«Мой муж не был похож на насильника. Он просто меня бил»

Несколько лет мы были в отношениях, но не съезжались, потому что он был женат. И меня, как бы это цинично ни звучало, эта ситуация вполне устраивала: у меня были ценные отношения, но при этом я жила своей жизнью, сама принимала решения, отвечала за себя и за ребенка, я не мечтала жить с ним. Его решение съехаться было для меня полной неожиданностью. Он буквально поставил меня перед своим чемоданом.

Первые впечатления от совместной жизни – это лавина заботы, которую он обрушил на меня, и напор, с которым он начал перекраивать жизнь нашей семьи, сложившуюся рутину и отношения с родственниками, друзьями. Часто это невозможно было отделить друг от друга: новые удобные полки и новый непривычный порядок расстановки посуды на кухне. Я была в смятении, с одной стороны, вот же, это моя жизнь, которую я вела и мне было хорошо. Был какой-то баланс, который оказался нарушен. А с другой стороны, ну, ведь это здорово, когда о тебе так заботятся, когда ты не одна принимаешь решения.

Мне казалось, что это нормальная притирка, когда люди начинают жить вместе, конечно, бывает и напряжение, и ссоры, и недовольство. И что важно – надо уступать и быть готовой к компромиссам. Для меня было самым важным, чтобы он выстроил отношения с ребенком: чтобы ребенок его принял и у них был нормальный контакт. Я видела семьи, в которых у нового партнера не складывались отношения с детьми, и дети очень страдали, да и матери страдали не меньше.

Тогда я приняла для себя решение, что если у него не сложится с ребенком, у меня не сложится с ним, с нашими-то с ним отношениями я точно справлюсь. Он не старался подкупить ребенка, задобрить, а сразу стал устанавливать разумные правила. И я считала, что правильная долгосрочная родительская стратегия. Вот я теперь есть в этой семье. И есть правила. И надо по ним жить. Он очень многое давал ребенку – читал на ночь, объяснял сложные и интересные вещи, научил есть разнообразную еду, водил в поликлинику. И я видела, как в их отношениях появляется настоящий родительско-детский контакт.

Тогда же, в первые недели, я впервые столкнулась с проявлением насилия с его стороны. Мы поссорились, он разъярился, изменился в лице, у него округлились глаза, и он ударил меня кулаком в лицо, обхватив другой рукой за шею (он тогда занимался боксом). Я не помню боли, я помню свое изумление. Я хорошо помню этот момент – до этого меня не били. Я вышла из квартиры, села на лестницу и думала: «Все, это конец. Это насилие. Жить с ним нельзя».

А потом еще: «Ну нет, насилие – это когда сожитель А. в состоянии алкогольного опьянения избивал ногами сожительницу Б., а потом нанес ей 15 ножевых ранений. Да и вообще, полгорода следило за нашим романом и воссоединением, что я буду говорить друзьям и знакомым? Что он меня ударил? Кто мне поверит? Да и как я буду выглядеть – жертвой насилия? Увела мужа от жены и получила — сама напросилась». А потом еще: «А как я объясню ребенку его внезапное появление и стремительное исчезновение? У них наладились хорошие отношения, а я подвергну ребенка такому кризису». Я понимаю сейчас и да и тогда понимала, что это были нелепые отговорки.

Я не знала тогда, но знаю сейчас, что этот водоворот мыслей, в которых путаешься, глупых резонов, кажущейся заботы о детях, оглядки на мнение окружающих – это тот мир, в котором живет женщина, которая столкнулась с насилием со стороны партнера. Все это заняло несколько минут, он выскочил за мной, умолял его простить, привел миллион объяснений произошедшему: я страдаю от депрессии, меня вывели из себя твои слова и выражение твоего лица, я в диком стрессе из-за развода (который ха-ха случился из-за меня). Пообещал немедленно пойти к психиатру и начать лечиться.

И я испытала тогда огромное облегчение: ведь насильники, как я думала, не раскаиваются и не пытаются активно решить проблему, не обращаются за помощью, не признают того, что сделали. А тут у меня – не насильник, а больной человек, любимый близкий страдающий человек, ему плохо и стыдно от того, что он сделал. И моя задача – ему помочь, поддержать, не провоцировать его, принять его болезнь и помочь ему с ней справиться.

