Земные ангелы

У меня эта информация вызвала бурю эмоций и сильный внутренний протест. Как же так? Почему людей не ищут? Такого не должно быть! Вообразите, что испытывает человек, заблудившийся в лесу. На протяжении многих часов он пытается выйти к людям, постепенно теряя силы и надежду на спасение. Это страшно. И не хочется думать, что кто-то из близких может попасть в такую ситуацию...

Если полиция, пожарные и МЧС по разным причинам не могут найти потерявшихся стариков и детей, ситуацию берут в свои руки обычные люди. В заметке шла речь о поисковом отряде «Лиза Алерт» (он был назван так в память погибшей Лизы Фомкиной). Мы зашли на сайт движения (lizaalert.org), прочли, как проходят поиски заблудившихся. Это как хорошо продуманная военная операция. Все действия четко расписаны: сначала информация поступает координатору, он рассылает СМС членам отряда. В ней краткое описание: кто и в каком районе пропал. Потом те, у кого есть время и возможность, едут в отправную точку поисков, которая располагается в удобном для подъезда месте. Следующий этап — заброс в лес на джипах. В каждую машину помещается группа по пять человек. В ней есть старший, который контролирует направление движения, у него навигатор и компас.

Мы решили вступить в отряд и зарегистрировались на сайте. Первое время наши друзья удивлялись, куда мы внезапно срываемся по сигналу СМС. Сейчас уже привыкли к тому, что мы можем приехать в гости или пойти с ними на вечеринку, а потом быстро собраться и уехать — на поиски потерявшегося человека.

Первый раз нам пришло такое сообщение: «Пропал вертолет в Тверской области, в районе болот». Мы с мужем поехали в указанное место. Нас собралось человек сто. Были здесь и квадроциклисты. Нам назначили старшего и забросили на квадроциклах в лес. Предстояло искать следы разбившегося вертолета и пилота. Как осуществляется прочесывание леса? Встает группа из пяти человек на расстоянии друг от друга в 5 или 10 метров — расстояние зависит от видимости. Ориентируешься, например, на человека, который от тебя справа, держишь дистанцию и идешь параллельно друг другу. Потом мы разворачиваемся и прочесываем этот квадрат в обратную сторону. Лучше технологии прочесывания нет.

Когда идешь, выкрикиваешь имя потерявшегося человека. Мы просим его откликнуться, постучать по дереву, если сил ответить у него уже не хватает. Мы тогда ничего и никого не нашли. Но квадрат леса, который мы прочесали, вычеркнули — здесь искать не надо. Через два дня наши товарищи обнаружили вертолет и пилота.

После этого мы с мужем «заболели» поисками. Купили навигаторы, специальные костюмы, рации. И автомобиль. Муж давно хотел иномарку, внедорожник. Мы провели опрос на форуме отряда, какой автомобиль подходит для наших лесов. Выяснилось, что УАЗик. В такую машину помещаются 10 человек плюс водитель и штурман. Купили, переоборудовали. И весной 2012 года уже выезжали на поиски на нем.

В один из дней октября потерялся пожилой мужчина. Его искали МЧС, пожарные, полиция и мы. Я поехала туда координатором от «Лизы Алерт». Поиски осложняло болото. Найти этого человека нам не удалось, но мы закрыли свой квадрат. Приехали еще шесть человек из нашего отряда. 7 вечера. Я говорю: «Ребят, пройдите за болотом, в тот квадрат, который не закрыт, там никто еще не проходил».

Они пошли туда и случайно услышали его голос. Он доносился издалека, как будто птица кричала. У этого человека болела нога, он уже не мог идти — третьи сутки в лесу. Ребята перебрались к нему через болото. Оказалось, что он находился недалеко от железнодорожной ветки. Я позвонила в Москву и вызвала с помощью РЖД тепловоз, который его эвакуировал.

