Яблонская, художница вне рамок: сталинские премии и ненависть чиновников

Лена позировала матери много раз. В семьях художников это обычное дело. На картине девочка была нарисована за своим обычным занятием — гимнастической разминкой, у своей настоящей кровати, в одной из двух комнат в коммуналке, где жила с дочерьми Татьяна Яблонская. Татьяна вообще всегда рисовала только то, что видела, хотя в разное время её упрекали как в искажении и очернении советской реальности, так и, наоборот, в её приукрашивании, наведении глянца.

На самом деле, Яблонская всегда была безумно влюблена в свою натуру. Она легко влюблялась — в идеи, людей, пейзажи, предметы. Она и сама знала за собой это качество, определяя его как «любовь к жизни и восторженность». Казалось бы, это качество могло возникнуть только в пионерке из идеологизированной, настроенной на бесконечную радость социалистического бытия семьи, но в том-то и загадка — не было у Яблонской такой семьи, и пионеркой она никогда не была.

Татьяна родилась в Смоленске, в семье учителя русского и учительницы французского языка. Татьяна оказалась ровесницей революции — родилась в семнадцатом году. Но это совпадение никто не счёл хорошим знаком — родители Тани и особенно отец, попович по происхождению, очень прохладно приняли перемены в обществе. Впрочем, отец старался вписаться, как мог. Поехал учиться на художника во ВХУТЕМАС; Тане тогда было четыре года, её брату и сестре того меньше.

Мама Тани осталась одна содержать и семью, и дом. Шила шляпы из каракуля, продавала на базаре, давала уроки на дому. Положение её было опасным — не только жена поповича, но и дочь инспектора народных училищ, дослужившегося до дворянства. Наверное, некрепко ей спалось в те дни. Дом был сырой и старый, крыша протекала, и однажды все три малыша заболели воспалением лёгких. Яблонский примчался из Москвы и больше семью не покидал. Нашёл себе работу: в одном из смоленских храмов устроили художественную галерею, и он стал там смотрителем.

По поводу детей у него были две твёрдые цели: вырастить их художниками и обучать только дома, чтобы они не пропитывались новыми порядками. Забегая вперёд — получилось то и другое. Художественных техник отец детям не преподавал специально, направлял по-другому. Мог заметить, что у сына или дочки ручка нарисованного самовара «сейчас отвалится», не чувствуется, что прикреплена. Прикрепляй! Детские рисунки просматривались всей семьёй раз в месяц. Те, что получше, получали право лежать дальше, остальные уничтожались. Эту привычку — уничтожать рисунки — Яблонская надолго сохранила. Уже взрослой сжигала множество готовых работ. Хотела и «Утро» сжечь — остыв от работы, поглядела на полотно и решила, что оно... антиживописно. Чудом уговорили её оставить.

Выпускали дети свой собственный домашний журнал — «Сверчок»; и тексты, и рисунки — всё делали сами. Ходили с отцом в бывший храм смотреть картины; о каждой отцу было, что рассказать, и они слушали, затаив дыхание. На Рождество ставили ёлку, жгли свечи — а чтобы никто не увидел, одеялами плотно занавешивали окна.

Когда Тане исполнилось одиннадцать, семья переехала в Одессу. По официальной версии — чтобы поправить детям здоровье. После перенесённой пневмонии они были слабы. На самом деле отец стал искать способ эмигрировать. В конце двадцатых это стало уже нелегко. Из Одессы уплыть в какую-нибудь Турцию не получилось, зато дети окрепли на солнце. Таня научилась замечательно плавать и могла плескаться в море часами. Уже взрослой она будет возвращаться к морю, своей любви (одной из многих) — плавать, грести на лодке, собирать камни.

Увы, скоро отец перевёз их уже на запад Украины, снова в поисках возможности сбежать. Вроде бы даже договорился, что их проведут через границу; однажды ночью вся семья в молчании и темноте встала, собрала вещи и пришла в условленное место. Но туда не пришёл проводник, и пришлось вернуться в дом. Опасаясь, что человек, с которым был договор, сдаст его властям, Яблонский с родными переехал в Луганск. Здесь, в конечном итоге, и остановились. Старшие дети даже пошли в школу, ради аттестата — иначе шансов потом поступить в институт не было.

Яблонской в школе нравилось если не всё, то многое. Обожала математику и биологию. Но уверена была, что судьба её — стать именно художницей. Когда падала звезда, обязательно загадывала себе такое будущее.

Таня с сестрой Леной были погодками, школу закончили одновременно и вместе поехали покорять Киев. Стали учиться в Киевском художественном университете (сейчас — Национальная академия изобразительного искусства и архитектуры). Таня преподавателей поразила. Талантлива — и совершенно не зазнаётся, старательно учится на пятёрки, удивительно работоспособна. Она стала первой студенткой университета, которой устроили персональную выставку.

Киев Таня полюбила, и полюбила республику. «Я ложусь на подушку и ощущаю, что под моей головой — Украина», говорила она. Здесь же нашла и любовь такую, какую ищут обычно люди. Её избранника звали Сергей Отрощенко, приехал он учиться и работать из холодного Омска и был семью годами старше. Был он, конечно, художником. Но Татьяна с Сергеем едва успели жениться, как началась война. Сергея мобилизовали — по специальности, художником во фронтовой Дом Красной Армии. Беременную Татьяну эвакуировали под Саратов.