Когда у меня в голове оформилось слово «насилие»? Это хороший вопрос. Впервые – сразу после первого удара. Но потом я много лет избегала этого слова. Даже в интимном дневнике, где я довольно подробно описывала, что пережила и детально его действия, я называла это «ситуациями», «неконтролируемыми импульсами», «приступами ярости», «вспышками агрессии», «болезнью», «потерей контроля».

После истории с ударом кулаком в лицо он пошел к психиатру и начал пить лекарства, его раздражительность не исчезла, но меня он больше не трогал. Правда, один раз на моих глазах сломал стул – ударил со всей силы стулом по столу. А потом мы переехали в другую страну, он перестал пить лекарства, потому что от них «плохо работает голова» и есть другие побочные эффекты, я оказалась в первое время зависима от него юридически и в какой-то момент и финансово. И первые два года после переезда были настоящим адом.

Нет, он не избивал меня, как сожитель А. сожительницу Б., но он был постоянно очень сильно раздражен, совсем не пытался контролировать свой гнев, у меня было ощущение, что я хожу по яичной скорлупе – я никогда не знала, какое мое слово, выражение лица, поступок вызовут его ярость. А, может, даже не мои, а официанта, или френда в соцсетях. Тогда же, в первые пару лет, и физическое насилие было самым интенсивным. Несколько раз я боялась, что он меня убьет.

А потом я несколько раз дала отпор – и к моему удивлению, он был счастлив этому. Говорил мне: «Вот видишь, ты тоже так можешь. Вот я тебя не боюсь в такие моменты, так что и тебе не нужно испытывать страха самой. И вообще, нам обоим надо работать над нашей агрессией». Я умоляла его обратиться за психиатрической и психологической помощью, но он этого не делал – я не помню, как он мне это объяснял. Я сама, как только выучила новый язык, пошла искать для себя психотерапию и нашла.

В какой-то момент пошел и он, стало и лучше и хуже. Лучше, потому что он начал пить таблетки и непосредственно физических контактов стало меньше и они стали менее интенсивными: не ударил, а не дал уйти из комнаты во время ссоры, не начал душить, а просто сорвал с меня одеяло. Хуже – потому что это не исчезло совсем, более того, он считал, что «не ударил, а замахнулся, но остановился» — это большое достижение с его стороны, которое я должна ценить.

Мои попытки объяснить, что дело не в физической боли, а в том, что когда на тебя замахиваются, ты уже весь спектр этих отвратительных эмоций испытал: и страх, и ярость, и ненависть к себе и к нему, и это унижение, невероятное унижение, что с тобой это опять происходит, — ни к чему не привели – он просто был глух к моим объяснениям. Или обижался, что я испытываю эти чувства, ведь он не хочет сделать мне плохо, а хочет сделать хорошо и старается, ведь он любит меня, а если я так чувствую, то я считаю его плохим человеком, а это для него оскорбительно.

Когда он рассказал, что его психотерапевт считает, что я должна избегать ситуаций, которые служат для него триггером, и это будет мой вклад в его успешное лечение, я поняла, что эта терапия нам не поможет. Надо ли говорить, что психотерапевт никогда не обращался ко мне, чтобы спросить о моем опыте?

Мне было несколько раз страшно за свою жизнь таким первобытным животным страхом. А вообще страх был постоянным фоном, страх, что он расстроится, страх, что он рассердится, страх, что я не сдержусь и «эскалирую». Это не такое сильное чувство, как страх за жизнь, но довольно поганое ощущение, которое смешивалось с раздражением и недовольством собой. Ну, раз ты боишься, то какого черта с ним живешь?

А еще были недоверие и ненависть к себе. В сериале «Большая маленькая ложь» есть сцена, в которой героиня Николь Кидман валяется на полу в красивом нижнем белье после очередной атаки мужа. Моя близкая подруга мне сказала: «Слушай, сериал правдивый, но вот эта сцена – перебор». А для меня эта сцена (и сцена у психолога) – самые правдивые в этом несомненно очень важном и чрезмерно оптимистичном сериале. Потому что вот это валяние на полу, даже если тебя не очень сильно избили, — это про то, что ты чувствуешь примерно всегда: унижение и беспомощность, - и ты даже отдаешься в какой-то момент этому, и не встаешь, а продолжаешь валяться – потому что ты грязь, безвольное ничтожество.