Прошло полчаса, и тут звонок из местного отделения полиции: «Ваши еще не уехали? У нас в 20 км от того места, где вы находитесь, потерялась женщина». Она заблудилась в квадрате между станцией и поселком, площадью три на три км. У нее с собой мобильный, но он разряжается. Родственники, которым она позвонила, сказали, что она слышит, что железная дорога рядом, но не может к ней выйти. Нас осталось трое — я, муж и еще один поисковик. Решили прочесать этот квадрат — участок небольшой. Нам сказали, что женщина сидит на поляне. В три часа ночи мы вошли в этот лес с ручными фонариками, картами и навигаторами. Мы прочесывали лес так, как делаем обычно. Посмотрели карту местности. Записали координаты всех полян. Обошли несколько, безрезультатно. Оставшиеся поляны находятся на другой стороне железной дороги. Но именно там мы ее и нашли! Это счастье — найти человека. В такие моменты ты ощущаешь огромное удовлетворение, эйфорию.

Поисковый сезон в лесу длится с мая по октябрь. Каждый может зарегистрироваться в «Лиза Алерт» и поехать в лес на поиски человека в свой выходной, если у него есть время и желание. Или подарить отряду компасы, навигатор, радиостанцию. Можно перевести деньги на телефон координатора поисков, который в этот момент находится в лесу и связывается со всеми участниками спасательной операции. Мы остро нуждаемся в волонтерах, которые могли бы дозваниваться в больницы. Это актуально в зимний период, когда люди теряются в городе».

«Наш небольшой центр на протяжении 16 лет помогает наркоманам и алкоголикам выздоравливать. Мы много работаем и с их близкими. 20 лет назад мне пришлось очень плотно столкнуться с проблемой наркотической зависимости, — рассказывает Екатерина Савина. — В результате поменяла профессию. Так я — химик по первому образованию, кандидат технических наук — стала психологом и директором благотворительного реабилитационного фонда "Зебра".

Но прежде поехала учиться в США тому, как психологически поддерживать зависимых людей. В Штатах давно занимаются этой проблемой, у них большой опыт. Вернувшись через год, продолжила психологическое обучение у нас, а также окончила православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет. Наша работа с наркоманами и алкоголиками связана с верой.

Предполагалось, что я вернусь из Америки и буду работать в новом реабилитационном центре. Не получилось. Тогда я устроилась специалистом по социальной работе в наркологическую больницу, набиралась опыта. И получала психологическое образование. Затем с единомышленниками мы создали благотворительный реабилитационный центр «Зебра и К».

Я воспитывалась в московской интеллигентной семье. Мне с детства говорилось о том, что в помощи другим людям есть большая радость. И я всегда помогала в той мере, в какой могла. Но это не было четко сфокусировано и сформулировано на одной проблеме. А когда я попала в среду выздоравливающих, увидела людей, которые им помогают, поняла, что сама хочу это делать... Это было такая радость, что я не сумела от нее отказаться.

Мы — не коммерческая организация, мы не зарабатываем деньги на помощи. Прибыли у нас нет, но финансовые издержки существуют: надо платить за помещение, в котором располагается «Зебра». Кроме того, даже сотрудники должны что-то есть — нужно платить небольшую зарплату персоналу.

Мы считаем, что семье и самому зависимому следует вкладываться в его выздоровление, это побудительный мотив. Таким образом мы осуществляем совместный проект с пациентами.

Понятно, что кто-то может оплатить все издержки по реабилитации близкого человека, другие — лишь их часть. Мы говорим: «Подумайте, какую часть можете оплатить вы, а мы будем просить других людей, чтобы они нам помогли внести недостающие средства». В общей сложности получается, что мы эти издержки гасим. А пациент платит ту часть, которую может, и в те сроки, в которые удобно. Это очень важно для пациента, потому что он становится участником процесса, а не объектом, над которым мы производим какие- то манипуляции.

В мире много добрых людей, которые готовы положить нам в ящик 100 рублей или перевести нам крупную сумму. И наши благотворители зачастую — это люди, которые не получили от нас никакой помощи, но понимают, что мы занимаемся полезным делом, поэтому готовы иметь с нами дело.

К нам сначала приходят родные или близкие тех, кто нуждается в помощи. Ведь наркоман и алкоголик отрицает свою зависимость. Даже понимающий тяжесть ситуацию умный человек в какой-то момент говорит себе: «Может быть, все не так плохо, я еще раз попробую, а потом сам справлюсь с зависимостью». Он не совершает последнего шага, который нужен для того, чтобы начать выздоравливать. Он не обращается за помощью, это делают его родственники, у которых нет отрицания зависимости и они видят ужас положения. И находят поддержку. К нам приходит мама или жена и рассказывает историю своего близкого. Разбираемся, как можно помочь. А потом приходит сам зависимый. И мы начинаем работать.

