«Я забыла, кто я, когда стала мамой». Откровенный монолог молодой женщины

Спустя четыре месяца я стала матерью, дав жизнь девочке, прекраснее которой никого никогда не видела. Через пару недель после ее рождения меня навестила мама. «Ну, и как ты себя чувствуешь в роли матери?» — спросила она.

Я расплакалась и ответила: «Я больше не чувствую себя собой».

Беременность приводит к кризису личности. Французская писательница и психотерапевт жени Лемуан-Люччони пишет в своей книге «Разделение женщины, или Женский жребий» (The Dividing of Women or Women’s Lot): «Беременность — это нарциссический кризис,. так как значительно меняется идеал собственного Я, восприятие своего отражения в зеркале, а это серьезное испытание для нарциссической личности, которая стремится остаться неподвластной времени».

Беременность меняет всех женщин. У кого-то начинаются проблемы с мочеиспусканием, кто-то больше не может смотреть криминальные шоу, внимательные становятся рассеянными, беззаботные — привередливыми. Материнство оставляет глубокие следы на теле и разуме, колеблет основу личности, что одновременно потрясает и ужасает.

Когда я забеременела в первый раз, мне сказали, что беременность изменит меня. Я утверждала, что все это сказки (хотя начала делать то, чего раньше никогда не делала, например, поедать карамельки или часами читать доски объявлений в интернете). Я настаивала на том, что изменения — дело выбора. Всегда можно оставаться самой собой. Но после вторых родов меньше чем за два с половиной года я уже не была собой. Я больше не могла читать. Нет, я не стала неграмотной, но я больше не могла «глотать» книги, как раньше. Я прочла «Холодный дом» Диккенса за два дня, а «Невыносимую легкость бытия» Кундеры — за несколько часов. Даже во время родов я читала: два толстых журнала и «Великую ночь» Криса Эйдриана.

«Читай, пока можешь», — сказала акушерка. В ответ я только закатила глаза — ведь я не представляла, что может быть иначе.

И стало иначе. Когда я вернулась из роддома, я была слишком усталой и слишком занята заботой о маленьком розовокожем человечке рядом. Я составила основательный список книг для чтения во время ночных бдений, но мне потребовалось полгода, чтобы одолеть «Рассечение Стоуна» Вергезе. Я пыталась читать дочери вслух днем, выбирая легкие сказки и свои любимые детские истории. Мне удалось прочесть только «Мост в Терабитию» Патерсон — не потому что книга оказалась слишком грустной, а потому что мой материнство разбило мой разум на осколки. Я зациклилась на вещах, которые раньше меня не волновали: размер нитей ковра или количество людей, не снимающих уличную обувь у нас дома.

Мне не хватало концентрации, чтобы сесть и углубиться в книгу. Стоило только это сделать, как мой разум начинали занимать беспокоящие вопросы. Все ли в порядке с дочерью? Не съест ли она эту травку? Разморозила ли я мясо на ужин? Ответила ли я на рабочее письмо? Не ушибется ли дочь? Не нужен ли ей свитер? Не нужен ли мне свитер? Почему у меня болит спина? Что это за лужа на полу? Не проглотит ли дочь нить от этого ковра?

Если бы в тот момент меня спросили, не чувствую ли я себя иначе, чем раньше, я бы твердо ответила, что просто слегка потолстела. Я не могла ответить иначе. Я думала, что если не буду признавать, что потеряла себя, все останется по-прежнему. Я твердила, что не изменилась, и это было аутотренингом для моей души. Я думала, что так верну себе свою личность. Но я больше не готовила пиццу, разговаривала гораздо тише, от сыра у меня начинал болеть живот, и я больше не читала. Я все еще писала, но намного меньше, чем раньше. Единственное, что у меня оставалось — это бег. Только он мог заглушить мою внутреннюю тревогу.

Я могла часами смотреть в окно, представляя, как бегу по аллее. Можно было бы надеть кроссовки и побежать, но очень недалеко, ведь кое-кто мог бы проголодаться. Я не помнила себя, когда мечтала, уткнувшись лбом в стекло. Я уже не думала, что когда-нибудь смогу стать прежней.