Я не хочу говорить о любви, потому что, как мне стало очевидно, мой партнер и я вкладывали в это абсолютно разные вещи. Но я очень долго верила и надеялась, что это поправимо. Что у нас впереди – долгая совместная жизнь, что это навсегда, и что мы переживаем трудный период, что мы оба делаем все, что в наших силах, чтоб с этим справиться. Кроме того, те статьи и книжки про домашнее насилие, которые я читала, довольно точно описывали опыт женщин, я себя узнавала в героинях, но представляли такой портрет насильника, которому мой партнер не соответствовал.

Что насильники держат женщин в экономическом подчинении, не дают работать, учиться, сваливают на них все домашние заботы. У нас было наоборот – он активно поощрял мою учебу, поиски работы, очень помогал со всеми рабочими вопросами, а сам, поскольку постоянной работы в последние годы у него не было, готовил, водил ребенка к врачам, занимался всеми бытовыми и организационными вопросами. Я каждый день приходила с работы к готовому роскошному ужину. Еще говорят, что насильники ревнивы и контролируют своих партнерш. У нас тоже было не так – я вела довольно активную жизнь без него, могла уехать одна на выходные в другой город. В общем, в схему он не укладывался. И это сводило меня с ума. Если это не насилие, то что я переживаю? Что я должна сделать, чтобы это прекратилось? Как я могу помочь ему? Как я могу помочь нашей семье?

Сейчас, уже после разрыва, я прочитала еще тонну научных исследований, которые говорят, что есть и другие типы, в описании которых я скорее узнаю своего партнера. Но я поняла и другую вещь – это абсолютно несущественно. Причины важны для него, чтобы понять или объяснить себе, что с ним происходит, или чтобы подобрать терапию. Если вообще, терапия может помочь.

Важнее другое – есть у человека эмпатия, моральное чувство, готов ли он услышать партнера, позаботиться о его чувствах и потребностях? Если не готов, то неважно – психическим ли заболеванием страдает человек или расстройством личности, или он просто ставит себя вне этики — это неважно, потому что насилие не прекратится никогда.

В первую очередь, потому что я долго отказывалась сама принять и назвать происходящее своими именами. Мне было стыдно, я не представляла себе, как я могу об этом рассказать. Я надеялась, что мы справимся и была уверена, что это – наше внутреннее семейное дело. Во всех семьях есть проблемы. В какой-то момент я рассказала двум близким подругам о том, что «у нас в семье есть определенные проблемы с агрессией, но мы оба это осознаем, признаем и работаем над тем, чтобы все исправить». Я испытала тогда одновременно и невероятное облегчение, и стыд, что они обо мне думают, что они думают о нем, что они думают о нас?

Пока я не знаю, как оценить свой опыт. Слишком мало времени прошло после разрыва. Я не могу сказать, что я хотела бы, чтобы этих отношений вовсе не было в моей жизни. Я понимаю, что никто не может быть от такого опыта застрахован. Я считаю, что это очень важно – провести внутреннюю работу, осмыслить этот опыт и понять, как и почему я допустила такое грубое нарушение своих границ. Как строить отношения с людьми дальше, чтобы этого не повторилось и при этом я могла снова довериться другому человеку.

Что бы я изменила, вернись я в прошлое?Нужно было уходить после первого удара. Не нужно было переезжать с ним в другую страну. Не нужно было тянуть с уходом после переезда, когда насилие стало рутиной. Этих «если» очень много, я не думаю, что это конструктивно – я не могу этого поправить, не могу отменить своего опыта, в том числе не могу вычеркнуть и то хорошее, что было в этих отношениях.

У этого было много предпосылок: я потеряла надежду в то, что психотерапия ему поможет; почувствовала себя более уверенно в новой стране – выучила язык, нашла хорошую работу, а главное — я разочаровалась в нем: мне перестало быть интересно, что он думает по разным поводам, потому что в моей личной повестке была главная тема, к которой он при всем своем уме, способности к беспристрастному анализу и приверженности высоким этическим стандартам, был абсолютно глух. После очередного инцидента, который к тому же впервые был публичным, мне стало все кристально ясно, как пелена с глаз упала – этому не будет конца, и я больше не буду в этом участвовать.

