«У меня хорошая семья. Просто они мне надоели». Почему иногда исчезают люди?

Год назад мне попалась на глаза история, которая меня поразила. В одном европейском городе жила женщина, она была замужем и воспитывала двух дочерей. По воскресеньям они ходили в церковь, а может быть, не в церковь, а в кинотеатр или в парк, как это часто заведено в хороших дружных семьях, привыкших проводить выходные вместе. Однажды она вышла из дома в магазин — и не вернулась.

Родные обзвонили друзей, знакомых: безрезультатно. Заподозрили, что имел место несчастный случай, но не нашлось ни свидетелей, ни улик — ничего, что хоть как-то могло помочь в поисках. Семья обещала вознаграждение, полиция добросовестно вела расследование, к ним присоединились волонтеры. Обыскали все: заброшенные дома, лесопарки, канализационные трубы.

Многие советовали присмотреться к ее любовнику, но вот загвоздка: любовника у нее тоже не было. Надежда отыскать ее живой таяла с каждым днем. В конце концов решили, что она стала жертвой несчастного случая или убийства. Кто-то из полицейских сказал в интервью: если мы узнаем правду, то лишь тогда, когда виновный решит покаяться перед смертью.

Овдовевший муж и двое детей стали жить дальше. С ними работали психотерапевты, и шаг за шагом семья пережила свое горе.

Прошло 20 лет. Девочки выросли, обзавелись собственными детьми. Как вдруг появился человек, который утверждал, что видел пропавшую женщину живой и невредимой. Когда она исчезла, весь город был обклеен ее портретами. Ему не составило труда запомнить ее лицо. Сначала свидетелю не поверили. Однако тот настаивал: она живет в прибрежном городке на юге Испании, в своем доме, замужем за местным жителем. В конце концов его слова проверили.

Все оказалось проще, чем можно было предположить. Она вышла из дома с небольшой суммой денег, поймала попутную машину и поехала, удаляясь прочь от своего дома. Так — постепенно, на попутках — она добралась до городка в другой стране, который ей понравился, и осела в нем. Устроилась в кафе официанткой. Придумала историю об украденном паспорте. Выправила новые документы. И зажила совершенно другой жизнью: свободной ото всяких обязанностей и обременений.

Когда все вскрылось, ее дом осадили журналисты. «Что вы скажете своему мужу? — кричали они. — Не хотите ли пообщаться со своими детьми?» Нет, женщина не хотела. Она не выглядела виноватой, но было ясно, что всеобщее внимание ей досаждает. «Мне совершенно все равно, что с ними», — призналась она. Ей не были интересны ни дети, ни внуки, ни брошенный когда-то супруг. «Я устала от прежней своей жизни, — сказала она. — Это был самый простой способ все поменять».

Самый простой и — как мы все понимаем — кардинальный. Потребуй женщина развода, ей пришлось бы выплачивать алименты на детей (вряд ли она взялась бы их растить), видеться с ними, принимать участие в их воспитании. Она предпочла обрезать все нити одним взмахом.

Услышав об этой истории, я грешным делом подумала: лучше бы ее героиня была мертва. Возникнув из небытия 20 лет спустя, она переписала не только свою биографию, но и биографию собственной семьи. Ее близкие оказались не просто жертвами, а обманутыми, брошенными, откинутыми с ее пути, как надоевшие игрушки. В подобных случаях неизбежен и интерес другого рода: быть может, муж бил ее? Жестоко наказывал детей? Мучил котят? Изменял с соседкой? Невысказанное обвинение общественности звучит так: «Что было не в порядке с вашей семьей?» Однако эти нападки развеяла она сама: «У меня была хорошая семья. Просто они мне надоели».

Первая естественная реакция, которой не избежала и я, — осудить. Назвать героиню этой истории бездушной эгоисткой, обрекшей своих родных на долгие страдания без всякой вины с их стороны. Однако осуждение ничего не дает осуждающему, кроме упоительного чувства собственной безгрешности; это лишь подкормка нашего эго. Тогда я задумалась о причинах. Можно было бы списать ее невообразимый побег на жажду одиночества.

