Как из-за одной цыганки воевал весь Лондон: похищение юной Каннинг

На заработанные деньги она снимала комнатку у соседа своего хозяина, мистера Лайона, плотника, как и её отец. Это считалось вполне приличным, поскольку хозяин был достаточно близко, чтобы присмотреть за девушкой или, например, прибежать на её крики.

1 января, в честь наступившего нового года (последнего из следующих за Рождеством праздничных дней) восемнадцатилетняя Каннинг получила выходной. Она навестила сначала родителей, а потом зашла в гости к своим дяде и тёте, мистеру и миссис Колли. Она планировала потом отправиться с матерью за покупками — на Рождество хозяин Элизабет, как это было принято, подарил ей пару монет, но засиделась у тёти и поняла, что уже пора домой. Вероятно, она готовила ужин, который делила с домохозяином.

Тётя и дядя проводили Элизабет большую часть пути, тепло попрощались и вернулись домой. Но до мистера Лайона Каннинг не дошла. Обеспокоясь сначала, скорее всего, за ужин, тот дважды заглянул к матери девушки. Наконец, уже и мать встревожилась, и вместе они начали поиски. Дети побежали в район, где Элизабет собиралась делать покупки.

Не было и шанса надеяться, что юная Каннинг загулялась с каким-нибудь молодым человеком или выпила с другими служанками вина сверх разумной меры. Она была очень добродетельной молодой девушкой, не признававшей таких легкомысленных забав. А значит, случилось что-то плохое. На следующий день миссис Каннинг лично, вместе с детьми, принялась прочёсывать район, опрашивая прохожих.

Параллельно работодатель девушки дал объявление о её поиске в газете; указаны были приметы: полная, с прямым носом, широко расставленными глазами, немного рябая. Вскоре девушку искали уже не только родственники, а в церквях Лондона молились о том, чтобы её нашли. Единственной зацепкой был рассказ свидетелей о том, что в районе, где примерно рассталась со своими родственниками юная Каннинг, проезжал экипаж, из которого донёсся (и тут же оборвался) женский крик.

Вечером 29 января, почти через месяц после исчезновения Элизабет, в дверь Каннингов постучались. Открыла мать семейства — и упала в обморок. На пороге стояла её дочь — в совершенно ужасном виде. Она была истощена, страшно грязна, с кровавой тряпкой на голове и в одном нижнем белье. Правда, нижнее бельё в те времена выглядело скромнее, чем сейчас: на девушке были нижняя сорочка, просто сорочка и нижняя юбка. Дочь помогла матери прийти в себя, и женщина тут же велела подмастерью мужа собрать соседей, а также сбегать за аптекарем, поскольку девушке было явно плохо.

Прежде всего аптекарь оказал юной Каннинг все медицинские услуги, на которые были способен. Он дал ей рвотное и поставил несколько клизм, одну за другой. Никакого живодёрства, именно таковы были медицинские протоколы эпохи. В принципе, к ним ещё часто прибавлялось кровопускание, но, на счастье юной Каннинг, аптекарь не решился пустить в ход все свои навыки.

Пока ждали аптекаря, Элизабет рассказала матери и соседям, что после расставания с тётей и дядей на неё напали двое мужчин. Они её ударили так крепко, что девушка потеряла сознание, а когда очнулась, одежда на неё была вся изорвана, и грабители вели её в дом какой-то женщины. Там некая старуха стала склонять Каннинг к занятиям проституцией. Та твёрдо отказывалась, и тогда старуха отвесила ей оплеуху, срезала остатки одежды и заперла на чердаке с кувшином воды и несколькими кусками хлеба. Другой воды и еды ей уже не давали.

Вообще такой сценарий был характерен для Лондона XVIII века. Мало кто из девушек добровольно шёл в проститутки (если таковые в век разгула сифилиса вообще находились). Сводни скупали девушек у недобросовестных опекунов или дурных родителей, а также нанимали охотников за живым товаром. В руки таких охотников и попала одиноко идущая по вечерней улице Каннинг.

Полученную девушку или опаивали, или, чаще, брали измором. Дело в том, что уголовное право и судебная практика Британии XVIII века были очень причудливы. Теоретически, заставлять невинных девушек заниматься проституцией было нельзя. Фактически, насилием не считалось получить согласие без прямых побоев, вынудив девушку сказать «да», например, голодом. Если бы такая девушка попыталась обратиться в суд, её попросили бы на Библии поклясться, что проституцией её заставили заниматься силой — и она бы не смогла.

Таким же странным было представление закона о похищении человека. Серьёзным преступлением оно считалось только при сопутствующем изнасиловании или ограблении. Сводня, заказавшая себе живой товар, сама грабительницей и организатором ограбления не считалась. Однако она подставилась, срезав одежду с Каннинг. Такое действие также считалось ограблением.

