Фритцль: как дочь маньяка стала его жертвой и помогла посадить его за всех жертв

В марте 2009 года он появился на очередном судебном заседании с изменившейся осанкой – осунувшийся, словно потухший. Он признал всё. Все обвинения в отношении своих детей. Перед этим судебным заседанием его не пытали. Двое суток он смотрел видеозапись показаний, которые давала Элизабет Фритцль, его дочь и жертва. Говорят, им даже тайно устроили очную встречу – но никто не выдаёт того, что сказала своему мучителю в лицо Элизабет.

Когда Элизабет заговорила, Йозеф с ответными обвинениями и насмешками замолчал. Но важно ещё кое-что. Когда Элизабет заговорила, в полицию посыпались заявления. Насильника узнали ещё около сорока его жертв. Некоторые, правда, никуда заявить уже не могли. Как минимум одну из своих жертв он убил...

Девушку, которую привёз пожилой мужчина, звали Керстин. Сама она этого сказать не могла – слишком ей было плохо. У Керстин были все признаки недоедания и нехватки движения, гнилые зубы, искусанный язык – и это только то, что кидалось в глаза. По всем признакам девушка страдала от ряда хронических заболеваний, с которыми показывают человека врачам ещё в детстве. Мужчина сообщил, что это его внучка от дочери-сектантки, и показал записку, где мать девушки просила помощи.

Больную подключили к аппарату искусственной вентиляции и аппарату диализа – её организм страдал разом от эпилепсии и почечной недостаточности. По телевизору срочно начали крутить объявление с призывом к матери умирающей девушки явиться в больницу: она так нужна своей дочери! Доктор Рейтер, пытающийся спасти жизнь Керстин, тем временем пытался разговорить её деда. У Керстин не было с собой никаких документов.

Кроме того, помощник доктора обратил внимание на цвет её кожи: словно всю жизнь девушка провела взаперти, не зная солнечного света. Рейтер понял, что речь может идти о серьёзном преступлении, и был крайне аккуратен с Фритцлем, постоянно настаивая на одном – надо найти и привести мать девушки. Ему было более, чем ясно, что она с большой вероятностью тоже в заточении. Вся эта история с дедом как единственным человеком, которого знала Керстин (это было указано в записке матери), дурно пахла.

Наконец, мать Керстин объявилась. Её вид ужаснул врачей: она выглядела практически ровесницей своей отца. Такая же бледная, как её дочь, с моргающими от света глазами, она носила на своём лице и теле все следы дурного обращения. Кожа, зубы, волосы, осанка – всё было словно у женщины не просто старше, а прожившей жизнь в тяжёлых условиях. Женщину немедленно передали полиции.

Первые два часа разговора Элизабет Фритцль твердила, как заведённая: жила с дочерью в секте. Вот и всё. Ничего больше интересного. Все два часа полицейские пытались убедить её, что она уже в безопасности, и что обеспечить безопасность ей и её ребёнку (или детям – как проницательно заметил один из офицеров) можно только одним способом. Она должна сказать, что случилось и кто ей угрожает.

Через два часа Элизабет расплакалась и заговорила. И после этого уже не молчала, пока не засадила своего отца за решётку – за себя и всех других его жертв. Зло любит молчание. Оно ненавидит правду.

Когда у других пап странности, над этим можно немного посмеяться: так всегда в телешоу. Элизабет знала, что о таких странностях, как у её папы, рассказывать нельзя. Почему – не понимала, только внутри жил ужас, который строго запрещал. Он бил маму, он бил её, её братьев, сестёр. Они боялись при нём шевелиться. Но нет, это было ещё не всё, совсем не всё.

Когда ей было одиннадцать, она вдруг нашла у себя под подушкой журнал. Там голые мужчины и женщины делали друг с другом то, о чём Элизабет, конечно, слышала и даже, пожалуй, была не прочь однажды увидеть. Но вот сейчас, увидев журнал, она пришла в ужас, причину которого не могла бы высказать словами. Этот журнал ни в коем случае не должен был быть под её подушкой.

Когда ей было четырнадцать, папа стал заставлять глядеть. Они уединялись – точнее, он делал так, чтобы они вдруг оказывались без свидетелей. В машине, гараже, где-то ещё... После этого он раскрывал ширинку, доставал свою штуку и принимался доставлять себе удовольствие. Элизабет тошнило, ей хотелось сбежать куда глаза глядят. И она не смела.

