым неизбежно прибегали педагоги) и просто из духа авантюризма. После школы он сменил несколько мест работы, параллельно закончив режиссёрские курсы – и, наконец, стал успешным постановщиком в театре миниатюр, уже в двадцать лет. Но... Почти сразу после этого заболел скарлатиной и умер.

«Купа Купыч Гениальный», тот самый бывший кадет, Мстислав Вольфрам, всю жизнь провёл на великих стройках – многие гигантские заводы в СССР появились при его участии. В конце концов стал заводским рабочим, сделал карьеру до главного механика завода. Умер в 1995 году, до последнего самой своей жизнью опровергая слухи о том, что все дети, перевоспитанные в ШКИД, прокляты.

«Кобчик», он же Костя Лихтенштейн, стал писателем и журналистом. Во время Великой Отечественной погиб в сражениях под Ленинградом. От него остался сын, но судьба его неизвестна.

Два лучших друга, «Янкель» (Гриша Белых) и «Лёнька Пантелеев» (Лёша Еремеев), решили бросить школу и уйти в артисты. Мир кино их не принял, и они вернулись к бродяжничеству. Поначалу мыкались и бедствовали, потом придумали написать книгу. Это была та самая «Республика ШКИД», по самым свежим впечатлениям и воспоминаниям. Они принесли книгу в издательство в двадцать шестом – и круто изменили свою судьбу и не только. Книга моментально стала хитом. Её расхватывали из библиотек, на неё дали отзывы знаменитости своего времени – Чуковский, Маршак, Горький, Макаренко и сама Крупская.

Если писатели книгой восхищались, очарованные талантом, с которым были поданы эти непростые времена в непростой школе, то Макаренко припечатал её: это, мол, всё фиксация педагогических неудач. Крупская высказалась ещё резче. Она сочла всё, что происходило в ШКИД, преступным отношением к детям: эксперименты, лишающие детей стабильности, старорежимные наказания вроде карцера, невозможность навести дисциплину, чтобы остановить деструктивное поведение детей...

Виктору Николаевичу запретили работать в сфере педагогики. Надо ли говорить, что ШКИД была распущена. Только в 1938 году, из-за того, что страшный 1937 год вызвал нехватку кадров, Виктора Николаевича допустили преподавать русский и литературу в школу для девочек. Со строгим предупреждением: никакой этой вашей психологии!

Вместе с женой они оказались в блокаде во время войны. Эллу Андреевну депортировали как этническую немку в Ессентуки. Оттуда она ушла... на запад с немцами. Никакого духовного родства с ними не чувствовала, но после депортации боялась оставаться. Виктора Николаевича эвакуировали. После возвращения в город он вернулся и к педагогике, работал с детьми до конца жизни. Всю жизнь говорил, что жена пропала без вести. В возрасте семидесяти семи лет попал под трамвай.

Еремеев стал известным писателем. Публиковался под именем Л. Пантелеев, притом всегда настаивал, чтобы буквы «Л.» не расшифровывалась – именно таково было его литературное имя. Поскольку это неудобно, часто его вспоминают под шкидовским прозвищем как Лёньку Пантелеева. Но ни в коем случае не Леонида. Прозвище было – в честь известного бандита-налётчика. Нотка авантюрности в Пантелееве-Еремееве сохранялась всю жизнь.

И он же был автором эталонных рассказов о пионерской и комсомольской чести. «Честное слово» — это его. И похожий рассказ - «На ялике». От детских рассказов до записок из блокадного Ленинграда, где он не умер – четыре месяца без карточек! – чудом, всё было пропитано тем духом чести, который долго объясняли воспитанием в ШКИД. Только в девяностые была опубликована тайная рукопись Пантелеева, в которой он признавался, что... брал сюжеты, свидетелем которых был до революции. И персонажи, и честь там дореволюционные. Иронично – столько людей клеймили их как уродство советской морали, творящей маленьких мучеников!

Его лучший друг Гриша Белых стал журналистом. Такой же яркий и талантливый, а ещё – насмешливый и всегда недоверчивый ко всякого рода властям, в тридцать пятом году он вдруг был арестован. Как оказалось – за частушки, в которых ёрничал над колхозами, над Сталиным. Частушки эти увидел брат жены – и донёс.

Пантелеев и другие писатели подключили всё пока ещё имеющееся влияние, чтобы если не спасти, то облегчить его судьбу. Приговор Григорию был три года. За эти три года он успел заболеть туберкулёзом. Без лечения, на худой баланде сгорел от болезни моментально. Перед смертью успел в письме признаться лучшему другу: лучше бы из меня мошенник вырос...

После его ареста книга про ШКИД переиздавалась, как ни в чём не бывало. Но без фамилии Белых на обложке. Пантелеев решил не останавливать перепубликации. Ведь, в крайнем случае, память о Белых сохранилась бы внутри книжки – где заводила-«улиган» Янкель спасал малышню от террора подростка-ростовщика «Савушки», кричал учителям «Халдеи!» и пытался перевоспитать «Мамочку».