Психолог о расстреле в Керчи: «Месть, реакция на давление, обиду, оскорбление»

Алексей, если вы как профессионал можете об этом говорить: что вы чувствуете, когда слышите о подобных случаях? Молодой человек взял оружие и пошел в учебное заведение...
Вопрос о чувствах — самый сложный. Чувства, когда ты слышишь о таких трагических событиях, причины которых трудно понять, а масштаб трагедии явен, он огромен, - ты испытываешь в первую очередь не как профессионал, а как человек. Каждый из погибших — значимый человек для многих людей — родных, друзей, любимых. Каждый человек — это целый мир. Смерть по любой причине любого человека — это горе, которое трудно принять и пережить близким ему людям. Но у смерти обычно есть причина. Даже несчастный случай — причина, которую можно принять и осознать. Старость, болезнь, авария, стихия — неизбежное. Корыстное убийство или убийство по причине персональной ненависти — также имеет причины, которые можно понять (но не принять). Массовую смерть, которая совершена по причине психического срыва одного человека, практически невозможно не только принять, но и понять.

При этом как профессионалу мне важно разобраться в причинах: почему молодой человек взял оружие, соорудил бомбу (а это признак, что дело долго готовилось, обдумывалось, было не в ситуации захватившего разум аффекта), пошел в то место, с которым связан уже три года, — и совершил массовое убийство. И при этом был явно в изначальном решении покончить с собой в итоге. То есть это шаг на самоубийство с желанием с собой забрать как можно больше людей. Что подтолкнуло на это юношу? Что заставило его на это идти так осознанно и целенаправленно? Какие события в его социальной и внутренней жизни стали пусковыми? Что поддержало и направило его на эти действия?

Каждый человек имеет какие-то особенности. И важно их понимать и принимать. Значимо замечать какие-то существенные изменения в поведении и состояниях человека и пытаться их не игнорировать, а пытаться на них отреагировать — поговорить, предложить помощь, дать возможность выговориться. Взрыв происходит там, где нет «клапана» для спуска «пара» при «кипении».

Никакие причины, безусловно, не оправдывают такой поступок. Но только разобравшись в этих причинах, можно что-то обоснованно продумывать на будущее, планировать профилактические меры. Хотя их эффективность, даже в самом благоприятном раскладе, мало предсказуема.
Также вопрос для профессионала — какая и как помощь сейчас будет оказываться всем пострадавшим, родным и близким погибших, всем причастным к этой трагедии физически и эмоционально. И не только на этапе, когда многие ринутся оказывать такую помощь. Все-таки в нашей стране из-за уже большой череды различных трагедий сложилась достаточно эффективная система экспресс-психологической помощи в системе МЧС. Вопрос сейчас в профессиональном сообществе - о пролонгированной помощи. Кто и как ее может совершать, кто за ее осуществление в ответе? И именно этот вопрос сейчас важно поднимать. Вопрос о длительной психологической и социальной помощи, ее системности, последовательности, этапности. Как минимум год.

Есть ли у этого сюжета — молодой человек с оружием в школе — некие вечные причины, очевидные?
Вопрос о причинах — очень сложный. Из той информации, что есть, очень трудно понять причины. То, что такой случай не единичный, и не только у нас и не только сейчас происходит, уже говорит о том, что есть какие-то относительно схожие причины и механизмы. И возможно, при детальном разборе ситуации, получится выделить «симптомокомплекс» причин и обстоятельств, который приводит к такому трагическому разрешению. Сложность диагностики и выявления, предупреждения таких случаев в том, что зачастую внешне ситуации очень типичные. Пусковой механизм срабатывает внутри человека. И при схожих обстоятельствах он срабатывает совсем не у всех. А у кого сработает — заранее понять очень трудно.

Как в ситуации с суицидом: тот, кто много об этом говорит, редко совершает завершенный суицид. Совершает чаще тот, кто об этом никому не говорит и нигде не пишет. Но если человек не говорит о суициде — это не значит, что он его совершит.
Очевидными причины могут стать, если разобраться в системе отношений юноши, совершившего это массовое убийство и самоубийство со значимыми для него людьми за последние три года, когда он учился в этом колледже.

Причем, порой, со стороны они могут показаться незначимыми, несущественными, но по каким-то внутренним причинам — болезненно и остро переживаемыми человеком, который пошел на такие ужасные действия.

Может ли быть причиной отсутствие своевременной психологической и психиатрической помощи?
Психологическая помощь продуктивна только в том случае, когда на нее есть запрос самого человека. Психиатрическая помощь оказывается только в случаях явного психического нарушения. Так как такие события маловероятно предварительно предупредить, то и трудно такую помощь оказать. Возможна только работа с психологическим климатом в образовательной организации — но это дело трудно формализировать, регулировать, решать по плану и по указаниям сверху. Это то, что выращивается и удерживается между людьми.
Поэтому причиной отсутствие помощи не может быть. А вот после трагедии нужна психологическая помощь всем пострадавшим и причастным к ней. До трагедии вряд ли кто-то обращался за помощью. Вот если выясниться, что было такое обращение, но на него никто не откликнулся — тогда может отсутствие помощи как причина. Но маловероятно, что такое было.