Есть системный курс реабилитации, рассчитанный на год. Сначала он очень интенсивный — ежедневный, в течение трех месяцев. После его окончания — поддерживающий 9-месячный курс.

Это большая работа, построенная на мировом опыте выздоровления от зависимости. Но окончательно излечиться от зависимости невозможно. Выздоравливающий наркоман или алкоголик не может жить, как остальные. Ему нельзя употреблять никаких психоактивных веществ и препаратов. Измененное состояние сознания для него может закончиться системным употреблением наркотиков, абсолютной неуправляемостью и разрушением жизни. Поэтому выздоравливающий человек живет «по другим правилам». При этом ему необходимо получать психологическую помощь, чтобы оставаться в благополучном состоянии. Выздоравливающий наркоман или алкоголик похож на квартиру, которую надо регулярно убирать. Потому что нормальное состояние для нее — слой пыли. А чтобы она (квартира) была чистой, надо прилагать усилия — системно, постоянно. Выздоравливающий наркоман или алкоголик именно так и устроен. Ему надо получать помощь, регулярно прилагать самому усилия, чтобы быть в порядке.

Мы используем групповую терапию, это очень похоже на то, что происходит на собраниях общества анонимных алкоголиков. Набирается небольшая группа (около 8 человек), которую ведут психолог и консультант. Но это не спонтанный процесс, а направленный.

Мы также используем программу «12 шагов», но у нас идет процесс обучения. С его помощью мы пытается сформировать понимание того, как надо жить и что нужно делать, чтобы выздоравливать.

Наш центр помог всем людям, которые к нам пришли. Почти всем. Мы им подарили надежду на выздоровление. Они поняли, что могут не употреблять. Они приобрели опыт трезвой жизни. Да, они могут сорваться, но также они в состоянии восстановиться, исправить свои ошибки».

Когда у меня появилась идея сделать спектакль по гоголевским пьесам, я стал искать помещение и будущих актеров. Пошел в ассоциацию «Даун синдром», взял список тех, кто в нем состоит и обзвонил 280 человек, на встречу со мной пришли 15... Мы выпустили первый спектакль, и он получился. Его приняла публика. Тогда же вышла первая статья, посвященная нашей работе, которая называлась «Театр простодушных». Я прочел заголовок и сразу решил, что это самое точное определение нашего театра. С этого момента мы стали так называться. Потом мы сделали второй спектакль, третий...

Был трудный период, когда встал вопрос о том, какими постановками пополнить наш репертуар. У нас была очень маленькая труппа — 7 человек. У всех была не очень четкая речь. Я понимал, что большую пьесу мои актеры не осилят. Я выбрал причу М. Гиндина и В. Синакевича «Зверь», в которой описываются люди после мировой катастрофы.

Наша постановка была тепло принята зрителями. После этого в труппе появилась молодежь. Им было чуть больше двадцати. Сейчас у нас 16 актеров, и я могу опираться на новый и старый составы. Могу планировать более сложные постановки с большим количеством действующих лиц. Сейчас мы даже замахнулись на творчество Александра Пушкина. Правда, не знаю, что из этого выйдет. Но такой вопрос стоит перед любым спектаклем: получится он или нет? Артисты — непрофессиональные, но мы и не претендуем на профессиональный театр. У нас особый статус.

Так оформился наш театр. Хотя, по большому счету, и сейчас театра в традиционном понимании нет. Есть группа людей, играющих спектакли. У нас нет помещения, мы репетируем то тут, то там. Нет финансирования, костюмы, например, шьют родители актеров.

С другой стороны, что считать театром? Есть актеры, режиссер, спектакли... Мы как труппа бродячих артистов, которые ходят по городам и дают представления, выступая на разных сценах.

За годы совместной работы между нами сложились не только рабочие отношения «режиссер — актер», можно сказать, что мы дружим. Я знаю своих актеров много лет, знаком с их родителями, в курсе их проблем. За 12 лет я разглядел, что это за люди, с которыми езжу на гастроли.