Я не знаю, как развивались бы события дальше, если бы кроме этой моей внутренней готовности и решимости у меня не было безусловной эмоциональной, практической и финансовой поддержки самых близких — родных и друзей; работы, которая давала мне ощущение стабильности (и денежной, и просто ежедневной рутины); и коллег, которые не задали ни одного вопроса, а просто приняли, что я переживаю жизненный кризис, и были и остаются очень тактичными и понимающими.

Когда друзья узнали про разрыв, все были в шоке, даже те, кто знал, что у нас есть «эта проблема». Какая-то часть дистанцировалась, а некоторые, наоборот, оказали поддержку, даже не зная подробностей и причин. В первые пару месяцев у меня не было сил и желания говорить о причинах разрыва. Я молчала, а мой партнер довольно активно общался с общими друзьями и знакомыми и рассказывал, как он видит произошедшее, причины и мою роль. Я чувствовала себя в изоляции: как будто вокруг меня магический круг, а люди за пределами этого круга обладают каким-то знанием про меня. Я поняла в какой-то момент, что у меня три выбора: молча сносить осуждение тех, кто осуждает меня; переубеждать тех, у кого под его влиянием сложилось уже представление о произошедшем и моей роли; или прервать контакты.

Конечно, у меня были сильные чувства по поводу реакции знакомых. Я недоумевала: они ведут себя так, словно это я сделала что-то плохое. А потом я поняла, если я молчу, то они и не знают. А если даже что-то и знают, то это нормальное естественное желание – защититься. В нашем кругу этого не происходит. С идеальными парами такое не происходит. Да и вообще, думать про это очень тяжело. Так что я понимаю эту реакцию и, кажется, уже не обижаюсь. Просто перевыстраиваю дистанцию: с кем-то отношения стали еще ближе, с кем-то я продолжаю общаться светски, с кем-то просто не выхожу на связь.

Я настояла на том, что после разрыва мы общаемся исключительно по электронной почте – никаких мессенджеров, телефонных звонков и личных встреч. И лично мне это очень помогло – мы обменялись, конечно, несколькими письмами про наши чувства и причины разрыва. Но, в целом, все общение свелось исключительно к деловому. Я заблокировала его в соцсетях и это очень помогло, постоянное нарушение границ того пространства, которое ты воспринимаешь как личное, выбивало из колеи.

В какой-то момент я вела бесконечные диалоги с ним в голове, мне помогло писать (не)отправленные письма, адресованные ему, в которых я говорила о своих чувствах очень откровенно. Львиная доля этих писем осталась неотправленной, и это было хорошим терапевтическим упражнением. Сейчас этот внутренний диалог прекратился – я не знаю, возможно, это просто очередная фаза, а потом снова наступит кризис и у меня появится эта потребность снова.

Меня поразило то, что при всей боли, разочаровании и чувстве, что меня предали, которые я испытывала в первые недели и месяцы после разрыва, у меня совсем не было тоски по нему как по человеку, личности, другу, мужу и любовнику. Я все ждала, когда же когда же я ощущу эту пустоту рядом с собой: ведь был человек, а теперь его здесь нет. Но удивительным образом, даже когда все хлопоты, связанные с переездом, обустройством новой квартиры, на которые я списывала эту свою отсутствующую тоску, закончились, тоска так и не появилась. Возможно, это говорит о моей внутренней готовности к этому разрыву: хотя он и произошел внезапно и ситуативно, внутренне попрощалась я с ним давно.

Я вспомнила недавно ужасную вещь: как в университете моя подруга жила с человеком, который ее бил. Поскольку мы все жили в общежитии – все происходило на наших глазах, не сами сцены насилия, но всем все было известно. И я помню, как я своим ртом говорила: «Ну, если она с ним живет и терпит, значит это ее выбор и ей именно это и нужно». Говорила я про 20-летнюю неопытную девушку, у которой первый опыт совместной жизни оказался таким. Мне ужасно стыдно сейчас за эти слова и за эти мысли.

Так что я хорошо понимаю реакцию знакомых на свою историю – я сама была такая же. А сейчас, когда я стала открываться, мне стали открываться другие женщины, часто даже не подруги, а просто знакомые, и стали рассказывать свои истории. И я поняла и ужаснулась, насколько это тотальная вещь, как с этим опытом сталкиваются самые разные женщины — и работницы сферы услуг, и университетские профессорки. И как, при всех отличиях каждой отдельной ситуации и участвующих мужчин, все женщины переживают одно и то же.

Фото: Getty images