На новом месте она была не художница — работала с другими бабами наравне в колхозе. За всё бралась, ни от чего и не думала отказаться и... влюблена была в эту трудную жизнь, в то, что может преодолеть её, в сильных, добрых, дружных женщин вокруг. Писала для них негнущимися пальцами портреты мужей-фронтовиков по фотокарточкам. Портреты нужны были для поминок.

Когда Татьяна вернулась в Киев, начинать надо было с нуля. Дипломной её работой в родном университете завешивали окна во время налётов, разодрав для этого полотно на части. Руки едва слушались, никакой тонкой работы кистью не выходило. Но Яблонская в считанные месяцы упорным трудом восстановила мастерство, и вот уже снова её картины выставляются.

Жила семья при этом в коммуналке. К дочери Лене, родившейся в эвакуации, прибавилась девочка Оля. Муж вскоре после возвращения подал на развод — ревновал к славе Татьяны. А на картинах художницы — упоение миром, упоение солнцем, радость детству дочерей. Самая характерная картина — «Перед стартом», где художнице (или зрителю?) улыбаются и машут, обернувшись, дети. Они счастливы, потому что кругом друзья и сейчас они будут бегать на лыжах, потому что они юны и потому что погода прекрасная. Вот так на жизнь смотрела и Яблонская.

Татьяна никогда не останавливалась на одном стиле. В юности могла рисовать ластик по загрунтованной углем бумажке (идея отца), в молодости очень любила импрессионизм. Когда её за это протащили в прессе — за ту самую картину «Перед стартом» — тут же прониклась и горячо согласилась, даже ответную статью написала — как у неё глаза открылись. Это можно было бы счесть ходом карьеристки, но в то же время она пишет письмо знакомому, в котором искренне, с душой обсуждает своё застревание в импрессионизме.

Тем временем её со студентами посылают на практику в колхоз. Студенты разочарованы: тут же скучно... Может быть, попроситься в другой колхоз? Его улицы красиво идут вдоль реки, раздолье для художника. Татьяна сердится: что значит «скучно»? Как может быть скучно рисовать прекрасных людей? Мы же помним, она полюбила крестьянок ещё со времён эвакуации.

После лета в колхозе Яблонская представляет полотно — «Хлеб». Крестьянки, одетые в украинские юбки, одна в вышиванке — чтобы выразить их говор, их манеры, потому что речь на полотне не передашь. Так-то ходили колхозницы в юбках обычных, гладких. Пейзаж закрыт длинным стогом сена, чтобы живописностью не отвлекать взгляд. И главное на картине — золотые зёрна, заполняющие весь передний план, светящиеся солнцем, летом, вольными полями, в которых выросли. И — смеющийся взгляд девушки, засучивающей рукава. Чему она радуется? Может, и хлебу. Может, всему тому, чем он сияет, и своей молодости, и тому, что смотрит на неё приезжая художница и явно портрет рисует.

Через три месяца после разгрома в том же издании, от того же критика — потрясённая статья о «Хлебе». Сама картина едет на международные выставки, оказывается на почтовых марках. В ней на этот раз ни грамма импрессионизма, чистейший реализм. За картину Яблонская получает Сталинскую премию и тратит её на пять ситцевых платьев и моторную лодку.

В том же стиле Татьяна рисовала ещё очень долго, получала и дальше премии, а в шестидесятом году — звание Народного художника Украины. Но постоянство, покой её тяготят. Татьяна одной из первых в Киеве покупает и надевает брючный костюм — в таких не пускали в приличные места, вроде ресторанов, за такие получали выговоры на работе — покупает моторную лодку и белые «Жигули» и лихачит на них, ездит на запад республики и знакомится с народными стилями и — тут же меняет стиль. Теперь её картины дышат сельской Украиной, карпатским духом, в них чудится наивистская живопись деревенских художников. За одну из таких картин, «Жизнь продолжается», она получает выволочку от чиновников — мол, картина антисоветская, стены мазанки грязные, женщина одета в буржуйский крепдешин и вообще дух у полотна какой-то... Негосударственный.

Яблонская чиновников учитывает (хотя про их умение воспринимать живопись всё, не стесняясь, высказывает) и показывает им теперь специально откладываемые «гладкие» работы, а остальное рисует уже для себя. Её выставки проходят за рубежом, а она совершает поворот и в личной жизни. Работая в Ереване — конечно же, вся в восторге от армянской школы живописи — влюбляется в местного художника, Армена Атаяна. Выходит за него замуж, рожает дочь Гаяне. С Арменом она тоже потом рассталась. Как и с Отрощенко — оставшись в хороших отношениях. Не любила Яблонская ссориться.

Дети вырастали, рожали внуков. СССР распался. Сама Яблонская постарела и — продолжала писать. Её разбил инсульт, отнялась правая половина тела, передвигаться без коляски не выходило — переучилась на левую руку, перешла на пастель, обрела новый стиль и рисовала дальше. Последнюю картину нарисовала за день до смерти. Умерла в восемьдесят восемь лет, и по ней плакали все, кто её любил — так же сильно, как любила их и жизнь она сама.

Тридцать пять её картин хранится в Третьяковской галерее. Бесчётное количество — в частных коллекциях в Европе и США. Появляясь на аукционах, они расходятся за десятки тысяч долларов. Ей поставили памятник в Черниговской области. Но важнее другое её наследие. Дочь Лена — художница. Внук Зангар Арсенович — художник. Картины дочери Ольги — художницы (к сожалению, Яблонская пережила её на шесть лет). Дочь Гаяне — художница. Внучка Ирина Атаян — художница. Когда талант умножает себя в этом мире — это ли не чудо?