Юная Элизабет припомнила, что за время заточения слышала имя Уеллс или Уиллс. Прибежавший хозяин юной Каннинг, мистер Уинтлбери, припомнил, что в районе, о котором говорила Элизабет, действительно живёт Сюзанна Уеллс. Вместе с девушкой толпа разъярённых горожан отправилась в ратушу требовать ареста этой Сюзанны. Тем временем кто-то из журналистов уже писал заметку с рассказом Каннинг для завтрашней газеты.

1 февраля 1753 года толпа, влекущая всё ещё еле живую, несмотря на неустанную медицинскую помощь, юную Каннинг вместе с полицейскими прибыла к дому Уеллс. Возглавлял толпу мистер Уинтлбери, как самый общественно весомый из защитников девушки. Хозяйки им пришлось, однако, дождаться — её не было дома.

Миссис Уеллс была дважды вдовой и, похоже, крутилась как могла. В её доме содержалась небольшая мясобойня и скот для неё, нашлось место для плотницкой мастерской и крохотной пивной, а в каждом углу дома проживали постояльцы, или, вернее, в основном постоялицы, поскольку за отсутствием в доме какого-нибудь мистера Уеллса пускать к себе пожить мужчин вдове было не совсем прилично. Правда, дом, в котором живёт много женщин, тоже превращался в неприличный сам по себе: его постоянно подозревали в том, что на самом деле там находится бордель. Но вроде бы именно миссис Уеллс такими слухами не славилась...

С другой стороны, личностью она была подозрительной всё равно. Во-первых, её второго мужа повесили за воровство. А её саму сажали в тюрьму за лжесвидетельство (видимо, в пользу мужа). Во-вторых, среди её постоялиц находилась цыганка. Англичане восемнадцатого века относились к цыганам в среднем уже терпимее, чем, например, во времена Елизаветы I, но всё же с большим предубеждением.

Кроме неё, в доме полицейские обнаружили ещё трёх женщин: дочь Уеллс, некую Вёрчью Хол и Джудит Нейтас. Последняя занимала чердак, тот самый чердак, на котором, предположительно, провела месяц Каннинг. Чердак осмотрели тщательно, и результаты осмотра привели стражей порядка в замешательство: он мало совпадал по описанию с тем, в котором содержалась Каннинг, и сломанных окон на нём не было. Ведь именно сломав окно, девушка смогла выбраться наружу.

Каннинг пребывала всё время обыска в большом душевном волнении. Увидев цыганку, она заявила, что именно эта старуха предлагала примкнуть к ней на пути проституции и именно она разрезала одежду. Кроме того, девушка заявила, что дочь Уеллс и Холл в этот момент тоже были в доме. Она также заявила, что узнаёт чердак, и указала на заколоченное досками окно как на то, из которого она выбралась. С этими показаниями Каннинги обратились к судье Филдингу (который в истории остался скорее как поэт). В результате Скуайрс, Холл и Сюзанна Уеллс были арестованы. Дети Скуайрс и дочь Уеллс успели уйти из дома Сюзанны до ареста.

Уеллс проходила как соучастница, Холл — как свидетельница. Дети обвиняемых были объявлены в розыск. Газеты с большим жаром описывали гнездо злодеев и главную злодейку: высокая сутулая цыганка, возрастом между шестьюдесятью и восемьюдесятью, со всё ещё тёмными волосами, с большим носов и очень пухлой нижней губой со следами золотухи. Уеллс также называли чудовищем, но ей не досталось столько внимания публики.

Свидетельница Холл изначально давала бестолковые и явно не проливающие свет на происходящее показания. Судья Филдинг не нашёл ничего лучше, чем пригрозить бросить её в тюрьму, и Холл сразу стала определённее: она просто подтверждала каждое слово Каннинг. Сына Скуайрс она назвала одним из двух мужчин, поймавших Каннинг. Его бегство, казалось, подтверждало её слова; за его поимку объявили награду.

То же и с Нейтас: та сначала говорила, что чуть ли не месяц снимает чердак вместе с мужем, но судья отказывался принимать такие показания. Тем временем и Уеллс, и Скуайрс, как писали об этом газеты — со всей присущей им хитростью утверждали, что невиновны. Тем временем сторонники Каннинг начали принимать пожертвования на судебный процесс и на восстановление бедной девушки.

21 февраля состоялся суд. Каннинг повторила свой рассказ; на вопрос, почему она не пыталась бежать раньше, ответила, что бежала в тот день, когда ей в голову пришла такая мысль. Холл слово в слово повторяла уже утверждённую судьёй версию показаний. Скуайрс уточнила, в какой именно день была ограблена Каннинг. Услышав дату «2 февраля», она поблагодарила, отметив, что в таком случае невинна, как младенец. Но ей не дали развить эту тему.

Супруги Нейтас так и не дали показаний: вокруг суда собралась огромная разъярённая толпа и Нейтасы просто побоялись войти. Толпа также не пустила дочь миссис Уеллс.

