«Плачь, малыш, тебе больно!» Почему мы не готовы разделить страдания ребенка

Мы гуляли с внуком на детской площадке. Воскресенье, много народу. Папы, мамы, бабушки, дети разных возрастов. Вдруг слышу истерический крик: «Ребенок упал!»

Поворачиваю голову: мальчик двух лет, который играл с нами несколько минут назад лежит на спине в позе звезды, раскинув руки и ноги, и не шевелится. Упал примерно с трехметровой высоты, не удержался.

У меня в голове мгновенно миллион мыслей:

Ну и всякая паническая дребедень, естественно.

Мой сын так часто падал и разбивался, что я научилась действовать молниеносно. Оказывается, с годами этот навык не пропадает.

Отдаю Луку мужу и в два прыжка оказываюсь рядом. Ребенок лежит с открытыми глазами, явно в сознании, но даже не делает попыток встать. Жуткое зрелище. С ним точно что-то не так — он был очень живой и подвижный. Хорошо бы просто испуг. Его обступила толпа взрослых и детей. Все напуганы, пытаются поднять мальчика. К счастью, только уговорами. Скорую никто не вызвал.

Подскочила я вовремя, так как чей-то папа схватил парня за руку и решил-таки поставить его на ноги, приговаривая: «Ну чего ты лежишь, давай вставай скорее».

Кричу: «Не трогайте его и вызовите скорую!» Меня принимают за маму, поэтому слушают. Мальчик не двигается. Я сажусь на корточки, тихонько глажу его. Спрашиваю у взрослых, что случилась. Получаю букет противоречивых свидетельских показаний: упал плашмя на спину; спрыгнул на ноги, потом упал; ударился головой, потерял сознание; не ударялся головой, не терял сознание. Одна женщина настойчиво повторяет: «С ним точно все в порядке, я точно видела».

Объясняю, где найти маму. Пока глажу и спокойно разговариваю с мальчиком. Внутри у меня все дрожит. У него потекли слезы. Я радуюсь — отходит от шока.

И тут я слышу голоса из-за спины: «Не плачь!», «Ну зачем ты плачешь, сейчас мама придет!» И это «не плачь!» повторяется и повторяется со всех сторон как мантра.

Я шепчу ему на ухо: плачь, малыш, плачь, тебе больно, ты испугался, плачь.

Прибегает мама, пытается схватить ребенка в охапку, я ей не даю. Она почему-то меня слушает. Начинает причитать. Я второй рукой глажу ее. Зачем-то говорю глупое «не волнуйтесь» — она беременна. Постепенно успокаивается об меня. Начинает тоже тихо разговаривать с сыном.

Наконец мальчик пошевелил пальцами рук, все вокруг тут же облегченно загудели. «Вот видите, все в порядке, руки шевелятся. Давайте проверим ему ноги!» Напряжение столь велико, разрядить его нечем, и бездействие невыносимо. «Давайте доверим это врачу», — говорю я.

Приезжает скорая. Спасибо, ребята, что так быстро. Ребенка аккуратно кладут на носилки и уносят в машину. Народ расходится.

Зачем я все это пишу?

Ну, во-первых, страшно, и тупо хочется отреагировать.

А во-вторых, меня поразила беспомощность взрослых людей. Почему-то никто не знает, что в случае возможного повреждения позвоночника нельзя кантовать. Я это еще со школы помню. Так хочется поскорее убедиться, что все хорошо, что совершенно отшибает разум. Непреодолимое желание срочно что-то делать из тревоги. Не важно, что. Здесь злюсь. Сильно.

И эта невыносимость наблюдать чужое страдание, особенно страдание маленького ребенка. Как мы можем быть опорой своим детям, если не в состоянии выдержать вида детских слез? Проще запретить. Ведь если не плачет, то можно думать, что ему не больно. А слезы заставляют сочувствовать, сопереживать. Прикасаться к своей боли, к своему страху, к своей беспомощности. Ну его нафиг! Не плачь! Зачем ты плачешь? Перестань! Снова злюсь.

Мне кажется, вот чего нужно по-настоящему бояться. Что когда с ребенком что-то случится, мы не сможем оказать ему поддержку, потому что не готовы.

А случится обязательно, без этого еще никому не удалось вырасти.

Источник: Юлия Зеликман/Фейсбук (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)