Эти неприкаянные души проживают не свою жизнь, а навязанную социумом; влекомые инерцией событий, вступают в социальные взаимодействия и на этой волне могут проявлять чудеса мимикрии: выходят замуж/женятся, воспитывают детей, каждые выходные навещают родителей и друзей. Но они не живут, а преодолевают себя. Притом уровень рефлексии у этих бедолаг крайне низок — они не в силах объяснить самим себе, почему им плохо.

Вспоминаю знакомую, которая рассказала мне, как она брела однажды по лесу — ее любимым занятием было собирать грибы. Дома ждала большая семья: родители, братья, сестры, жены братьев и мужья сестер, у них было заведено проводить досуг большим кланом — а она уходила все дальше и чувствовала такое спокойствие, такое наслаждение, какого никогда не испытывала рядом с людьми.

И вдруг ее осенило. Она поняла, что это единственные моменты в ее жизни, когда она действительно счастлива. Вернувшись домой, эта женщина продала московскую квартиру и купила маленький домик на Куршской косе. Где и обитает с тех самых пор, жалея лишь о том, что так долго жила, не зная себя. Накануне той прогулки по лесу, которая в итоге все перевернула, ей исполнилось 55.

Однако для героини нашей истории это объяснение не годилось. Будь она из одиночек, она не выбрала бы работу официанткой. Не вышла бы замуж второй раз. Третьим чувством, на котором я себя поймала, было понимание. Я вспомнила себя, когда моему ребенку было шесть месяцев. Мысль о побеге из дома не приходила мне в голову лишь потому, что меня вообще не посещали мысли: я хотела только спать и тишины. Зато когда ребенку исполнилось семь и мы столкнулись с начальной школой, протыкавшей наши измученные мозги косой линеечкой, я задумалась о том, чтобы уехать в деревню и вернуться не раньше, чем дитя поступит на первый курс.

Поступок женщины, сбежавшей от собственной семьи, по-прежнему казался мне чудовищным. Как бы ни были утомительны ее близкие, они не заслужили такого зла, особенно дети. Но мне стала куда яснее привлекательность этой бездумной, бессовестной свободы; я дошла до той стадии, когда ставила в вину этой женщине не сам побег, а лишь то, что она не удосужилась черкнуть хотя бы записку из двух слов: «Надоели. Ухожу». Чтобы ее не считали погибшей.

Размышляя об этой истории, я все время балансирую на грани: хочется избежать романтизации беспросветного эгоизма и в то же время не свалиться в обвинительный пафос. Она поступила жестоко? Безусловно. Ее можно оправдать? Вряд ли. А понять? А вот понять можно. Для тех, кто спросит «зачем?», у меня есть ответ. Мы довольно плохо знаем своих близких, да что там близких — мы не умеем слышать даже самих себя.

Нам ведь показали его с середины. Мы не знаем, что происходило с героиней до того, как она взяла продуктовую сумку и сказала, что вернется через пару часов.

Полагаю, существовали признаки зреющего в ней решения, симптомы болезни, не истолкованные вовремя ее семьей. Увидев их и рассмотрев один раз, мы сможем узнавать их и в других случаях. И это действительно важно. Все мы устаем даже от родных, все мы иногда хотим побыть одни, многие из нас временами примеряют другие жизни, в которых они свободны от всяких связей и обязательств.

Усталость ли это от семьи или усталость от собственной роли в семье — как бы там ни было, человек задумывает мысленный побег. Почти наверняка его никогда не случится, но жить, грезя о недостижимой свободе, мучительно и неправильно. Никому не должно быть плохо среди своих близких.

Если можно определить это состояние по тем самым признакам, о которых я говорю выше, значит, можно помочь несостоявшемуся беглецу.

Женщина, о которой я рассказываю, сама того не зная, принесла много пользы. Не близким, нет. Совершенно посторонним людям. Которые, прочитав ее историю, впервые за все годы брака внезапно решились задать своим супругам очень банальный, но оттого не менее верный вопрос: «У тебя все в порядке?» Или самим себе. С этих слов, если они сказаны правильно, заканчивается одна история — о побеге — и начинается совсем другая.