Зато сына Скуайрс никто не узнал, и он, ко всеобщему изумлению, пришёл сам и сумел провести на процесс новых свидетелей, которых разыскал лично. Это были домовладельцы, у которых примерно по неделе жила Скуайрс до того, как остановиться у Уеллс — цыганок редко пускали на постой надолго. При выходе из здания суда их пришлось отбивать от толпы каннингитов стражами порядка: бедных свидетелей попытались растерзать. Правда, их показания тут же были перебиты свидетелем обвинения: тот видел, как цыганка торговала своими батистовыми платками и прочей мелочью довольно БЛИЗКО от дома Уеллс. В том же районе. Чего же боле? И Уелсс, и Скуайрс продолжали настаивать, что невиновны, что Мэри въехала к Сюзанне лишь за неделю до ареста и что Скуайрс впервые увидела Каннинг в день, когда та её обвинила. Это ничего не дало. Одну приговорили к повешению, другую — к клеймению и шести месяцам тюрьмы.

Хотя город буквально заполонили газетные статьи и отдельно выпускаемые брошюрки, рассказывающие историю похищения добронравной английской девушки ужасными цыганами, не все в городе желали смерти старухе-коробейнице. Один из лондонских судей, сэр Гаскойн, сочувствовал ей и окончательно решил, что она — жертва предубеждений, когда толпа не пустила в суд одних свидетелей и жестоко избила других.

Гаскойн развил бурную активность, списываясь с другими судьями и шерифами, чтобы понять, как они видят ситуацию и можно ли помочь Мэри. Вместе они отправили прошение самому королю Англии — с просьбой временно помиловать Скуайрс, и обещали, что вот-вот найдут доказательства её невиновности. Заинтригованный король подписал помилование.

Гаскойн начал с Холл. Он сумел укрыть испуганную женщину от посторонних лиц и поговорить с ней. Узнав об угрозах со стороны Филдинга, он обещал защиту, и вскоре женщина вернулась к своим первым показаниям. Она также очень сожалела, что оговорила Скуайрс, подведя под смертную казнь — и это явно добавляло ей мотивации больше не следовать линии Филдинга. Но по этой же причине то, что она снова сменила показания, мешало принимать их на веру — быть может, она просто жалела Мэри.

В ответ на деятельность Гаскойна развили свою деятельность и каннингиты. Наконец-то расследование (после приговора!) велось по-настоящему. Гаскойн восстанавливал маршрут передвижения Скуайр — каннингиты нашли людей, которые видели 29 января Элизабет, бредущую в жалком виде, и человека, который, похоже, видел её похитителей. Каждая из сторон опрашивала всех, кого возможно, по крупицам восстанавливая события января.

Вот только каннингиты действовали не только как детективы — но и как бойцы информационного фронта. Они продолжали выпускать брошюры, в которых упирали на преступную природу цыган, и распускали слухи о том, что пять смуглых всадников избили на улицах Лондона мужчину, требуя отпустить цыганку и угрожая в ином случае поджигать дома и амбары. Слухи никак не подтвердились.

Тем временем Гаскойн сумел восстановить маршрут Скуайрс и опросить каждого, кто мог видеть цыганку в январе по этому маршруту. Он нашёл уважаемых свидетелей, которые видели её 2 января — и это было не в Лондоне. Благо у Мэри была очень, очень запоминающаяся внешность. Расследование Гаскойн привело лондонских журналистов в ярость — все они были каннингитами.

Гаскойн подал в суд на Каннинг за лжесвидетельство. Каннингиты подали в суд за лжесвидетельство на трёх свидетелей, приведённых Скуайрсом-младшим (теперь сидящим в тюрьме в ожидании исхода дела). Тем временем состоялся повторный суд над Скуайрс-старшей. Защита представила более сотни свидетелей! Старую Мэри оправдали.

Свидетелей Скуайрса оправдали. Каннинг на суде заявила, что не хотела навредить Мэри Скуайрс и просто пыталась защитить себя. Никто не задался вопросом, от чего — а ведь, возможно, её похитил на самом деле некто, на кого она испугалась указать. Такими похищениями развлекались не только сводни... Во время её суда в городе произошли беспорядки, и много горячих голов пришлось арестовать. Сторонники Каннинг также пыталась забросать камнями Гаскойна на улице. Ему пришлось предоставить охрану для перемещения до здания суда и обратно.

Девушка отсидела месяц в тюрьме, а потом была на семь лет отправлена в ссылку в Америку, где исправлялась в семье пастора. Затем она вышла замуж за мужчину по имени Джон Трит. Она родила дочь и двух сыновей и умерла, не дожив до сорока лет. Портреты Каннинг как мученицы после суда ещё долго продавали в книжных лавках, Уелсс и Скуайрс изображали ведьмами, летающими на метле, а всех аристократов, вступившихся за Скуайрс, обвиняли в прессе в личных мотивах: мол, аристократы — главные клиенты сводниц, это ради них на улицах похищают девушек. Гаскойну тем временем угрожали на улицах Лондона, в том числе убийством. Из-за сочувствия цыганке он провалил выборы в Парламент. А Скуайрс, похоже, ещё долго обходила Лондон стороной. Возможно, до самой смерти.