Да, наш театр — это реальная возможность помочь таким людям социализироваться. Но не менее важно то, что, например, лично во мне общение с моими актерами пробудило сочувствие. И, думаю, не только во мне, а и в других людях, которые приходят на наши спектакли. Это очень точно сформулировано в тютчевских строках: «И нам сочувствие дается, как нам дается благодать». Это очень тонкое чувство: если у меня есть к моим актерам участие, это равно благодати.

После спектакля, когда публика аплодирует, я вижу глаза своих актеров. Их приветствуют, они кланяются и не могут, а порой и не хотят уйти со сцены. Тогда мне даже приходится уводить их. Это такое трогательное зрелище: их реакция по-детски чиста и непосредственна. Обычный артист выполнил свою работу, отыграл спектакль, поклонился публике и скорее домой. У моих же подопечных другое — если их не увести со сцены вовремя, они так и будут стоять, пока публика не разойдется.

У них огромное желание получить признание и любовь зрителя. Ради этого они репетируют и играют.

Я вижу, как мои актеры меняются. Происходит что-то хорошее, когда они уходят со сцены с букетами цветов. Когда они слышат от зрителей слова благодарности... Когда о них снимают телевизионные сюжеты... У них жизнь меняется!

Сейчас в нашем репертуаре спектакли по произведениям Уильяма Шекспира, Николая Гоголя, Алексея Ремизова. Это иногда усложняет мне жизнь: авторы — сложные, глубокие, а театр — наивный. Как минимальными средствами пересказать выдающее художественное произведение? Да, мои актеры — необычные. Но в них есть простодушие, искренность, открытость, которую никогда не увидишь на профессиональной сцене. И зрители ценят это. Они смотрят наши спектакли с большим вниманием и трепетом.

У нас всего одна репетиция в неделю. Мы долго репетируем, нечасто даем спектакли. Наш театр держится на энтузиазме актеров, на их искренности и простодушии. И, конечно, на любви наших зрителей». Посмотреть репертуар «Театра простодушных» на ближайший период можно на сайте: teatrprosto.ru

«Сейчас у меня семь детей: Игорь (12 лет), Оля (11), сестрички Лиза (6) и Соня (5), Таня (12), Егор (10) и Вова (5). Два месяца назад к нам приехали Таня, Егор и Вова, поэтому сейчас у нас идет притирка друг к другу. Но у нас это процесс мирный.

Самое сложное — обозначить, что детям можно, что нельзя, выстроить границы. Но, если этого не сделать, они перестанут видеть рамки и ограничения. А они им очень нужны!

...Я окончила пединститут в Рязани. Пока была замужем, много ездила с мужем по гарнизонам — он военный. После развода вернулась к маме. 11 лет работала директором школы- интерната для детей-сирот с недостатками в развитии. Но мою школу закрыли. Стала искать работу, поменяла несколько мест. И четко осознала: не хочу работать ради работы. Не нравится мне бумажки с места на место перекладывать. Хочется, чтобы работа приносила моральное удовлетворение. Начала искать вакансии в детских домах, частных школах и тогда-то узнала про деревни- SOS. Позвонила, предложила свою кандидатуру. Прошел год, прежде чем меня приняли на работу.

Когда я пришла в этот дом, здесь жили трое детей. Старшей девочке было 15 лет (сейчас ей 17 и она переехала жить в дом молодежи-SOS), ее брату Игорю 9 лет. И Оля, которой сейчас 11. Они и сейчас живут со мной. Я была уверена, что, имея за плечами 30-летний педагогический опыт, вырастив двух дочерей, справлюсь. Но оказалось не все так просто. В первый год из-за переживаний, что у меня не все получается, потеряла сон. Мне хотелось, чтобы дети меня приняли, мне поверили. Чтобы не думали, что пришла очередная тетя раздавать команды. Был момент, когда хотелось даже написать заявление об уходе... Но через год ситуация выправилась, между нами наладился контакт.

Игорь был очень сложным ребенком: все время плакал, врал, был просто невыносим. Я говорила одно, а он все делал наперекор мне. Поняла, что без помощи специалиста не справлюсь. Приехала психолог Елена Осадчая и сделала невозможное. Сегодня Игорь — другой человек, и мы больше не воюем друг с другом. Сейчас мы большие друзья.

Раньше он ходил в православную школу и ему там было плохо. Каждое утро начиналось с «не хочу», «не буду». Да и я шла на родительские собрания, как двоечница. Я перевела его в обычную школу, здесь, рядом. И он расцвел! Учителя его хвалят, а он перестал врать. ...Его злость на мир ушла.