В «Грозовом перевале» Кэтрин Линтон сошла с ума из-за беременности: она не вынесла разницу между тем, кем хотела быть, и тем, кем стала. Она не узнавала себя в зеркале. «Видите это лицо?» — спрашивала она.

Даже если зеркало закрывали, она кричала Нелли Дин, главной рассказчице: «Кто это? Я надеюсь, оно не выберется, когда вас не будет! О, Нелли, в этой комнате призраки! Я боюсь оставаться одна».

Кэтрин была разделена надвое: буквально и метафорически. После родов она умерла. Она не выдержала борьбы с самой собой. Иногда мне казалось, что я тоже умираю. Что та я, к которой я привыкла, исчезла навсегда.

Две недели назад мы с мужем и детьми, которым уже исполнилось шесть лет и три года, поехали в отпуск. Я взяла с собой обычную стопку книг — тщетное ожидание, ведь теперь мне требуется 2−3 недели, чтобы прочесть одну. Я вооружилась игрушками, айпадами, лакомствами и конфетами с сюрпризом, чтобы занять детей во время 18-часовой поездки. Мы уже совершали подобное путешествие, когда ездили навестить родственников в Денвер. Я знала, какие мучения мне предстоят. Я знала, что буду смотреть в окно, представляя свою семью живущей в разных домах, неспособная сосредоточиться на книге из-за того, что у меня постоянно требуют крекеры, одеяло, машинку, включить другой фильм, другую игру.

Но все пошло совсем не так. Дети больше не дергали меня. Если они хотели лакомство, они самостоятельно доставали его из сумки и делили друг с другом. Они развлекали друг друга, вместе играли и занимались. Они смеялись, просили включить музыку и дремали. За день я прочла целую книгу и начала другую.

А потом я читала еще. И еще. И еще. Я могла сосредоточиться. Дети вели себя прекрасно. Они играли с друзьями, поедали сырные палочки, прижимались ко мне под полотенцем, когда мы сидели на пляже и смотрели на море. Я откладывала книги, и мы шли кататься на водяных горках и плавать в бассейне. Дети начинали игру в водяных, и я снова садилась читать. Я не беспокоилась об одежде или обуви — они справлялись со всем самостоятельно. Проголодавшись, они сообщали мне об этом. Если они хотели в туалет, они просто шли туда сами. За семь дней отпуска я прочла пять книг.

Когда мы вернулись домой, я прочла два академических издания за четыре дня. И когда я взглянула на себя в зеркало, я почувствовала, что вернулась. Мне захотелось расцеловать это осунувшееся лицо с мешками под глазами. Может быть, это всегда была я. Может быть, я никуда не исчезала. А может быть, я исчезла, а потом вернулась. Может быть, я стану быстрее читать. И мне стало понятно, что волноваться было не о чем.

Родительство похоже на морской прибой. Оно может накрыть вас с головой и утащить в холодное море, а может вытолкнуть на теплый знакомый берег. Что-то кажется невыносимо сложным, а через год становится невероятно простым. Простые вещи превращаются в непреодолимые трудности, а потом вдруг все возвращается на круги своя. И ты не можешь понять, было ли это на самом деле. Правда ли ты плакала и оттирала со стен следы жизнедеятельности ребенка? Правда ли ты гуглила «розовая сыпь под мышкой» или «может ли мой только начавший сын быть серийным убийцей» часами, вместо того чтобы спать? Конечно, нет. Года быстро пролетают, и круглосуточный террор оборачивается смешными историями, которые внезапно вспоминаются. И ты говоришь супругу: «А помнишь, как ты потащил дочь в больницу, потому что подумал, что следы от маркера — это симптомы менингита?». И вы смеетесь так, как будто это была мелочь, потому что когда-то это заполняло всю вашу жизнь.

Теперь я могу читать. Я бегаю. Я снова громко разговариваю. Я балую себя сыром. Пока что я не готовлю пиццу, но, возможно, скоро начну. Может быть, я стала той, какой была раньше. А может быть, я смогла соединить те части, на которые меня разделило материнство. По материалам