Однажды в новостях показали, что неподалёку от дома, принадлежащего её отцу – он сдавал в нём квартиры – нашли тело девушки, примерно того же возраста, что Элизабет. Что самое страшное было – её лицо. Девушка была её двойником. Её звали Мартина Пош. Перед убийством над ней надругались. Подумала ли Элизабет в тот момент о своём странном папе? Этого неизвестно.

Он попрекал её каждым куском, каждым предметом одежды, который приходилось покупать, когда она подрастала; заставлял носить рубашки и юбки до последнего, подрабатывать официанткой. Если на неё обращал внимание мальчик, ей доставались оскорбления и побои. Она старалась держаться всегда в тени.

К тому моменту все дети Йозефа Фритцля уже разбежались, рано найдя себе мужей и жён, лишь бы куда-то деться прочь от отца. Оставался умственно-отсталый брат Элизабет, и она, младшая. И мама. Когда-то мама пыталась уйти из дома из-за побоев – но бросить детей одних она не могла.

Ещё одной странностью папы была одержимость бункером. Он, с разрешения властей, устроил в подвале своего дома бомбоубежище. Всё время в нём возился, вложил в его обустройство больше денег, чем в своих детей. Однажды он велел Элизабет спуститься с ним и помочь. Там он приковал её наручниками к столбу и поднёс к лицу полотенце с эфиром. Так, в восемнадцать лет, она попрощалась даже с былой иллюзией свободы.

Двадцать четыре года Элизабет жила в тюрьме, построенной специально под неё. Это было ясно, что специально: когда она оглядывалась и вспоминала, как отец в её двенадцать начал строить бункер, никакого сомнения не было у неё в том, что он, глядя на дочь, планировал, куда в этом бункере поставит ей кровать и куда – стол. Ей, ей. Потому что он же заботливый. Он напоминал об этом каждый раз, как приходил. Заботливо приносил еду. Заботливо давал попить. Потом бил – видимо, тоже заботливо. Девять месяцев Элизабет просидела голая на собачьей цепи, пока отец не решил, что она сломалась, и не отпустил её с цепи.

Когда его не было, она бродила по крохотным комнаткам бункера и, как Наташа Кампуш, кричала, надеясь, что хоть из какого-то угла её будет слышно. Она надрывала голос. Позже, когда родились и подросли дети, она уговаривала их кричать вместе. Но – увы... Жилец первого этажа, как позже выяснилось, слышал из-подвала какой-то стук и неясные крики, но он привык, что туда всё время ходит что-то чинить домовладелец, и не задумывался, что звуки могут издавать и другие люди.

Элизабет задавалась вопросом, ищет ли её мать. Спрашивают ли соседи и знакомые друг друга, куда вдруг делась девушка... Но Йозеф Фритцль в самом начале подкинул от её имени письмо, которое гласило, что она уходит в секту. Наверняка мать не удивилась этому письму. Все дети сбегали из этого дома, один за другим. Кроме умственно-отсталого сына, за которым ей приходилось ухаживать, терпя ради него тумаки и оскорбления мужа.

Еду заботливый папаша, кстати, не всегда покупал. Как у домовладельца у него были ключи от всех квартир. Он заходил к жильцам и брал еду из их шкафов и холодильников – понемногу. Деньги он не любил тратить. Ему они были нужны – на посещение гей-баров, где он порой подцеплял кого-то, но чаще – на бордели. Во время посещения «заведения» он любил делать фото, а потом показывать их Элизабет. Ещё он приносил Элизабет порнофильмы. Ему нравилось посмотреть их перед тем, как напасть на дочь.

Первый раз она забеременела от него через два года после тряпки с эфиром на лицо. Но от побоев потеряла ребёнка уже на третьем месяце. Молодой организм восстановился быстро. Довольно скоро она забеременела снова и родила дочь – Керстин. То ли роды в первый раз прошли не слишком удачно, то ли просто не повезло – у Керстин с рождения была эпилепсия. Отец и дед в одном лице оббил один из закоулков бункера резиной, чтобы во время приступов девочку можно было положить туда и не думать о ней. Так предполагалось поступать, когда он внизу – ведь когда он был внизу, Элизабет была занята.