До моего появления Игорь ходил из-под палки в секцию по художественной гимнастике. Там нужно делать болезненные растяжки. А детям-сиротам не рекомендуется заниматься теми видами спорта, в которых необходимо терпеть физическую боль. Ведь они и так испытали серьезную душевную травму. Вместо гимнастики Игорь хотел заняться футболом. Нашла рядом с Томилино бесплатную секцию, тренера попросила внимательнее отнестись к парню... В первый же год тренировок Игоря признали лучшим игроком команды и наградили кубком. Он этого не ожидал, награду домой принес на вытянутых руках. А потом мне признался: «Я в этой гимнастике столько мучился, мне даже грамоту не дали. А здесь и делать-то ничего не надо, бегал в удовольствие, а мне кубок вручили!» Он стал лучшим игроком и на второй год. За все это время ни разу не пропустил тренировку. Вот ради этого я здесь, понимаете?

В мае к нам приехали сестры Лиза и Соня. Они очень воспитанные девочки. В этом, похоже, заслуга их бабушки и прабабушки, о которых сестры часто рассказывают. Их родителей лишили родительских прав за пьянство. А два месяца назад, как я уже сказала, к нам переехали сестра и братья: Таня, Егор и Вова. До Томилино они жили в приюте — их мама тяжело болела и не могла о них заботиться. Папы нет. И уже здесь, у нас, они узнали, что умерла мама... Никто из них слезинки не проронил. Я переживаю, ведь это значит, что горе ушло вглубь, а это плохо. Попросила, чтобы для них прислали психолога. Но сейчас из-за сокращения финансирования австрийским фондом Гмайера такой возможности нет. Ищем российских благотворителей.

На каждого ребенка выделяется 12 тыс. рублей в месяц. Из этой суммы 2000 руб. я могу потратить на одежду. Остальное — на еду. Питание — строго по меню. Я веду бухгалтерию, собираю чеки, чтобы в конце месяца отчитаться. Когда нужно купить что- то дорогостоящее (скажем, зимнюю одежду), перераспределяю затраты, беру что-то из других статей расходов. Это очень похоже на то, как ведется бюджет в обычной семье.

Сестрички Соня и Лиза первое время все спрашивали меня: «Мы домой не поедем? Мы здесь что, навсегда?» — «Поедете, когда вам исполнится 16 лет». Они: «Нас отпустят? Но мы даже адрес родителей не знаем». Успокоила их: «Узнаем у опеки». Целый месяц малышки обдумывали информацию, считали, когда им будет 16 лет. И когда они осознали, что вернутся домой, успокоились. Положительные эмоции — хорошо, но также важно, чтобы они не испытывали иллюзий, будто я новая мама. Я — мама-воспитатель. Мы вместе, но не всю жизнь, а на какое-то время. Я буду делать все, что в моих силах, для того, чтобы им было хорошо со мной. Но все дети-сироты мечтают о доме и семье. Даже если в прошлом их били и обижали родители. Ведь дом — это дом. SOS-мама должна четко осознавать и понимать это.

Кто-то из детей меня зовет «тетей Надей» и на «ты», Соня и Лиза — мамой и на «вы». 10-летний Егор вообще никак не называет. Пока никак.

Когда я пришла в этот дом, дети шумно выясняли отношения, ругались, ссорились. А сейчас у нас спокойно. Они учатся договариваться и жить в мире. И для меня это самое важное и ценное.

Распорядок нашей жизни, как у многих: школа, уроки, хлопоты по дому, кружки, игры...

По вторникам у нас, SOS-мам, планерки, мы делимся проблемами, мыслями. И знаете, рано или поздно что-то происходит с детьми и с нами. Вдруг мы начинаем чувствовать себя настоящей семьей.

Такая работа — для сильных внутренне людей. Потому что много отдаешь и часто не получаешь ничего взамен. Эффект выгорания. Поэтому и с нами, SOS-мамами, работают психологи. Сюда надо идти, понимая, зачем ты это делаешь. Эта работа — не подвиг и не героизм. Я не жду благодарности или признания. Дети ничего не должны. Тем более приемные. Я пришла сюда сама. Живу здесь. И хочу быть с ними. Вот и все».