Как я была абьюзером: Алина Фаркаш о нашей жестокости к тем, кто нас любит
Вопрос в том, что абьюзер в наших представлениях — это, во-первых, всегда «он». А во-вторых, некое темное страшное существо с изначально ужасными намерениями.
И естественно, нисколько жертву не любящее. Это вводит многих женщин в заблуждение. Например, если они живут рядом с довольно милым мужчиной, делающим для них немало хорошего — им вряд ли придет в голову, что именно он, такой милый, хороший и интеллигентный, — тот самый абьюзер. Например, одна моя знакомая, редкая умница и красавица, уже несколько лет лечится от тяжелейшей клинической депрессии и очень переживает, что мужу приходится жить с ней, «такой унылой и плаксивой». Как будто к этой депрессии не имеет никакого отношения то, что муж регулярно забывает закрыть на общем компьютере вкладки с предложениями интим-салонов и случайно шлет жене смски, предназначенные любовницам.
А так — совершенно непонятно, откуда может быть депрессия у женщины, которая замужем за таким умным, симпатичным и заботливым мужчиной.
Ведь настоящие абьюзеры — это жуткие малообразованные садисты, с удовольствием оскорбляющие и избивающие своих женщин. А ее муж — лишь с болью в глазах объясняет, что он — ну не может получать никаких удовольствий с ней, святой женщиной и матерью своих детей, поэтому за плотским ходит к другим. А ее нежно и возвышенно боготворит. Разве это абьюзер?..
И вторая ловушка, в которую мы попадаемся, — это когда мы уверены, что мы-то сами никак и ни за что не можем быть абьюзерами! Мы же хорошие! Мы хотим добра! Мы не хотим никого мучить!
Однако же после всех этих многочисленных женских историй об абьюзе я внезапно поняла, что я — я, такая милая и эмпатичная, — целых пять лет была тем самым неадекватным психопатом и абьюзером. Это был мой первый мальчик. Мне было шестнадцать, ему двадцать один. У нас обоих это были первые серьезные отношения. У него никогда не было отца, и он всегда мечтал о настоящей, полной и счастливой семье. Был готов стать идеальным мужчиной — насмотрелся на то, как мужчины поступали с его мамой, и поклялся никогда-никогда в жизни не быть таким.
...А мне нужна была безусловная любовь, принятие и поддержка. Сейчас я понимаю, что мне нужна была классическая, архетипическая мама, которой у меня никогда не было. Та, которая будет восхищаться самим фактом моего существования. Та, для которой я всегда буду самая красивая, самая умная, самая лучшая и всегда права. Та, которая возьмет меня на ручки и защитит от всего мира. В нормальной ситуации ребенок года в три-четыре начинает из этих маминых ручек потихоньку выбираться в большой мир. А я их, эти руки, обнаружила только в шестнадцать — и с чувством восторга, недоверия и абсолютного счастья туда забралась.
И в этом бы, наверное, не было бы ничего плохого — если бы, успокоившись и немножко отдышавшись (на второй год совместной жизни с мальчиком я перестала дергаться от резких движений рядом со мной — мой организм наконец-то поверил, что меня больше никто не будет бить), я не стала, как недавно усыновленный ребенок, проверять границы его любви.
Проблема была в том, что я не была его ребенком, а он — не был моей мамой. И еще проблема в том, что его любовь — была велика, а желание быть хорошим и во что бы то ни стало «сохранить семью» — было еще больше. А мое желание получать все большие и большие доказательства его любви росло с каждым днем.
Мне стыдно и страшно перечислять все то, что я устраивала. Я очень хорошо помню один эпизод — уже в самом конце отношений. Мы сидели на кровати, я держала его за руку, обливалась слезами и говорила, что «я не вижу в нем мужчины, он не вызывает у меня никакого-никакого желания». «Прости, я ничего не могу с собой поделать... Ты знаешь, что ты никогда не был в моем вкусе, но раньше у тебя были мышцы и упругая попа, а сейчас ты так изменился! И вообще, ты мне как родственник, я испытываю к тебе огромную нежность, но хочу... хочу я совсем других. Мужественных!» И рыдала-рыдала от своей честности, от того, какие у нас доверительные и близкие отношения, от того, как мы можем сказать друг другу все что угодно, будучи абсолютно уверенными, что нас поймут и пожалеют. Да, я все это говорила для того, чтобы он меня пожалел из-за того, что мне приходится жить в таких ужасных условиях. Ну и чтобы он сделал что-нибудь. Исправился, стал более мужественным, например.
Стоит сказать одно: день, когда он — совершенно внезапно и неожиданно для меня, буквально в один момент — ушел, стал самым жутким и страшным днем в моей жизни.
Вся моя жизнь, вся моя самооценка, все мое новенькое, недавно появившееся душевное спокойствие — всё было построено на фундаменте его безусловной любви ко мне. Следующие пять лет прошли в каком-то бреду: я перестала спать, у меня начались панические атаки, я то худела, то толстела, по ночам меня колотило так, что я всерьез мечтала о смерти — я не могла заснуть без него, мне не помогали даже самые сильные таблетки. Я приводила незнакомых мужчин на ночь — только для того, чтобы иметь возможность потом заснуть рядом с кем-то. Я сейчас понимаю, что тогда надо было даже не идти, а бежать к психиатру за таблетками, но тогда, четырнадцать лет назад, никто про это и не думал.
Мне ужасно, невыразимо стыдно за то, кем я была тогда и как я вела себя с одним из лучших людей, которых я знала в жизни.
Но я рада, что у меня это было: пять лет безусловной любви и поддержки научили меня очень многому в жизни, сделали меня человеком гораздо лучше, чем я могла бы быть. И я не жалею, что это закончилось — все же строить семью нужно с тем, кого ты считаешь мужем, а не мамой.
В общем, из всей этой истории мне кажутся важными два вывода. Во‑первых, проверяя мысленно, нет ли абьюзеров в вашей семье, надо проверить не только его, но и себя. Во‑вторых, я точно знаю, что я бы закончила все в тот момент, как он, этот мальчик, дал бы мне жесткий отпор. Поставил бы границы. Я так сильно боялась его потерять, что готова была меняться. Хотя, возможно, что все абьюзеры думают про себя нечто подобное.