Поскольку «занимать» дочь Йозеф начал чуть не сразу после родов, следующий ребёнок, мальчик Штефан, родился примерно через год. Ещё через два года родилась Лиза. С ней стало совсем тесно. Йозеф унёс её из подвала, а потом вместе с запиской от Элизабет, в которой та просила позаботиться о дочери, подкинул под собственную дверь. Так, что на Лизу наткнулась её бабушка Розмари. Так же он поступил с двумя следующими детьми. Всех трёх предъявляли соцслужбам, рассказывали историю о непутёвой дочери-сектантке и оформляли усыновление.

Удивительно, но с детьми от Элизабет Йозеф был именно обычным дедушкой – добрым, любящим, щедрым на подарки. С теми, что жили с ним наверху. Не с теми, что жили внизу, бледными, худыми, с плохими от дурной пищи зубами и испуганными лицами. Их лица становились ещё испуганнее, когда он делал внутри Элизабет нового ребёнка – естественно, выставить детей было практически некуда, да Фритцль и не пытался.

Михаэль родился лет, наверное, через десять после заточения матери. Все два дня жизни он сильно плакал. Ему были нужны врачи, и срочно. Йозеф вместо этого подождал, когда ребёнок закончит плакать, и сжёг бездыханное тело в домашней печи. Потом некоторое время новых детей не рождалось, пока не появился Феликс. Кстати, он заболел незадолго до Керстин и чуть не умер, выжив чудом. Возможно, именно это заставило Фритцля внять мольбам Элизабет показать дочь врачам.

Когда Феликс в пять лет впервые увидел луну – вместе со своим братом, восемнадцатилетним Штефаном – так и открыл рот. Он её раньше видел по телевизору и даже рисовал – в бункере на стенах висели детские рисунки... Но Феликс не мог представить, насколько же она в реальности другая – волшебная! Из вещей снаружи ему и его брату были знакомы очень немногие предметы: мебель, посуда, ёлки (Йозеф один раз нарядил в подвале ёлочку на Рождество). Остальное было неожиданно новым, невероятным, восхитительным – Феликс от счастья поначалу даже взвизгивал.

Йозеф Фритцль был осуждён на пожизненное заключение. Он пробовал поменять фамилию на Майрхофф, чтобы к нему не относились плохо другие осуждённые – но его узнавали в лицо. Со временем у него начала развиваться деменция. Розмари вернула себе девичью фамилию Байер, съехала с квартиры Фритцля и живёт сейчас одна. Ей, как и большинству участников этой жуткой истории, много лет помогают психологи и психиатры.

Сначала ей вместе с Элизабет и детьми Элизабет предоставили один дом для всех, но они продержались вместе только год. Элизабет постоянно упрекала мать и в конце концов вынудила её съехать. Теперь, благодаря работе психологов, им удаётся снова общаться – прежде всего, ради детей Элизабет, которые привязаны к бабушке. Тепла между матерью и дочерью так и не появилось, но они вежливы друг с другом.

Элизабет живёт в доме без подвала, с очень большими окнами, и все двери в нём держит настежь. В холодильнике должна всегда быть еда, иначе она и её «подвальные» дети чувствуют себя дурно. Керстин вставили зубные протезы – у неё не осталось ни одного целого зуба. Вся семья поменяла имена и фамилии.

Новый дом Элизабет охраняет полиция. За одного из полицейских, почти вдвое младше, Элизабет вышла замуж. Он смог стать отличным отчимом для её детей. Один раз Элизабет выследили папарацци и ворвались в её дом, спровоцировав у женщины нервный срыв. Издательствам, на которые они работали, пришлось заплатить серьёзные штрафы, и больше так издеваться журналисты себе не позволяют.

После ареста Фритцля полиция ряда государств предприняла дополнительные меры по выявлению возможных домашних пленниц у себя в странах, а многие жертвы решились обратиться к властям. В Польше и Колумбии было выявлено как минимум по одному такому «Фритцлю», в Британии и Италии – по двое (и итальянские насильники приходятся друг другу отцом и сыном). Всё это – только за 2008 год. И вся эта цепочка спасений, разоблачений, арестов состоялась потому, что Элизабет заговорила.