Есть ли по таким случаям какая-то выработанная психологическая практика — протоколы помощи на местах детям, взрослым? И если нет — что, на ваш взгляд следовало бы делать?
По экспресс-психологической помощи пострадавшим, пережившим такое событие, близким погибших — давно есть протоколы, есть специалисты, есть регламент действий. В нашей стране эта задача уже довольно давно делегирована Центру экстренной психологической помощи МЧС. И эти протоколы выработаны на большом числе трагедий. Путем последовательной работы по поиску наиболее эффективных и значимых действий. Но эти регламенты именно про оперативную помощь. Немногим больше года в профессиональном сообществе стал активно обсуждаться вопрос, что пора вырабатывать протоколы по поводу пролонгированной помощи, стратегий взаимодействий профессионалов, различных фондов, СМИ и так далее.

Самый первый этап: максимальное информирование, четкая координация ликвидации трагедии, медицинской помощи пострадавшим. Сразу за этим — психологическая помощь всем причастным. На следующем этапе — психологическое сопровождение тем, кто находится в особо сложных жизненных обстоятельствах и психологически угнетен. Следующий этап — помощь в построении заново жизненных планов, перспектив, социальных связей и отношений, помощь в возвращении к нормализации ритмов жизни — но не прежней, а новой, с интеграцией этой трагедии как трагического (и этим особо важного) опыта.

Кто в такой ситуации считается травмированным? Кому нужна психологическая помощь? Что, скорее всего, чувствуют пострадавшие, свидетели, так или иначе вовлеченные?
Мы в свое время, работая с детьми, подростками и взрослыми после теракта в Беслане, выделили следующие круги травмированных:
1 — непосредственные жертвы трагедии(раненые, непосредственные свидетели) — обычно им оказывается помощь, важно этих людей вывести из замыкания на травмирующем событии, заново вернуть в нормальное течение жизни. И при этом важно при этом не сформировать «комплекс жертвы».
2 — люди имеющие эмоциональную близость к погибшим (и важно понимать, что это не только непосредственные родственники) — им важна и нужна помощь и поддержка в прохождении этапов горевания, интегрировать образ значимых им людей, которые погибли, в позитивную память.
3 — люди, которые идентифицируются с ситуацией, которые не были непосредственными участниками события, но причастны каким-то образом к сообществу, а также те, кто эмоционально сильно по тем или иным причинам идентифицировался с ситуацией — у таких людей могут начаться фобии, эмоциональные расстройства и другие проявления постравматического синдрома. Таким людям обычно помощь не оказывается, но важно при проявлении психоэмоциональных расстройств такую помощь оказать. И не говорить: а ты то что переживаешь? это же тебя напрямик не коснулось!

Как, на ваш взгляд, должны правильно реагировать СМИ? Можете ли озвучить самые опасные варианты заголовков, материалов, подробностей? И чем они опасны?
Для СМИ самое важно не раздувать эмоции, тем самым расширяя третий круг пострадавших. А максимально точно и оперативно информировать о подтвержденных фактах. Не спекулировать информацией, не выдвигать фантазийных версий и не искать виноватых. Сама новость настолько шокирующая, что красочных заголовков и лозунгов она не требует. Особенно в обвинительном ключе, в желании кого-то наказать и найти крайнего, актуализировать, что жизнь ужасна. Это и так понятно. Достаточно заглавий про факты: Трагедия в Керчи. Выяснена личность совершившего массовое убийство. Ведется опознание погибших. Опубликована информация о пострадавших.
На первом этапе ликвидации последствий такой трагедии очень важна работа СМИ — но именно в максимально быстрой и оперативной подаче проверенной информации о конкретных фактах. Особенно тех, которые снимают неопределенность, неизвестность, домыслы.

Алексей, как правильно вести себя взрослым, когда беда случается с детьми?
Взрослым нужно быть рядом, быть вместе с детьми. В настоящей трагедии большая часть пострадавших уже не совсем дети. Это уже молодые люди. Но это не значит, что с ними не нужно быть рядом. Им сейчас также важно быть вместе.

При этом каждому из них важно почувствовать надежное плечо, безусловное доверие и принятие. Не нужна навязчивая забота, гиперконтроль, чрезмерная опека. Нужно уважительное отношение к переживанию горя, переживанию ужаса. Важно говорить и планировать помощь другим, помощь особо пострадавшим, самым близким погибших.

Можем ли мы избежать подобных трагедий, если, как это сейчас озвучивается, «будут проверены все школы, усилены меры безопасности»? Если учебные заведения превратятся в бастион?
Это самое деструктивное, что, к сожалению, сейчас будет. Никогда такие показные кампании ничему не помогали и ничего не предупреждали. Только повышали нервозность, создавали еще более деструктивную ситуацию там, где должно доминировать спокойствие, уверенность в себе, в других, где каждый должен переживать уважение к себе и иметь чувство достоинства. Любая проверка сейчас поставит проверяющий выше проверяемых. Унизит и без того регулярно унижаемых. И опять администрацию и учителей сделает крайними, виноватыми, ответственными за все и всех. Без вины виноватыми. А это повысит формализм и отчужденность в образовательной среде. Снизит открытость и доверие между людьми в школах и колледжах.

Ведь речь идет о психологической безопасности, а она проверками только снижается, а не усиливается. То, что у нас сейчас администрация образовательных организаций и учителя оказываются регулярно крайними, ответственными за все проблемы общества и каждого конкретного ученика — повышает риск отчужденности внутри школы, а как следствие — и человека от человека, человека от мира, человека от жизни.

Читайте также: Елена Альшанская: «Проблему школьной агрессии контролем не решить. Нужна системная профилактика»

Фото: Getty images, Сергей Мальгавко/ТАСС, Facebook.com (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)